— Я, э-э… я… мне вот интересно… если можно, если мне можно… э-э… просто глянуть на э-э… зал, где все книги по Эдинбургу… посмотреть книги…
Вроде того, я говорю так, што этот парень сразу понимает, кто я: быдло, люмпен и нарк, трудное детство, недостаток витаминов, отморозок в третьем поколении и вся фигня, брат, потому што сам этот парень — у него все нормально, мальчик из приличной семьи, форма и все дела… отполированные пуговицы, ну и вообще…
— Вниз по лестнице, — говорит этот парень и просто вот так вот впускает меня. Просто так! Этот парень меня впускает! Уголок Эдинбурга. Центральная библиотека. Мост Георга IV.
Круто!
Стало быть, я спускаюсь по большой мраморной лестнице и вижу знак: Уголок Эдинбурга. И я становлюсь весь такой из себя довольный, брат, как настоящий ученый. Но когда я вхожу, я вижу такой здоровенный зал, просто охренительно здоровенный, и до хренищи народу сидит за столами и читает, как, блин, в классе в начальной школе. Тихо, как на кладбище, и все они смотрят на меня. И што они видят, все эти уроды? Нарка, который решил спереть пару книжек, штобы заработать себе на дозу?
И я думаю: нет, нет, нет, брат, спокойно. Пока не доказано обратное, ты невиновен. Делай, што говорила Эйв на занятиях, и постарайся избавитца от этой самодиверсии. Когда у тебя стресс, посчитай до пяти. Один-два-три… и на што, интересно, пялитца эта баба в очках… Четыре-пять. И все стало значительно лучше, брат, потому што они все вдруг взяли и отвернулись, да?
Да тут и красть-то особенно нечего. Я вот о чем, все эти книги, может, и представляют какую-нить ценность для коллекционера, но такой товар не впаришь в «Вайн Баре», это все старые фолианты, так они их называют, брат, фолианты, микрофильмы и всякая такая хрень, да?
По-любому я быстренько просматриваю книги, и там говоритца, что Лейт и Эдинбург объединились в 1920 году, после типа как референдума. То есть вроде того, голосование «Скажем „да“ присоединению», за передачу власти, за парламент и все такое, когда люди высказывали свое мнение, и так оно и было, как они скажут. Мне пришло в голову посмотреть «Шотландца», так вот, там все твердили: «Не, брат, скажи нет», — но все остальные просто отвечали: «Извини, брат, мы понять не можем, чего вы там парите в своей газете, поэтому скажем большое и толстое „да“. Демократия, брат, демократия. Кота не заставить жрать „Феликс“, если есть „Вискас“.
Фишка в том, што жители Лейта отклонили объединение, проголосовав против большинством четыре к одному. Четыре к одному, брат, но все равно объединение произошло. Я даже типа как помню, што, когда мы были совсем мелкими, об этом твердили все старые пердуны. Но теперь все они глубоко под землей, и кто расскажет, што эти пидоры сделали в свое время, пойдя против народа, против демократии, тогда, давно, брат? Позовите парнишку Мерфи! Ага, все эти кошки на Кладбище домашних животных Стивена Кинга, спите спокойно, потому што пришел я. Так што, пожалуй, с этого я и начну, неплохое времечко, девятьсот двадцатый год: великое предательство, брат.
Ага, вот оно все уже начинает складыватца у меня в башке. Проблема в том, что я как-то забыл, што, если ты собрался писать книгу, нужны бумага и ручка. Так што я иду в «Baurmeister» и покупаю там блокнот и ручку. У меня все дрожит внутри, и я не могу дождатца того момента, когда вернусь за свой стол и начну серьезную работу. Так-то, брат, история Лейта от объединения до наших дней. Начну с 1920-го, потом вернусь немного назад, потом опять пойду вперед, как в биографиях футболистов пишут.
Знаешь?
Например, глава первая: «Я не мог в это поверить, когда поднял в руках Европейский Кубок, брат. Этот крендель, Алекс Фергюссон, вдруг оказался рядом и сказал мне: „Ну, брат, теперь ты типа бессмертный“. Не то чтобы я так уж думал о победном голе или вообще о матче, ведь я накануне ночью нахуячился крэка, отпустило только за полчаса до того, как я в такси сел, чтобы ехать на матч…» В общем, ты знаешь, как это бывает, брат.
Потом следующая глава: «Но на самом деле история начинается очень далеко от стадиона Сен-Сиро в Милане. Нам придется перенестись назад во времени, в скромный жилой дом на Крысиной улице в районе Горбалз, в Глазго, где я родился и вырос. Я был семнадцатым сыном Джимми и Сенги МакУиджи. У нас была дружная семья, и я напрасно хотел… бла-бла-бла…», и так далее.
Так что вот так: начать с середины и идти назад.
