– Это все заслуги экспертов и сотрудников контрразведки, – напомнил начальник полиции, – а наша задача была – найти убийцу. Но мы никого не смогли найти.
Меглих тяжело вздохнул, понуро опустив голову. Он понимал, что Фюнхауф прав. Вернувшийся Грисбах объявил, что они могут пройти в другой кабинет и просмотреть записи, сделанные с камер, ведущих в коридор.
– В самих коридорах и на подступах к туалетам никаких камер не было, – виновато доложил Грисбах, – все аппараты установлены в залах, где проходит книжная ярмарка.
– И у вас ничего нет, – понял начальник полиции.
– Мы все просмотрели. Ничего, – подтвердил Грисбах. – Там несколько уборщиц, которые ходят по залу, но никого подозрительного мы не увидели.
– Сколько женщин из сорока пяти прибывших? – спросил Дюнуа.
– Двадцать две, – напомнил Грисбах.
– И все могли надеть этот халат и выйти из помещения. Еще учтите, что у них постоянные электронные пропуска, и они могли входить и выходить сколько угодно раз.
– Давайте сделаем иначе, – предложил Дронго. – Покажите еще раз все кадры, где есть погибший. Нам нужно еще раз просмотреть эти записи. А потом покажите кадры вечерних записей, уже после смерти Ламбрехта-Табаковича.
– Что это вам даст? – не понял Грисбах.
– Делайте так, как он говорит, – посоветовал Дюнуа.
Грисбах снова вышел из комнаты.
– Ты что-то придумал? – обратился к Дронго Дюнуа.
– Кажется, да, – кивнул Дронго. – Посмотрим. Я думаю, что герр Меглих не зря провел такую проверку. Она нам очень поможет.
Фюнхауф ничего не сказал, лишь взглянул на своего инспектора. Он уже понял, что лучше предоставить инициативу самому Дронго.
Начался показ старых записей, где погибший ходил у стендов бывших югославских республик. Все внимательно смотрели.
– Все, – пояснил Грисбах, – он был там примерно тридцать минут.
– Теперь покажите мне эти стенды, только вечером, – попросил Дронго.
– Зачем? – не понял Грисбах. – К этому времени он уже был мертв.
– Покажите, – настойчиво повторил Дронго.
Грисбах распорядился доставить и показать эти записи. Дронго внимательно их просмотрел, а после просмотра неожиданно заявил:
– Теперь все, теперь я почти уверен, что знаю, кто именно мог ударить Табаковича.
– Кто? – встрепенулся Фюнхауф.
– Разрешите, я скажу вам об этом через два часа. Не люблю скоропалительных выводов. Мне нужно все проверить. – Дронго поднялся и вышел из кабинета.
– Он гениальный психопат, – убежденно произнес начальник полиции. – Неужели действительно он скажет нам через два часа, кто убил Ламбрехта?
– Если обещал, значит, скажет, – убежденно ответил Дюнуа.
В коридоре Дронго набрал номер Орлича. Хорошо, что у Белграда с Франкфуртом одинаковое время.
– Еще раз здравствуй, Павел. Извини, что беспокою тебя каждый раз, когда мне нужно что-то узнать.
– Вы просто так не звоните. Что я должен еще узнать?
Дронго передал ему свою просьбу и добавил:
– Но это даже не срочно, а очень срочно.
– Я все понял, – сказал Орлич. – Прямо сейчас позвоню в Сараево – у меня там есть хороший знакомый – и сразу перезвоню вам.
– Я буду ждать, – ответил Дронго.
Он спустился на нижний этаж и подошел к российской экспозиции. Здесь всегда было многолюдно. У одного из стендов стоял знакомый руководитель крупного российского издательства. Узнав Дронго, он протянул ему руку:
– Рад вас здесь видеть.
– Я тоже рад, – ответил Дронго, и они обменялись рукопожатием.
– Вы здесь по делу? – спросил издатель.
– Приехал на презентацию американского издательства «Саймон энд Саймон», – пояснил Дронго.
– И только? – многозначительно улыбнулся издатель. – Говорят, здесь опять происходят какие-то роковые события. А я знаю, что в таких случаях всегда зовут именно вас.
– Да, иногда вспоминают и обо мне, – грустно согласился Дронго. – Хотя, если честно, в последнее время это не доставляет мне прежнего удовольствия.
Они поговорили еще минут пять, а потом позвонил Орлич. Дронго извинился и отошел. Он сразу почувствовал, как нервничает Павел, коротко докладывая о выполненной просьбе.
– Я, конечно, постарался ужаться, но эта страшная трагедия, о которой невозможно даже рассказывать.
– Да, я все понял. Даже не знаю, что мне тебе сказать. Спасибо, конечно, за информацию, но ты сделал мою задачу почти невыполнимой.
