Тихомиров кивнул, подтверждая правильность такого решения, и штаб перешел к обсуждению операции на следующий день. Помощи из корпуса или армии ждать не приходилось, дивизия могла рассчитывать только на собственные силы. Оказалось, что, пока полки окапывались, Чекменев со своими людьми уже ходил в поиск к Ребятево. Поскольку времени было в обрез, разведка провела захват языка с особой наглостью, среди бела дня напав на немецких саперов, проводивших рекогносцировку перед деревней. В короткой схватке бойцы захватили обер-лейтенанта и отошли к своим. Группа прикрытия потеряла в перестрелке с немцами пять человек, но полученные сведения помогли вскрыть оборону деревни. Верный себе, начштаба 328-й стрелковой предложил нанести одновременно два удара — сковывающий, силами двух батальонов 717-го полка на Валки, и основной, 732-м полком, на Ребятево. Правый фланг и развитие успеха главного удара должен был обеспечивать 715-й полк. Согласно показаниям пленного офицера, немцы учли опыт предыдущего сражения и выделили несколько усиленных групп истребителей танков, а также расположили значительную часть противотанковых орудий в глубине деревни. Обойти Ребятево, прикрытое с одной стороны болотом, а с другой — Валками, было невозможно. О стремительных танковых атаках с десантом на броне можно было забыть — танкистам и пехотинцам 732-го полка предстояло атаковать деревню в лоб. Бой предстоял тяжелый, и Шелепину оставалось надеяться только на то, что артиллерийская подготовка размягчит немецкую оборону, а пехота не отстанет от танков, не заляжет, а будет идти рядом, прикрывая от атак «охотников за танками».
* * *
Шелепин вернулся в батальон, когда солнце уже садилось. Экипажи, пользуясь передышкой, спали без задних ног возле танков, даже часовые, расставленные Петровым, клевали носами, прислонившись к деревьям. Старший лейтенант, до последнего, похоже, боровшийся со сном, уснул на крыше моторного отделения своей «тридцатьчетверки», привалившись спиной к башне. Неподалеку грохотали ремонтники Рогова, меняя орудие на танке Кононова, но производимый ими шум, похоже, нисколько не мешал танкистам. Возле полевой кухни сидел, прислонившись к березе, Беляков и что-то писал, положив лист бумаги на полевую сумку. Шелепин отпустил адъютанта и сел рядом с комиссаром.
— Дети спят, — не отрываясь от письма, сказал комиссар.
— А ты чего бодрствуешь? — поинтересовался комбат.
— Сон не идет, — ответил Беляков.
Он свернул лист треугольником и начал писать адрес. Майор скосил глаза, но разглядел только «Кашира».
— Але? — спросил он.
— Да, — коротко ответил комиссар.
— Ты же говорил, она тебе не отвечает.
— Я и не жду. — Беляков закончил писать и теперь вертел треугольник в руках. — Слушай, у меня к тебе просьба будет. Если что-то со мной случится — отправь его?
— В каком смысле? — Шелепин, закрывший было глаза, резко развернулся и посмотрел на друга.
— В самом прямом, — спокойно сказал комиссар. — Если меня убьют, отправь это письмо Але.
— А если не убьют? — ядовито спросил комбат. — У сердца его держать? Что за херню ты порешь, Миша? Рыцарь, мммать твою, ударенный.
Он вскочил и отошел в сторону. Выходка Белякова окончательно испортила ему настроение, после военного совета и без того не слишком хорошее. Сам Шелепин семьи не имел и потому полагал, что в отношениях с женой его друг ведет себя, как круглый идиот. Но идея написать предсмертное письмо, да еще доверить его не кому-нибудь, а майору Шелепину, показалась какой-то уж совершенно дурацкой. А главное, такой слезливый пессимизм был раньше совершенно несвойственен комиссару, и это беспокоило комбата сильнее всего. Он достал из нагрудного кармана гимнастерки пачку «Беломора» и попытался закурить, но папиросы отсырели от пота. Майор раздраженно сунул папиросы в комбинезон и через плечо посмотрел на товарища. Беляков молча переживал. Как многие правильные и несгибаемые люди, он не умел прятать свои чувства, и сейчас ему, очевидно, было тяжело оттого, что Юра Шелепин не понимает его, Миши Белякова, чувств. Комбат вздохнул и вернулся к березе.
— Давай письмо, — мрачно сказал он.
На лице комиссара отразилась такая радость, что комбату захотелось ударить его. Забрав треугольник, он сунул его в карман рядом с папиросами, затем с кряхтением уселся на прежнее место.
— Слушай, Мишка, — пробормотал он, закрыв глаза, — а что ты будешь делать, если меня убьют раньше?
