Год седьмой от основания. Месяц Тебету. Земля Тамоанчан. В настоящее время — Штат Веракрус. Мексика.
Хадиану окинул взором сотню. Вроде готовы воины, ждут сигнала, хоть и нервничают, не без этого. Войска выстроились для битвы, как ассирийские цари заповедали. В три шеренги, в три яруса копий. Первый ряд с ростовыми щитами, второй и третий — с круглыми. И в доспехе все, спаси боги Великого царя Ахемена. Всем, кто в новые земли отбыл, он полный доспех даровал. Не было бы его, уже треть воинов в лучшем мире пировала бы к этому дню. Великая Госпожа во всем права оказалась. Эти индейцы, шрамами разрисованные, на своей воинской чести повернуты оказались. К ним из местных посол пошел со священным знаком, так его и не тронул никто, даже к вождю проводили с почетом. Он их князя на бой вызвал, сказав, что если не явятся к новой луне, то трусы они распоследние. Те зашумели, погневались и вызов приняли. И вот теперь на поле целое море из голов в перьях колышется. Он, Хадиану и не видел такого никогда, а ассирийцы из последнего рейса, и подавно. Они как-то легко к этому бою отнеслись, с насмешкой. Для них индейцы — дикари полуголые. Но его-то сотня знает, что этих парней всерьез принимать нужно. Хоть и без доспехов, и правильного строя не знают, но бойцы свирепые.
Его сотня в центре стояла, еще две- по флангам. Четвертая сотня — в резерве у повелителя. По бокам деревьев натащили срубленных, чтобы обойти нельзя было. Индейские сотни позади засек выставили, камни и дротики метать. Они на руку какую-то палку надевали, и дротики на диво ловко бросать умели. А вот в прямом бою от них толку немного. Их тутошние бойцы по траве размажут. А бойцов тех более трех тысяч было, и это весьма скверно. У его первой сотни особая задача была, поскольку самая слаженная она. И если Хадиану ту задачу выполнит, то сам Пернатый Змей наградить его обещал. Он сотню до кровавого пота гонял, за что его воины чуть на копья не вздели. Но остыли, понимали все, что от того маневра вся их жизнь дальнейшая зависеть будет.
Заревели трубы, индейцы завыли, как волки, и на строй кинулись. Дротики и стрелы тучей полетели с обеих сторон, враги десятками падали, да только их все равно в разы больше было. Накатились они на строй и на копьях повисли. Одна волна отбита, вторая отбита, и после каждой волны множество тел на земле остается. А фаланга нерушимая стоит. Уже и растерянность в глазах индейцев чувствуется. Не привычные они так воевать. Но тут три воина на щитоносца кинулись. Один в копье вцепился, второй на щите повис, а третий палицей, которая усажена лепестками каменными была, тому воину лицо в кровавую кашу превратил. Их тут же копьями из второго ряда проткнули, но размен три на одного для войска Пернатого Змея — гибель верная. А вслед за этими тремя и остальные индейцы кинулись. Поняли, что в обычном бою им не светит ничего, и стали чуть ли не сами на копья насаживаться, чтобы следом идущий до воина в строю дотянуться мог.
Понял, Хадиану, пора, начали бойцы на глазах гибнуть, которых он не один год знал. И сигнал к маневру дал. Сотня стала назад пятиться, как тогда, когда он ее до мушек в глазах гонял, чтобы во сне повторить могли. Шагов на двадцать назад отошли, держа строй. Потом разломился строй напополам, и позволил индейцам прорваться вперед. Воины царя за рогатки из бревен ушли, под прикрытие лучников, а врагам проход оставили, на воронку похожий. А там, сзади, в сотне шагов, знак Пернатого Змея стоял и резервная сотня. А за ней сама Великая Госпожа в плетеном из тонких колец доспехе и шлеме расчетом сифонофора командует. Ринулись свирепые бойцы туда, скорую победу предвкушая, а по ним залп из огнемета дали. Ох, и заорали они. Перья и волосы на голове вспыхнули. Полсотни живых факелов по полю метались, своих друзей в ужас приводя. Впереди строй свежей фаланги, а с боков их ливнем стрел засыпали и дротиками забросали. Дрогнули тогда индейцы и побежали. Только в полутысяче шагов останавливаться начали, когда поняли, что за ними не гонится никто. Остановились, а больше в бой не шли. Потому как с людьми они привычные драться, а с богом огня — нет. Тогда сам Пернатый Змей священный знак взял и в одиночку к ним пошел. А дальше опять по слову Великой Госпожи все вышло. Они с вождем друг другу клятвы дали, потом повелитель ему меч подарил, а вечером надрались все до нестояния полного. Хорошо, что те индейцы слово держат, и на вино куда слабее пришлых воинов оказались. А то бы перерезали всех. В общем, хорошо