— А на прощание он подарил ей кожаную куртку ручной работы от Ригби и Пеллета, расшитую бриллиантами, — рассказывает Пиригрин.
— Все говорили, что это долго не протянется, — самодовольно улыбается Беттина.
— А все потому, что она, Микаэла, просто не хотела ничего замечать. Например, однажды она вернулась домой и обнаружила в спальне молодую женщину, привязанную к кровати. Та билась в истерике. Оказывается, он оставил ее там, пошел выпить, да и забыл про нее.
— А Микаэле это нравится, — замечает Селеста. — Она сама купила наручники и пользуется ими вместо колец для салфеток. — Она изящно отпивает глоток коктейля «Белладонна». — Но, Перри, милый, честное слово, не понимаю, как ты их выносишь. Иногда мне кажется, что твои друзья для тебя глуповаты.
— Ничуть не глуповаты, — возражает Перри. — Кто-кто, но не сквайр Саймон. Он просто немного эксцентричен.
— Как это? — спрашивает Хорек.
— Например, — поясняет Перри, — он ни разу в жизни не был в Германии, но почему-то требует, чтобы его называли Шульце. Клянется, что его любимый фильм — «Хайди».
— Скорее уж «Триумф воли», — ворчит Гай. Его единственная уступка теме нашего бала — маска из бронзовой кожи, галстук-бабочка из яркого бронзового шелка да кушак.
— Шульце обожает кожаные штаны, — продолжает Беттина. — И, привязывая своих злополучных любовниц к кровати, он всегда напевает «Эдельвейс». А потом заставляет несчастную девушку любоваться на альпийский пейзаж, который он собственноручно нарисовал на оконных шторах. Гай, ты, наверное, слышал об этом.
— Нет, не слышал, — отзывается Гай. — О Шульце я могу сказать только то, что его пустые глаза напоминают мне сливное отверстие в раковине.
Я едва удерживаюсь от смеха.
— Но со мной он всегда бывал крайне мил, — говорит Беттина.
— А с чего бы ему не быть милым после всего, что ты — точнее, твой журнал, сделал для него? — спрашивает Гай. — Но разве богачи бывают милы? Тем более с собственными женами? Если она умна, она понимает, что должна проявлять к нему гораздо больше гнусности, чем он способен проявить к ней. Оставаясь при этом милой и нежной. В этом ее единственный способ отомстить, когда он подчинил себе все остальное. Например, отобрал ее драгоценности, — добавляет он, достает серебряный портсигар с монограммой, щелчком вытряхивает сигарету на стол и вставляет ее в перламутровый мундштук. Потом склоняется к Селесте и прикуривает от зажигалки на ее ожерелье. — Она всегда должна требовать самого лучшего. Разве станет мужчина покупать своей женщине настоящие драгоценности, если она даст понять, что ее устроит и подделка?
— Носить подделку допустимо только в том случае, если настоящие драгоценности надежно припрятаны, а копия намного красивее оригинала, — вставляет Беттина.
— Копия не бывает красивее оригинала, — возражает Гай.
— Но бывает почти так же хороша, — говорит Беттина.
— Хороша, как бывает хорош человек? — сардонически спрашивает Гай. — Ничего не бывает хуже для женщины, чем мужчина, который заявляет, что он хороший человек.
— Уж кому и знать, как не вам, — парирует Селеста. — После всего, что рассказывают о вас.
— Да, — произносит он, медленно выпуская в нашу сторону кольца дыма. Он понимает, что мы слушаем, и я восхищаюсь его самообладанием. Он ни разу не поднял на нас глаз. — Я прекрасно знаю, что обо мне говорят. Что я гнусный тип. Страшно гнусный. До невозможности.
Я понимаю, почему он так самоуверен. Держу пари, половина женщин в зале готова броситься на шею этому Гаю. Его осанка невероятно соблазнительна, манеры полны небрежной легкости, вечерний костюм так ладно прилегает к телу, что приводит на ум скорее Ноэля Кауарда, чем Натана Детройта. Он любит, когда на него смотрят, и знает, что достоин внимания. Вот почему он и приподнимает маску на лоб. Волосы у него черные, гладко зачесаны, как у Джека, темно-синие глаза глубоко посажены, нос на любом другом лице казался бы чуть великоватым, губы очень выразительны. Кожа покрыта темным загаром, фигура стройна и подтянута. От него за версту разит сексом. Гнусным, сладким сексом.
О, те дни давно миновали. Теперь мне осталось только смотреть на Гая и размышлять о его победах. На диван возле меня присаживается Белладонна, я чувствую ее внимательный взгляд. Потом на краткий миг ощущаю на рукаве легчайшее прикосновение ее пальцев. Иногда, честное слово, она умеет читать мои мысли. Я стираю с лица печаль и лучезарно улыбаюсь, снова возвращаясь вниманием к обрывкам разговора, витающим в воздухе подобно сигаретному дыму, и мне чуть ли не жаль, что печально знаменитого Шульце сегодня нет среди посетителей. Мы умеем обхаживать наших гостей совершенно особенным образом.
