– Продолжайте.
– Тут наш разговор порвал гонец, весь в пыли, видать, коня не жалел. Срочные у него были для Филина вести, а Дакре Силифант, когда мы на квартиру шли, сказал, мол, носом чует, что гонцовые вести нас еще до вечера в седла загонят. И верно, Высокий трибунал. Не успели мы толком об ужине подумать, как половина ганзы уже в седлах была. Мне повезло, потому как взяли Тиля Эхрада, эльфа. Я рада была: после нескольких дней пути задница, Высокий трибунал, у меня болела, страх сказать… Да и месячные как раз начались как назло…
– Извольте воздерживаться от красочных описаний своих интимных осложнений. И придерживаться темы. Когда вы, свидетельница, узнали, кто такая эта «загадочная персона», о которой упоминал коронер Скеллен?
– Сейчас скажу, только ведь какая-то очередность все же должна быть, иначе все запутается так, что опосля не распутаешь! Те, что тогда перед ужином с такой спешкой коней седлали, погнали из Рокаина в Мальхун. И привезли оттуда какого-то подростка.
***
Никляр был зол на себя. Да так, что чуть не плакал. Ну почему он не послушался советов умных людей? Почему забыл сказку о вороне, которая не умела держать клюв на запоре. Сделал бы, что положено, и вернулся домой, в Ревность. Так нет же! Взбудораженный приключением, гордый тем, что раздобыл верхового коня, чувствуя в мешке приятную тяжесть монет, Никляр не удержался, чтобы не щегольнуть. Вместо того чтобы из Клармона вернуться прямо в Ревность, поехал в Мальхун, где у него было множество знакомцев, в том числе и несколько девушек, к которым он, так сказать, питал… В Мальхуне он хорохорился, будто гусак весной, шумел, хвалился конем на майдане, ставил выпивку в корчме, кидал деньги на стойку с миной и видом если не принца крови, то по меньшей мере графа. И рассказывал.
Рассказывал о том, что четыре дня назад произошло в Ревности. Рассказывал, то и дело менял версию, добавлял, фантазировал, наконец, брехал прямо в глаза – что вовсе не мешало слушателям. Завсегдатаи корчмы, и местные, и приезжие, слушали охотно. А Никляр трепался так, будто все знал прекрасно. И все чаще в центре надуманных им историй оказывался он сам.
Уже на третий вечер его собственный язык накликал на его голову неприятности.
При виде людей, вошедших в корчму, в помещении наступила гробовая тишина. И в ней звон шпор, щелканье металлических застежек и скрежет оружия прозвучали зловещим знаком, вещающим с вершины звонницы.
Никляру не удалось разыграть из себя героя. Его схватили и выволокли из корчмы так быстро, что он задел за пол каблуками не больше трех раз. Знакомые, которые еще вчера, выпивая за его счет, клялись в дружбе до гроба, теперь молча головы чуть ли не под крышки столов повтыкали, словно бы там, под столами, неведомо какие чудеса творились либо голые бабы отплясывали. Даже присутствовавший в корчме помощник шерифа отвернулся к стене и словечка не молвил.
Никляр тоже не молвил, не спросил, за что и почему. Изумление обратило его язык в негнущийся и сухой пенек.
Усадили его на коня, велели ехать. Несколько часов. Потом был форт с частоколом и башней. Майдан, заполненный громыхающей, обвешанной оружием солдатней. И изба. В избе три человека. Командир и двое подчиненных, сразу было видать. Командир – небольшой, чернявый, богато одетый – был основательный в речи и на удивление вежливый. Никляр аж рот разинул, когда услышал, что его просят извинить за хлопоты и доставленное беспокойство, а одновременно уверяют, что ничего плохого ему не сделают. Но не дал себя обмануть. Эти люди очень напоминали ему Бонарта.
Ассоциация была на удивление точной. Интересовал их именно Бонарт. Это было вполне естественно, поскольку именно собственный Никляров язык загнал его в западню.
Когда его вызвали и он принялся рассказывать, ему напомнили, что надобно говорить правду, не приукрашивая. Напомнили вежливо, но сурово и убедительно, а тот, кто напоминал, тоже богато одетый, все время играл окованной плетью и глаза у него были мерзостные. Злые.
Никляр, сын гробовщика из поселка Ревность, рассказал правду. Всю правду, только правду и ничего, кроме правды. О том, как девятого сентября утром в поселке Ревность Бонарт, охотник за наградами, вырубил под корень банду Крысей, даровав жизнь одной лишь бандитке, самой молодой, по имени Фалька. Рассказал, как вся Ревность сбеглась, чтобы посмотреть, как Бонарт станет пойманную потрошить и казнить, но людишки здорово просчитались, потому как Бонарт, о диво, Фальку не прикончил, даже не мучил. И вообще не сделал ей ничего сверх того, что обычный мужик делает жене по субботам вечером, возвращаясь из трактира – ну, обнаковенно тыркнул пару раз, дал под зад – и все. Боле ничего.
Богато одетый господин с нагайкой молчал, а Никляр рассказал, как потом Бонарт на глазах у Фальки поотпиливал у убитых Крысей головы и как из этих голов, словно изюминки из теста, выковыривал золотые серьги с камушками. Как Фалька, глядя на это, орала и блевалась, привязанная к коновязи.
Рассказал, как Бонарт затянул у Фальки на шее ошейник, словно на суке какой, как затащил ее за этот ошейник в постоялый двор «Под головой химеры». А потом…
***
– А потом, – продолжал парень, то и дело облизывая губы, – милсдарь господин Бонарт пива пожелали, потому как вспотели они жутко и в горле у них пересохло. А опосля крикнули, что желание у них имеется кого-нить добрым конем одарить и цельными пятерьмя флоренами наградить. Наличными. Так он именно и сказал, этими самыми словами. Ну, тут я сразу вызвался, не дожидаясь, пока кто иньший меня опередит, потому как жутко хотел коня заиметь и малость собственных денег. Отец не дает ничего, все пропивает, что на гробах заработает. Ну я, значит, вызвался и спрашиваю, какого коня, мол, верняком одного из крысиных, можно получить. А милсдарь господин Бонарт поглядели, аж у меня мурашки пошли, и говорят, дескать, получить-то я могу под зад, а другое все надо заработать. Ну, чего было делать? Кобылка у ворот, прям как в сказке, так и верно, потому как крысевы кони у коновязи стояли, особливо та вороная Фалькина кобыла, редкой красоты лошадь. Ну, я поклонился и спрашиваю, чего делать-то надо, чтобы заработать. А господин милсдарь Бонарт, что, мол, в Клармон сгонять требовается, да по пути в Фано заглянуть. На коне, который я себе выберу. Знал он, верно, что я глаз на ту вороную положил, но ту он мне сразу запретил брать. Ну и выбрал я себе каштанку с белой звездочкой…
– Поменьше о конских мастях, – сухо напомнил Стефан Скеллен. – Больше о деле. Говори, что тебе Бонарт поручил.
– Господин Бонарт писание написал, спрятать велел как следует. До Фана и Клармона велели ехать, тама указанным особам писания в руки собственные отдать.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
