– Подождите, отец Василий! А что, все остальные раскаялись? Или находятся на пути к раскаянию? И даже этот чеченский террорист? Так он вообще мусульманин.
– Ко мне, Борюша, приходят сами. Никто насилкой не тянет. А пришел бы мусульманин, я бы и ему нужные слова подобрал. Бог-то, он ведь один, как его ни называй. И ты думаешь, я не понимаю, что не все, идя ко мне, тянутся к вере? Не важно это. Пусть приходят, а я уж словечко доброе и нужное найду. Пока идут, я тоже буду приходить. А когда перестанут проситься ко мне, я стану пороги обивать у начальства и добьюсь, чтобы мне разрешили в камеры заходить. Без охраны.
– Это уже будет навязывание веры.
– Не веры, Борюша. Веру я никому не навязываю и сейчас. Я слово доброе несу, понимание. Я не в Господа уверовать стремлюсь их уговорить, а привести к покаянию, к осмыслению содеянного, всего того зла, которое человек совершил.
…Всю дорогу до колонии я вспоминал и анализировал разговор с отцом Василием. Большого сердца ведь старик и большая умница. Как он на меня тогда смотрел, когда я с ним впервые столкнулся, когда окликнул его на улице! С неодобрением смотрел. И как он все повернул? Ведь понимал, что статью я пишу в угоду своему тщеславию, что меня мало волнуют те, кто тут пожизненно изолирован от всего мира. И что он сделал? Он привлек меня в свои ряды, заинтересовал Павловым. Он сделал так, что я задумался, что я увидел в кровожадном монстре, серийном убийце человека, захотел разобраться в нем. А это значит, что я постараюсь так или иначе помочь этому человеку. И для кого отец Василий сделал доброе дело? Для Павлова? Не только. По сути, он и для меня сделал доброе дело, помог мне разобраться в себе, помог моему человеколюбию выпутаться из паутины профессиональных качеств, гордыни, эгоизма обывательской успокоенности и равнодушия…
«Лев». А вы, уважаемый Борис Михайлович, случаем не приврали? Не придумали этого самого священника для красного словца? По-моему, вас как раз и мучают комплексы непризнанного автора. Не бывает таких священников в наше время. Раньше, может, и были, а сейчас – очень сомнительно. Повидал я их. Два раза приглашал из церкви священника освящать квартиры, а потом еще и офис. Обычные мужики, только в рясах. Пришел, деловито расставил свечи, скороговоркой себе под нос какие-то молитвы пробурчал – и ушел. Что-то не ощутил я горячей веры, не увидел огня в глазах. Чиновники они там все от религии, деньги зарабатывают…
«Галина Викторовна». На таких, как вы, циничных бизнесменах и «хозяевах» жизни, грех не зарабатывать. Вы-то на нас зарабатываете! А вы сходи΄те в церковь и поговорите хоть с одним из них. Придите с душевной проблемой. Какого огня в глазах вам не хватает? Огонь у них в сердце, они в мире живут с собой, с людьми. Это счастливые люди, и счастлив тот, кто к ним придет. Потому что через них путь к богу. И лучше через них и как можно раньше, а не потом, когда беда, когда не хочется жить…
7 июня 2010 г.
19:57
Как мне сказали, Павлов с готовностью отозвался на предложение опять встретиться с тем самым журналистом. Это меня обнадежило и обрадовало. Но по истечении трех дней руки у меня буквально опустились. Вел осужденный себя теперь иначе – совсем не так, как во время той первой беседы. На его лице была заметна мука, явные следы борьбы с самим собой. Я никак не мог избавиться от ассоциации, что Павлов похож на человека, который вышел в яркий солнечный день после длительного пребывания в непроглядной темноте. Он так же щурился, но старался что-то разглядеть перед собой. Он избегал смотреть мне в глаза, хмурился и морщился. Но между нами по-прежнему была стена. Непрошибаемая, каменная стена.
Я допытывался у него о его готовности рассказать мне о себе. И он соглашался. Я рискнул и спросил его, готов ли он рассказать о совершенных преступлениях. И он опять согласился. И замкнулся. Я решил было, что совершил непростительную ошибку, слишком поспешил. Но потом подумал, что с Павловым все это пройдет, что контакт снова наладится. Ведь он же готов рассказывать. Просто нужно время, чтобы преодолеть этот барьер.
И его рассказ превратился в такую муку для меня, что я начал откровенно отчаиваться. Я тянул из него каждое слово, заходил то с одной стороны, то с другой, выворачивался наизнанку в поисках формулировок, подсказок, доводов. Даже стал записывать на диктофон наши беседы, а потом в гостинице часами прокручивать и прокручивать записи в поисках выхода из создавшегося положения.
Потом я не выдержал и позвонил своему однокласснику психологу Лешке Тихонову. Тот выслушал меня, усмехнулся, что я собираюсь обсуждать такие вещи по телефону. Потом переспросил, в каком городе я нахожусь. Оказалось, что здесь есть человек, которого Лешка хорошо знает и который мне может помочь. Они познакомились на какой-то конференции, у них были родственные научные интересы, и они уже пару лет довольно плотно общаются в Интернете. Лешка взял тайм-аут и позвонил мне минут через тридцать. Его коллега оказался на месте и изъявил желание помочь мне. Лешка продиктовал мне его телефон.
«– …и вы тогда пришли к подъезду его дома с конкретным намерением? Именно убить?
– Да.
– То есть вы шли, понимая, что вот встретите его, достанете пистолет и выстрелите в него?
– Да.
– Подождите, Георгий! Вам лично этот человек ничего плохого не сделал, у вас с ним ничего не связано. Поймите, я ведь хочу понять, как это можно ненавидеть незнакомого тебе человека, с которым тебя ничего не связывает. Вы ведь с ним ни разу в жизни не встречались, никакой личной неприязни у вас нет… И вы готовы его убить. Не мимолетное желание, не…
– Да.
– Послушайте… так у нас ведь ничего не получится… Вы согласились ответить на мои вопросы…
– Я отвечаю.
– А давайте перейдем на «ты»! Так проще будет общаться. Мы ведь почти ровесники, вы старше меня всего на шесть лет. Это же практически одно поколение: росли в одно время, учились в одних школах, черт, на одних девчонок заглядывались… Я очень хочу понять, понимаешь? Это ведь не твоя беда, это беда общества. Ну, так как? На «ты»?
– Нет…»
Щелчок клавиши, остановивший запись, вернул меня в нынешнюю реальность из тягостного, густого и душного от витавшего в воздухе чувства отчаяния и безысходности мира спецучастка.
Психоаналитик Александр Иванович Барсуков, у которого я сидел сейчас дома и который согласился помочь мне по просьбе Лешки Тихонова, оказался моим ровесником и простецким парнем. Хотя, может, это просто профессиональная привычка – общаться в такой манере, которая располагает к раскрытию собеседника, простоте общения и максимальному откровению. Он с ходу, как только я вошел к нему, представился Сашкой, а меня стал звать Борькой. Он потащил меня в свой кабинет, демонстративно сгреб в сторону на журнальном столике груду бумаг, захлопнул ноутбук, показывая всем своим видом, что готов погрузиться в мои проблемы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