— Глупости ты говоришь, — с какой-то растерянностью ответил Беляков, похоже, даже не предполагавший такого.
— А-а-а, — усмехнулся комбат. — Дурак ты все-таки, товарищ Миша Беляков. Ладно, разбуди меня, как темнеть начнет, часиков в девять — заправляться будем.
Он мгновенно захрапел, а комиссар все сидел, глядя перед собой, и мысли его были где-то очень далеко.
* * *
Цистерны с топливом пришли в полдесятого. По дороге в расположение дивизии на лесной дороге колонну обстреляли из пулемета — один бензовоз сгорел, похоже, немецкие диверсанты были все-таки вполне реальны. Едва успели заправиться, пришли два грузовика со снарядами. Пока танкисты загружали боекомплект, комбат объяснял командирам экипажей боевую задачу на следующий день. Атаковать село в лоб по полю не улыбалось никому, и лица лейтенантов были мрачными. Как раз в этот момент в батальон приехал в сопровождении автоматчика на трофейном мотоцикле с коляской комиссар дивизии. Он сдержал свое слово, и комбат приказал на время прекратить работу. Танкисты окружили мотоцикл. Майор опасался, что полковой комиссар сейчас закатит речь, полную газетных оборотов, но Васильев оказался умнее, чем о нем думал комбат. Кратко рассказав, как к нему попали фотографии, не забыв упомянуть, что сделали красноармейцы с хозяевами снимков, он передал карточки Белякову. Танкисты сгрудились вокруг своего комиссара. С минуту стояла тишина, то один, то другой боец в черном комбинезоне отходил в сторону и останавливался, подавленный мерзостью увиденного. Затем все заговорили разом, возмущение выплеснулось криками ярости. Васильева подняли на КВ, и полковой комиссар произнес короткую речь. В ней не было места лозунгам, Васильев лишь напомнил танкистам, что у них у всех есть родные и близкие, и между этими людьми и фашистским зверьем стоят только они — танкисты майора Шелепина. Сколько бы ни было дивизий в Красной Армии, танков, пушек и самолетов, каждый должен помнить, что он один стоит между всем, что ему дорого, и «коричневой чумой», что только он может освободить тех, кто оказался под ее властью на оккупированных территориях. Стихийный митинг был короток, все понимали, что длинные речи здесь неуместны. Командиры взводов и танков один за другим поднимались на импровизированную трибуну и клялись в завтрашнем бою идти только вперед, чего бы это им ни стоило. Семь человек написали заявление с просьбой принять их кандидатами в члены ВКП(б). Наконец экипажи разошлись заканчивать загрузку. Васильев, пожав руки Шелепину и Белякову, сел в коляску, и мотоцикл укатил в расположение 732-го полка.
Закончив со снарядами, Петров отошел от танка. Метрах в сорока от расположения батальона, под высокой, столетней сосной белели четыре свежих продолговатых холмика. Старший лейтенант совсем ничего не знал о Пахомове, а из его экипажа в лицо видел только водителя. По сути, он не мог обвинить себя в гибели этих людей, лишь одна мысль грызла его…
— Ты ни в чем не виноват, — Беляков подошел сзади неслышно.
— Он почему-то очень боялся, что его сочтут вредителем, — невпопад ответил комроты. — Даже танк не хотел сам сводить с платформы.
— А-а-а, — комиссар достал пачку дешевых папирос и предложил одну Петрову.
Оба закурили.
— Ну да, конечно, — комиссар выпустил клуб дыма, — ты не можешь знать. Его отца арестовали в сороковом, не помню за что, сына, соответственно, решили турнуть из училища. Шелепин за него вступился, ну и я руку приложил. А мы с ним — почти герои, у него Красное Знамя за Халхин-Гол, у меня Красная Звезда за финскую. В общем, отстояли парня, в конце концов, дети за отцов не отвечают. Чего нам это стоило — это отдельный разговор, но Пахомов с того момента на воду дул и вообще стал отличником и примерным курсантом. Ладно, чего стоять, пойдем. Здесь уже ничего не сделаешь…
* * *
Петров проснулся затемно, сон больше не шел, и старший лейтенант выполз из-под брезента. Предвещая хорошую погоду, на небе тускло горели предрассветные звезды. Последнее летнее утро было холодным, и лейтенант сделал несколько упражнений, чтобы согреться.
— Что, Ваня, не спится? — Шелепин подошел неслышно, и комроты чуть не подпрыгнул от неожиданности.
— Да вроде выспался, — ответил Петров.
— Да, вам, молодым, немного надо, — усмехнулся майор, затем поднял голову. — Вот дерьмо, и сегодня ясно будет. Если истребителей не дадут — тяжеленько придется.
