Энн подумала, что вряд ли в этом доме станет много хуже, если даже собака и нагадит. Она с отвращением смотрела на дешевые тюлевые занавески и ковер с жуткими лиловыми розами.
«Провести Рождество в такой обстановке! — подумала она. — Ничего удивительного, что Кэтрин ненавидит весь мир. Этот дом надо бы хорошенько проветрить… он весь пропах капустой и горохом. И почему Кэтрин, получая хорошее жалованье, живет в такой дыре?»
— Она говорит: поднимайтесь, если хотите, наверх, — возвратившись, произнесла миссис Деннис с сомнением в голосе.
Винтовая лестница тоже была отвратительна. Она как будто не хотела, чтобы по ней поднимались, и без крайней нужды никто по ней подниматься и не стал бы. Линолеум на полу второго этажа торчал клочьями. Маленькая комната, куда вошла Энн, имела еще более неприглядный вид, чем гостиная. Она была освещена одним газовым рожком без абажура. В углу стояла продавленная железная кровать, а узкое оконце с линялой занавеской выходило во двор, где громоздилась гора пустых консервных банок. Но на заднем плане было роскошное малиновое небо, и ряд пирамидальных тополей четко вырисовывался на фоне далеких синих холмов.
— Поглядите, какой роскошный закат, мисс Брук! — воскликнула Энн, садясь в скрипучее и жесткое кресло-качалку, на которое Кэтрин указала ей небрежным жестом.
— Закатов я повидала предостаточно, — холодно ответила Кэтрин, думая при этом: «Подумаешь, снизошла до меня со своими закатами!»
— Именно этот вы не видели. Ни один закат не похож на другой. Давайте посидим и полюбуемся на него, — предложила Энн, думая при этом: «Ты хоть раз кому сказала что-нибудь приятное?»
— Попрошу вас не говорить чепухи. — Кэтрин произнесла эти оскорбительные слова презрительным тоном.
Энн, собираясь встать и уйти, оторвала глаза от неба и поглядела на Кэтрин. Но у той было какое-то странное лицо. Плакала она, что ли? Нет, Энн не могла себе представить, чтобы Кэтрин когда-нибудь плакала.
— Вам как будто неприятно мое присутствие, — медленно проговорила Энн.
— Я не умею притворяться. Не умею, как вы, изображать из себя милостивую королеву и всем говорить приятное. Нет, я не рада вашему присутствию. Да кому можно обрадоваться в подобной комнате?
Кэтрин презрительно обвела жестом выцветшие стены, голые деревянные стулья, накрытый муслиновой тряпкой столик на качающихся ножках.
— Да, комната у вас неважная, но почему вы в ней живете, если вам здесь не нравится?
— Почему… В самом деле, почему? Вам этого не понять. Да это и не важно. Мне плевать, что про меня Думают. С чего это вы сюда явились? Не для того же, чтобы насладиться закатом?
— Я пришла, чтобы пригласить вас на Рождество в Грингейбл.
«Ну, — подумала Энн, — сейчас она меня отхлещет по щекам. И почему она не присядет? Стоит, словно ждет, когда я уйду».
На секунду в комнате воцарилась тишина. Потом Кэтрин медленно проговорила:
— Почему вы меня приглашаете? Не из хорошего же отношения? Даже вы не умеете так притворяться.
— Потому что мне невыносима мысль, что человек должен провести Рождество в этой жуткой дыре, — честно призналась Энн.
На это немедленно последовал выпад:
— Понятно. Решили по случаю Рождества сделать доброе дело. Но я еще не дошла до того, чтобы принимать милостыню, мисс Ширли.
Энн встала. У нее иссякло терпение. Она прошла через комнату, остановилась перед Кэтрин и посмотрела ей прямо в глаза:
— Моя бы воля, Кэтрин Брук, я бы вас хорошенько высекла. Вам это пошло бы на пользу.
Минуту они молча смотрели друг на друга.
— Вам, наверное, стало легче от того, что вы мне это сказали, — заметила Кэтрин, но другим, вовсе не оскорбительным тоном. У нее даже дрогнули уголки рта.
— Да, стало, — подтвердила Энн. — Мне уже давно хотелось вам это сказать. Мое приглашение — не милостыня… и вы это отлично знаете. Никто не должен встречать Рождество в такой обстановке — это просто неприлично.
— Значит, вы приглашаете меня в Грингейбл, потому что вам меня жаль?
— Мне вас действительно жаль. Вы заперлись в своей камере и не допускаете туда ничего живого — а жизнь в отместку заперлась от вас. Прекратите это делать, Кэтрин. Распахните двери… и жизнь придет к вам.
— Это ваш вариант старого испытанного рецепта: «Если вы улыбнетесь зеркалу, то и зеркало улыбнется вам в ответ».
— И это совершенно верно. Так едете вы со мной в Грингейбл или нет?
— А если я приму ваше предложение, что вы обо мне подумаете?
— Подумаю, что вас впервые посетил здравый смысл, — заявила Энн.
И тут Кэтрин, к удивлению Энн, рассмеялась. Подойдя к окну, она с отвращением посмотрела на огненную полосу — все, что осталось в небе от презираемого ею заката.
— Хорошо, я поеду. А теперь говорите все, что подобает в таких случаях: что вы в восторге и что мы отлично проведем время.
— Я действительно в восторге. Но я не знаю, хорошо ли вы проведете у нас время. Это в значительной степени будет зависеть от вас.
— Постараюсь вести себя прилично. Вот увидите. Веселья вам от меня будет немного, но я обещаю, что не стану есть с ножа или оскорблять людей, обращающихся ко мне с невинными замечаниями о погоде. Честно вам признаюсь, я соглашаюсь только потому, что мне страшно подумать еще об одном Рождестве, проведенном в одиночестве. Миссис Деннис уедет на праздники к дочери в Шарлоттаун. Даже просто готовить для себя — жуткая морока. Я совсем не умею готовить. Вот вам и доказательство, что материя первична, а сознание вторично. Только дайте мне честное слово, что не станете мне вслух желать веселого Рождества. Я не вижу никаких оснований веселиться.
— Я вам этого не скажу. Но за близнецов не ручаюсь.
— Простите, что не предлагаю вам посидеть здесь со мной — вы тут замерзнете… Но поскольку вместо вашего заката на небе взошла луна, могу проводить вас до дома и полюбоваться ею вместе с вами.
— Отлично, — кивнула Энн, — но предупреждаю, что у нас в Эвонли луна гораздо красивее…
— Что, согласилась? — изумленно спросила Ребекка Дью, наливая горячую воду в грелку для Энн. — Ну, мисс Ширли, надеюсь, вам никогда не придет в голову обратить меня в магометанскую веру… потому что вам, наверное, и это удалось бы. Где Проклятый Котяра? Шляется небось по Саммерсайду, а на улице двадцать градусов мороза.
— По моему термометру меньше. А вообще-то Мукомол сладко спит, свернувшись калачиком в моей качалке напротив горящей печки.
— Ну, пусть его, — пробормотала Ребекка Дью, захлопывая кухонную дверь. — В такую ночь хочется, чтобы всем было тепло.