Неподалеку от центра зала за столом сидит счастливая парочка. Они воркуют, как голубки. Уэсли одет продавцом воздушных шаров, а на Линде пеньюар из тонкого атласа в стиле Джин Харлоу, сверху которого накинуто ниспадающее платье из множества прозрачных слоев шифона. Замысел вряд ли можно назвать оригинальным. Она похожа на шарик из розового пуха. На шее поблескивает очаровательное колье из сотен бриллиантов, нанизанных на прозрачные нити.
Оно великолепно получится на фотографии, которую в этот самый миг проявляют наши люди.
Белладонна встает и идет по клубу, задерживается возле столика одной пары, отпускает комплимент их костюмам и приглашает к себе за стол. Они одеты Железным Дровосеком и Страшилой из «Волшебника страны Оз». Металл и солома вполне вписываются в концепцию Всех Стихий, и костюмы эти гораздо проще, чем вычурные наряды остальных гостей. Избранная пара сияет восторгом. Уэсли наклоняется к Линде и что-то шепчет ей на ухо, она пожимает плечами.
Белладонна выходит на сцену, стучит веером, усыпанным хрустальной крошкой, по микрофону и объявляет:
— Леди и джентльмены!
Она похожа на ожившее видение, сверкает и искрится, мимолетная и неуловимая, как морская пена. В клубе мгновенно наступает тишина.
— Спасибо за то, что пришли ко мне сегодня на Бал Всех Стихий.
Публика взрывается аплодисментами.
— Праздник этот очень необычный, — продолжает она, — потому что перед нами разворачивается настоящая сага. Сага эта земная и тем самым хорошо вписывается в нашу тему четырех стихий. — Толпа разражается охами и вздохами. — Здесь, у меня в клубе, сидит один человек, чрезвычайно ранимый, и его очаровательная спутница. Другими словами, этот джентльмен, — она произносит это слово с подчеркнутым сарказмом, — привел сюда свою любовницу. Я, конечно же, знаю, кто он такой, но он и не догадывается, откуда. Следовательно, будем называть его мистером Джоном. Вы согласны?
Аплодисменты становятся значительно реже, потому что большинство наших дорогих избранных гостей пришли сюда с любовницами, и им становится очень неуютно.
— Да, — продолжает она, ее голос нежен и сладкозвучен. — Мистер Джон пришел сюда с… назовем ее мадам Икс. На ней, кроме всего прочего, надето очаровательнейшее колье. — Руки всех любовниц инстинктивно тянутся к драгоценностям, и до нас доносятся нервные смешки. Они не могут сдержаться. — Но дело в том, что это очаровательнейшее колье принадлежит супруге мистера Джона. Более того, оно досталось преданной жене мистера Джона в наследство от покойного члена ее семьи. Другими словами, это память об очень близком человеке, и, следовательно, оно вдвойне бесценно. — Она раскрывает веер и томно обмахивается. — Спешу заверить вас, что супруга мистера Джона в данную минуту находится дома и крепко спит. Она даже не догадывается, что я здесь произношу эту речь от ее имени.
Так оно и есть, если взглянуть на это с точки зрения Белладонны.
Но затем ее голос становится мрачнее, и даже я содрогаюсь.
— Сейчас не время обсуждать вопросы морали. Не будем говорить о том, чем следует заниматься ее мужу — лежать рядом с ней в супружеской постели или попирать данные обеты у меня в клубе.
Наступает мертвая тишина. Белладонна захлопывает веер, и этот щелчок звучит так резко, что все вздрагивают.
— Кажется, я чую запах угрызений совести? — спрашивает она, спускаясь со сцены. Прожектор, как обычно, следует за ней. Она твердым шагом обходит клуб, останавливается возле каждой дамы, на шее у которой блестит колье.
— Прелестно, — отпускает она, разглядывая бриллиантовый кулон. Потом указывает веером на жемчужное ожерелье. — Промойте их в морской воде, — советует она. — Это оживит блеск.
Она движется по залу, без всякой очередности переходя от столика к столику, и, наконец, приближается к нашей счастливой паре. Губы Уэсли кривятся от ярости, на щеках Линды пламенеют багровые пятна. Вот уж буйство стихий!
— Великолепно, — замечает Белладонна, проводя веером по лопатке Линды. Та вздрагивает и невольно морщится. Затем Белладонна переходит к соседнему столику, и Уэсли облегченно вздыхает. Линда так боится, что у нее даже нет сил встать и выйти в дамскую комнату.