У них тут есть и газеты того времени, «Шотландец» и «Вечерние новости» и все такое. Ну, даже если их и писали все эти богатые хитрожопые тори, в них все равно может быть хоть немного, ну, местных новостей, что-то типа того, а это именно то, что мне нужно. Проблема в том, что эти газеты уже пересняты на микрофильмы, и мне надо заполнить карточку, чтобы их получить. А потом надо пойти к этой большой, огроменной машине, похожей на старый телевизор, и вроде как микрофильмы в нее засунуть, понятно? Только вся эта байда мне не нравится ни фига. Библиотека, брат, это должны быть чисто книжки и все такое, и никто мне ниче об этих микрофильмах не говорил.
И вот получаю я микрофильмы у парня и иду к этой машине, но когда я ее вижу, эту телехреновину, я сразу чувствую что попал — нет, нет, нет, я ведь в технике ни хрена не шарю, и я, ну, волнуюсь, что могу се поломать. Я мог бы попросить кого-нить из персонала, шобы мне помогли, но я знаю, что они просто подумают, что я тупой даун, понимаешь?
Нет, я не могу тут разобраться, ну никак не смогу, так что я просто кладу эти штуки на стол и выхожу из зала, поднимаюсь по лестнице, просто довольный из-за того, что я оттуда ушел, и сердце тяжело стучит, стучит, стучит. Но когда я уже на улице, я слышу все эти голоса у меня в голове; они смеются, говорят, что я лузер, ничтожество, пшик, и я вижу эту вывеску «Растяпы Мэрфи», и мне больно, брат, мне так больно, что чиста необходимо избавиться от этой боли. Ну, в общем, я иду к Охотнику, у него всегда есть кое-что, и с этим «кое-чем» я не буду больше чувствовать себя «Растяпой Мерфи», то есть полным придурком, иными словами.
26. «…по поводу монстров секса…»
В тот вечер он привел меня к себе и уложил спать. Я проснулась, полностью одетая, под стеганым одеялом. Приступ кратковременной паранойи — когда я подумала о том, какой я себя выставила идиоткой, и о том, чего Терри мог наснимать на эту свою видеокамеру. Но почему-то я чувствую, что ничего не случилось, потому что Джина за мной присматривала. Джина и Саймон. Когда я проснулась, в квартире не было никого. Это была маленькая съемная квартирка, с гостиной с кожаным гарнитуром и ламинированным деревянным полом, накрытом ковром, на вид — очень дорогим. Обои с рисунком из кошмарных оранжевых лилий. Над камином — эстамп с обнаженной женщиной и наложенным на нее профилем Фрейда, с подписью: «Что у мужчин на уме». Меня удивило, что здесь такая безупречная чистота.
Я прошла в маленькую кухню, где на одной из столешниц нашла записку:
Н.
Тебе было не очень хорошо, так что мы с Джиной привели тебя сюда. Я переночую у нее, потом прямо на работу. Тут есть чай, кофе, тосты, мюсли, яйца — в общем, что захочешь. Позвони мне 07779 441 007 (мобильный), как-нибудь пересечемся.
Всего наилучшего, Саймон Уильямсон.
Я позвонила ему, чтобы поблагодарить, но мы не смогли увидеться в тот день, потому что он был на пути в Амстердам с Рэбом и Терри. Я хотела связаться с Джиной, чтобы сказать ей спасибо, но, похоже, никто не знал ее номера.
Так что теперь я скучаю по моим новым мальчикам: Рэбу, Терри и, да, по Саймону тоже. Особенно — по Саймону. Жаль, что они не позвали меня в Амстердам. Я бы, наверное, поехала. Однако мне по-прежнему весело с моими девочками, потому что Лорен вся светится в отсутствие развратных сексуальных маньяков из Лейта, а Диана, хотя она и занята своей диссертацией, всегда не прочь посмеяться и выпить.
Что же по поводу монстров секса, во вторник днем мы таки встретили одного из них, причем действительно монстра. Был удивительно хороший день, и мы втроем сидели в «Грушевом дереве» за столиками на улице, пили пиво, и тут эта скотина подходит к нам и садится за наш столик.
— Добрый день, девочки, — сказал он, поставив свою кружку на стол. Это извечная проблема с «Грушевым деревом»: пивной садик быстро наполняется народом, а столы длинные, так что очень часто получается так, что рядом садится народ, который тебе неприятен во всех отношениях.
— Вы не против, что я присяду рядом, да? — спросил он, грубый и бесцеремонный. У него было жесткое лицо, неуловимо похожее на морду хорька, и редкие светло-рыжие волосы. Он был одет в безрукавку, демонстрировавшую густо татуированные руки. Его кожа была не просто мертвенно-бледной; от него исходил «запашок тюряги», как однажды сказал Рэб, указывая на какого-то своего знакомого в баре.
— Это свободная страна, — лениво проговорила Диана, скользнула по нему равнодушным взглядом и повернулась обратно ко мне. — У меня уже готово почти восемь тысяч слов.