– Это не я, – возразил Павел, – это наше проклятое прошлое, которое все время дает о себе знать.
Дронго попрощался и положил трубку. Затем повернулся и быстро пошел к стендам югославских республик. Сербы уже начали собирать свою экспозицию. Картонный Иво Андрич строго взирал на эту суету. Дронго увидел Софию, подошел к ней и, улыбаясь, проговорил:
– Надеюсь, вы хорошо выспались.
– Опять на «вы», – усмехнулась она.
– Уже по привычке, – пояснил Дронго. – Ты все-таки собираешься уехать именно сегодня?
– Конечно. Я же говорила тебе, что завтрашний ночной рейс не для нас. Наш самолет улетает в Белград сегодня в двадцать один пятьдесят пять.
– Да, я помню. Я могу с тобой поговорить?
– Странно, я думала, мы обо всем поговорили сегодня ночью, даже более чем подробно.
– Это будет другой разговор. Не такой приятный.
– Хорошее начало… – София прошла за ним, и они устроились в стороне от экспозиции. – Что ты хотел мне сказать?
– Кажется, я нашел убийцу Табаковича.
– Поздравляю.
– И теперь не знаю, как мне поступить.
– Почему? Мне казалось, что ты всегда знаешь, как тебе поступать. В любом случае, при любом варианте.
– Не всегда. Видимо, ты меня сглазила.
– В каком смысле?
– Вот, послушай. – И он начал рассказывать.
Когда закончил, в глазах Софии стояли слезы. Она достала носовой платок и жалобно спросила:
– Что ты от меня хочешь?
– Это как раз тот случай, когда я хочу твоего совета.
– Не знаю, – не выдержав, разрыдалась девушка, – я не знаю. Даже боюсь тебе что-то подсказывать. Теперь я тебя понимаю. У тебя страшная профессия, просто ужасная. Я не знаю, чем тебе помочь. Что ты собираешься делать?
– Я поэтому и нашел тебя, чтобы посоветоваться.
– Не знаю, решать тебе самому. Только я точно знаю, что решать нужно не по закону, а по совести. По твоей совести.
– Есть еще такое понятие, как долг, – заметил Дронго.
– Да, есть. Поэтому я не хочу даже думать, как ты поступишь. Просто боюсь, – призналась София.
– Спасибо, – кивнул он ей, – и до свидания. – Он поднялся, чтобы уйти.
– Подожди! – София тоже поднялась, обняла его и прошептала: – Только по совести. Только так.
Он отошел от нее и отправился дальше. У экспозиции Боснии остановился. Халил Иззет снова сидел за столом и что-то вдохновенно писал. Когда Дронго подошел к нему, Халил поднял голову.
– А где ваш Салех? – спросил Дронго.
– Он сейчас подойдет, – улыбнулся Халил, протягивая руку. – Добрый день!
– А ваш Аржан?
– Он будет во второй половине дня.
– Значит, остались только вы вдвоем с Лейлой?
– Ну да. Вон она сидит, за тем столом.
Дронго направился к Лейле.
– Вы говорите по-турецки?
– Немного.
– А по-русски?
– Тоже немного. – Она не улыбалась, глаза у нее были печальные.
– Значит, владеете английским?
– Да, английским и итальянским.
– Я тоже знаю английский и итальянский, – улыбнулся Дронго, переходя на английский. – Можно, я задам вам несколько вопросов?
– Да. – Кажется, в ее глазах мелькнуло удивление.
– Я знаю вашу историю, Лейла, – начал Дронго. – Мне сказали, что вы раньше жили в Сребренице.
Она замерла. Замерла ее рука, пальцы, которые перестали ее слушать.
– Что вам нужно? – дрожащим голосом спросила девушка.
– Вы жили в Сребренице, – повторил Дронго, – и были там в июле девяносто пятого года, когда туда вошли отряды генерала Младича.
Она смотрела прямо перед собой, даже не глядя в его сторону, и почти неслышно проговорила:
– Да, я жила там вместе с мамой, папой и братьями.
– Солдаты вошли в город и убили всех мужчин, живущих в вашем городе, – продолжал Дронго.
– Всех, – подтвердила она, – они убили всех. Застрелили моего отца, связав ему руки, чтобы он не мешал им убивать моего старшего брата. Младший попытался убежать, но они его тоже догнали. Они убили всех троих.
– А потом они пришли к вам домой… – Ему было физически больно говорить эти слова, но он понимал, что если не сумеет сказать их сейчас, то вообще ничего и никогда не скажет.
– Пришли, – отрешенно повторила она.
– Что было дальше? Вы можете сказать, что было дальше?
Она наконец повернула голову, и он увидел ее глаза. В них была такая боль, что он даже вздрогнул.
