— Как относились к немцам?
— Мы с ними не контактировали. Конечно, политработники с летчиками, штурманами вели беседы, что были такие-то зверства, немцы вешали партизан, мирных жителей, комсомольцев, коммунистов. Однажды я летал днем через линию фронта, смотрю, фриц сидит в окопе бреется, увидел меня, прижался, хватает автомат, но я уже улетел. Когда перебазировались из-под Орла за Брянск, я ехал в передовой команде, поскольку мой самолет был разбит. Переехали через Десну, поднимаемся по откосу вверх. Направо пустырь. Народу много. Смотрим, стоят 4 машины, борта открыты.
Стоят виселицы. Вешают одного деда, здорового такого, пузатого. Зачитывают обвинение: «За предательство, измену Родине, казнить через подвешивание, смерть изменникам и предателям». Машина тронулась, он повис, веревка оборвалась, и он упал. Опять вешать. Кричит: «Второй раз не вешают!» Мне так неприятно стало, я плюнул и ушел.
— Какой был национальный состав полка?
— В нашей эскадрилье были русские, украинцы, белорусы, два еврея. Штурман, Генка Рудницкий, толковый парень, я с ним летал. И еще был… Вайс Блат. Последний вылет, летчики Викулов и Блат, 7 или 8 мая, и их сбили, это была страшная потеря. Был один латыш Пунтус. Был у нас еще один проходимец, на Брянском фронте пришел к нам и танцевал цыганочку с выходом, чечеточку, такой симпатичный парень с золотыми зубами. Он оказался артистом из ансамбля Александрова. Прикинулся штурманом, на самом деле он был старшим сержантом по связи. Лет под 30 ему было, полетел и заблудился, и чуть за линию фронта не завел. Его тогда раскрыли, что он не штурман, а связист. У него не проверили документы, а он из госпиталя, хотел пристроиться. Плясал все время и всех девушек соблазнял. Но ни хрена не соображал. Полетел с зам. комэска и чуть не перелетел за линию фронта, его потом призвали к порядку. Такие проходимцы были.
А механики, у меня был механик из Казани, татарин. Такой обязательный. После полетов меня целовал. У нас был механик, главный механик и моторист. Это в экипаже. Они за ночь мотор переставили. Зимой было. Холодно, замерзли. Их потом покормили по летной норме. Жалел их. А вот туркмены, таджики, узбеки были в основном специалисты, летчиков из них ни одного не было. Они были на подсобных работах. Один был армянин Миша Давтян. Он разбился на «пешке», и его списали, потом на По-2 летал. Он любил всегда компанию, показывал свое хорошее расположение к русским. Один грузин был, Сакишвили. Мы были в Польше, у него никак не ладился полет. Он ко мне пришел, товарищ командир, я всех переводил на новую технику, работал инструктором. Говорит мне, научите меня летать. Я вас все время буду помнить. Я его посадил на самолет, качество посадки зависит, как ты будешь правильно смотреть на землю, если ты будешь неправильно смотреть, ты будешь выравнивать или выше, или ниже. Поэтому правильно сесть в кабину и правильно смотреть на землю, тогда ты будешь правильно определять высоту и будешь нормально садиться. Я потом его потренировал, говорю, запомни этот взгляд. Потом у него все нормально пошло. Отпустили его в отпуск, он привез бочку вина из Сухуми и еще маленький бочонок, коньяк 25-летний выдержки. Потом я его разыскал однажды, у нас был санаторий ПВО в Сухуми. На горке он жил. Так он все Сухуми собрал. Всем говорил, это же мой командир, он меня летчиком сделал. Деда своего привез знакомиться. Так что была дружба. Была настоящая дружба, а не показная. Потому что не могло быть иначе, это можно было побеждать путем сплочения, монолитного настроения, целеустремленности. Единое ядро, единый сплоченный коллектив, сама обстановка вынуждала к этому. И праздники, и победы отмечали как общее дело.
На «бостонах» я совершил около 150 боевых вылетов. Был награжден двумя орденами Отечественной войны I и II степеней. Тут уже война была веселее, потому что современный двухмоторный самолет, прикрывали нас истребители. Идешь, знаешь, что тебя защищают. Да и сам можешь отпор дать. Последние вылеты делали 7 или 8 мая на Свинемюнде. Участвовал в Параде Победы 24 июня 1945 года. Вот так завершилась цепочка моих боевых действий.
Воробьев Василий Егорович, летчик 709-го АПНБ
Я родился под Москвой в деревне Луцкое, через реку напротив Жуковки, что по Рублевскому шоссе, в 1915 году. Три класса окончил в своей деревне. У нас была хорошая школа и учительница. Потом уже ходил в Барвиху — там семилетка.