посидели. А потом Хадиану себе четвертую жену привел. Первые три ее сначала принимать не хотели, пришлось слегка проучить. Зато, когда синяки сошли, они даже подругами стали, деваться то все равно некуда. Да и двое на двое собачиться куда сподручнее. Тем более, что сотня женщин из того племени пришла, к воинам в жены. Сам Пернатый Змей индейского князя дочь взял за себя. Девчушка совсем, лет четырнадцать, худенькая, как ребенок. Она в дом к государю вошла и первым делом супруге его ноги поцеловала. Вот ведь, что значит царица природная, сразу в кулаке весь дом держать стала. И до чего же умна! Ведь не будь ее, бойцов, почитай, что всех на том поле оставили бы. Ее воины потом до самого дворца на щите несли, чуть не передрались, выясняя, кто понесет. А для индейцев царица живой богиней стала. А она первым делом на пирамиде их сверху укрытие от дождя велела построить и негасимый огонь зажгла. Чтобы все, как дома, было. А в Ассархаддонии после возвращения войска наиглавнейший жрец умер внезапно, а на его место уже сам государь человечка назначил, из тех, кто ему покорность изъявил. Удивились все, тот жрец совсем не стар был. Ну да, значит, такова воля богов, все там будем, когда срок придет.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})* * *
В то же время. Уасет (Фивы). Двенадцатая сатрапия.
Великий жрец Амона-Ра и, по совместительству, начальник двенадцатой сатрапии Амоннахт, смотрел с террасы дворца царей на земли, что теперь подчинялись ему. Знакомая до боли картина не менялась всю его жизнь, а до этого не менялась сотни жизней его предшественников. Сейчас идет сезон Перет, когда весь Египет цветет и покрыт яркой зеленью, и это самое благословенное время. Особенно по вечерам, когда ветер несет от реки приятную прохладу. Потом наступит сезон Шему, засуха, и еще четыре месяца после уборки урожая оставшаяся зелень будет превращаться в пепел под лютым солнцем. А потом случится самое главное в жизни той земли — сезон Ахет, когда разливается Нил, и многие деревни превращаются в острова. И тогда крестьян погонят на работы, ибо безделье черни опасно для правителей. И это поняли еще правители из далекой древности, когда в каждом септе сидел свой князь, и был сам себе государем. В каждом септе строили храмы, а в столицах — дворцы царей и великие пирамиды, ведь половину времени крестьянам делать было попросту нечего. Ах да, сейчас не септы. Старая должность с величественным названием Хери-теп-аа-сепат (великий начальник области) превратилась в персидское «Азат». Как кличка у собаки, тьфу. Ему на сезон Шему приказ пришел, чтобы башни телеграфа до самой Нубии дотянул. Вот ведь напасть, он то думал в своем далеком углу отсидеться, а тут покоя нет. Любой приказ из столицы в считанные дни прилетает, немыслимая доселе скорость. И вот снова Аммоннахт читал сообщение из самой Ниневии. Ему предписывалось ввести в ритуалы почитания бога Солнца священный огонь, как его символ. Якобы для того, чтобы верующие могли и ночью великому богу поклониться, если нужда будет. Великий государь его уверил, что в ближайшие тридцать лет иных изменений не произойдет. Говорят, сам Пророк против был, и Фивы посещением не удостоил из-за этого, но повелитель все же повыше будет. Весь обитаемый мир знал, что слово царя нерушимо, а потому Амоннахт был доволен. Его власти ничего не угрожало, более того, он с этим огнем Мемфисских жрецов обскакать надеялся. Там еще старые порядки цвели, но он-то, Амоннахт, понимает, что жизнь дала поворот, хоть и со скрипом.
А поворот был немалый. В страну персидские деньги и товары хлынули, а с ними и купцы, что стали по священной земле Кемит, как у себя дома, ездить. Местные купцы, что раньше в своих лавчонках спали, как-то очень быстро изменения почувствовали. С одной стороны, твердые деньги- это благо немыслимое, и для торговли полезное, а с другой, пришлые купцы местных давить начали. В крупных городах стали торговые дома открывать, и такие товары повезли сюда, что все рты пооткрывали. Одна лавка «Эмука Харассу» чего стоила. Да какая лавка? Не в каждом дворце обстановка такая богатая. Ну, так и товар не абы какой, шелк и одежда из него же. Не для черни голозадой лавка. Им поначалу пробовали по старой памяти зерном и медом заплатить, да только их на смех, как деревенщину подняли. Тут только серебряную и золотую монету принимали. Серебряная — с персидским всадником, а золотая — с профилем самого государя. А сзади на каждой — знак священного огня выбит.