После школы в 1930 году начал работать слесарем на заводе «Лабормедист», находившемся в районе зоопарка, примерно на месте высотного дома. У меня там работали два брата, которые помогли мне туда устроиться. В конце 1933-го перешел в ГИРД и работал у Королева Сергея Павловича. Имел честь участвовать в запусках первых двух ракет в феврале 1934 года. Потом перешел в НИИТП, который сейчас называется институт им. Келдыша. Там проработал до 1936 года.
В институте, конечно, работали добросовестно. Получали мало, жили, мяго говоря, не роскошно, но все-таки жили. Помню, с моим приятелем Васей Антониным, который был старше меня на 3 года, пойдем, купим булочку и бутылку молока. Вот и весь обед. Мы с ним делали детали для гироскопа, который стабилизировал ракету. Он, конечно, был специалист, а я так — на подхвате. Вася был спортсменом, гребцом. В 1935 году он мне предложил пойти в планерную школу. Она располагалась на площади Маяковского, и руководил ею Сергей Семенович Субботин. По вечерам занимались теорией, а по выходным подлетывали. В районе Мневников был понтонный мост через Москву-реку, на другой стороне крутой склон и деревня. Вот на этом склоне при помощи резиновых амортизаторов запускали планера. После окончания школы Субботин мне предложил пойти учиться на пилота самолета. Я согласился. В 1936 году окончил школу с оценкой «отлично», а потом за год прошел программу инструкторов и стал инструктором. Летали с аэродрома Теплый Стан.
Началась война. Когда немец стал подходить к Орлу, наш аэроклуб перебросили из Теплого Стана в сторону Пензы. Там немного поработали. При перелете из Пензы в Кировскую область в Йошкар-Оле нас прихватили. Забрали 15 летчиков, 15 самолетов, 7 механиков, 7 техников и на этой основе стали формировать 709-й ночной бомбардировочный авиаполк. Всем присвоили воинские звания. Я стал старшим сержантом, а Реховский, командир звена, старшиной. В 1943 году всему летному составу присвоили офицерские звания, мне, например, «младший лейтенант».
Прибыл командир полка, молодые штурмана пришли из школы. Начали летать по маршруту, на полигон — готовились к отправке на фронт. Пригласили летчика, который уже участвовал в боях. Он обрисовал картину, повеселил нас. Зимой 41-го нас перебросили под Солнечногорск, который только-только освободили — в лесу возле аэродрома еще валялись трупы немцев. Тут мы летали на разведку, по связи. К весне 42-го года нас перебросили под Харьков. 11 мая я выполнил свои первые боевые вылеты. Почему запомнил — моим дочкам как раз год исполнился. Дали цель. Отбомбился.
А потом началось отступление. Хаос. Летали и ночью на бомбометание, и днем на поиск своих частей.
Летишь и не знаешь, кто под тобой. Как попал под огонь, значит, немцы. Прилетел — докладываешь. Начались потери. Первым погиб командир эскадрильи Бикаревич, так сказать, открыл счет. Он, Оглоблин и Ломовцев полетели к окруженным под Харковом войскам. Викаревич совсем не вернулся из этого полета, Ломовцев вернулся с одним глазом — ранили в лицо, а Оглоблин, самый молодой, прилетел — не ранен, ничего… Он потом «героя» получил. Вскоре мой курсант погиб в прожекторах. Тогда еще не тренировали полетам в прожекторе. Вот он и разбился.
Вот такая война тогда была — где-то бомбили, кого-то теряли. Так дошли мы до Сталинграда. Населенный пункт Ерзовка. Расположились в школе, спали прямо на полу. Я был в командировке, приехал, прихватил бутылочку. Вечерком с моим штурманом Сафоновым Александром Тимофеевичем и с компанией близких приятелей выпили. Ночью еще слетали на задание и легли спать. Атут немцы налетели. Все вскочили, а мой штурман спал в углу под окном. Бомба взорвалась снаружи, его не задело. Я тоже вскочил, стал помогать раненым. Слышу, бомба свистит. Я спрятался за бугорок. Взрыв! Волна прошла выше, но рот был полон песка, и треснула барабанная перепонка. Рядом лежал писарь полка. Его тяжело ранило. Ранило в ногу Сергея Субботина, того самого, что планерную школу возглавлял. После этого он уже не летал, был диспетчером на полетах. Несколько человек погибло. В том числе комиссар полка Бурмистров, хороший, человеческий мужик. От него один пистолет нашли…
Перед первым массированным налетом на Сталинград все самолеты перелетели на другую сторону Волги. На правом берегу осталось два или три самолета, на случай, если кого-то надо будет вывезти из города. Сидим, летит наш самолет По-2. Но летит как-то не так, как надо. Подозрительно. Подлетел к аэродрому, развернулся и полетел обратно. Мы поняли, что это разведчик и сейчас прилетят бомбить. Через 30–40 минут гудят… Начались пожары. Нам там делать было нечего, и мы перелетели на другую сторону Волги в Ново-Никольское. Работали с аэродромов подскока. Делали по несколько вылетов за ночь.
