не стал, с церковью он вообще ссориться не собирался, а после зарядки Камня силы (по совместительству алтаря) со стороны духовенства вполне мог появиться интерес к сотрудничеству. Но как жрец собирается пробиваться через такую толпу, Боня не мог себе представить.
Оказалось — просто. Добрым словом и благословением. Символом жреческой принадлежности в этом мире оказался не большой крест на груди, а жезл в руках, довольно увесистый, больше всего напоминающий гетманскую булаву, разве что без острых шипов. Им-то жрец и стал решительно благословлять стоящих на пути. Оказалось, что народ с таким видом причащения к святым таинствам хорошо знаком и подается в стороны сам, пытаясь на ходу и жезл губами чмокнуть, и зубы целыми сохранить. Как это у горожан получалось, Боня мог только гадать. Видимо, сказывались годы тренировок.
Таким манером до храма они добрались довольно быстро. Здесь Боня с некоторым недоумением отметил, что конечной целью толпы является вовсе не Камень силы, а сам храм. Точнее, к алтарю народ тоже прикладывался, но о помощи со здоровьем просили далеко не все, хотя на Камне и лежало несколько человек, охваченных зеленым сиянием.
— Почему же все они в храм рвутся? — спросил Боня жреца. — Вроде же все богослужения прямо на площади проводятся?
— Так исповедальни же внутри, сын мой, — важно пояснил жрец. — Дюжина кабинок, но никогда раньше все разом заняты не были. А последние дни вдруг всякие воры да разбойники исповедоваться в грехах кинулись. За ними и моряки потянулись, теперь, кажется и остальные горожане. Всем клиром круглые сутки грехи отпускаем, силы уж на исходе, но не откажешь же. Верховный жрец радуется, пожертвования рекой текут, — неожиданно недовольным шепотом сообщил он, — а нам — испытание тяжкое.
— Отчего ж такое рвение, не знаете? — с нехорошим предчувствием спросил Боня.
— Так, говорят, видение многим было змея огненного, который обещал всех грешников огнем пожечь, а души на муки вечные забрать. И, говорят, спалил уже многих. Только вот расхождения есть во мнениях, кто этого змея прислал: бог или враг рода человеческого… Но в грехах покаяться все спешат.
В ворота храма жрец Боню не повел, а открыл маленькую дверцу за колонной, справа от главного входа.
«Смотри-ка, служебный вход и здесь предусмотреть не забыли, — мысленно похвалил жрецов Боня, — а мумрики говорили: „Отсталый мир“…»
Внутри оказалась довольно длинная и темная винтовая лестница, заканчивавшаяся выходом на балкон, который тянулся по периметру всего небольшого здания.
— Внизу исповедальни и комнаты с инвентарем, — пояснил жрец, — а здесь кельи клира.
Келья верховного жреца храма оказалась небольшой, но богато обставленной комнатой. Сам Иоанимус восседал в резном золоченом кресле за столом с бумагами, но повернулся в сторону вошедших. Боня вспомнил, что надо идти под благословение. Правда, слова отзыва: «Да воссияет свет!» из башки у него выскочили, так что он пробормотал что-то вроде: «Никто нас не зазрит!», но настолько невнятно, что и так сошло.
— Сын мой, — начал Иоанимус, — не прольешь ли ты свет на некоторые непонятные вещи, происходящие в городе?
Откровенничать Боне не хотелось, поэтому он изобразил на лице рвение и как бы от его избытка перебил верховного жреца, одновременно пытаясь сменить тему.
— Насколько понимаю я, недостойный, — скромно начал Боня, — творец почтил своим вниманием сей древний город. Вот, не далее, как вчера милостью божией открылся мне в доме тайник покойного Мазиуса, и оказались там изрядно любопытные документы.
Боня протянул Иоанимусу договор между принцем и верховным понтификом алов.
Верховный жрец свиток принял и стал читать с видом вежливого любопытства, которого хватило ровно до того момента, как до него дошла суть вопроса.
— Ах он еретик! — завопил Иоанимус и выдал минут на двадцать тираду о происхождении Алексея Фоки (абсолютно незаконном) и о половых и прочих извращениях его самого и его матери. Надо отдать верховному жрецу должное, богохульств в его речи не было вообще, слово «черт» или аналогичные не звучали, как неуместные в устах священнослужителя, но такие богатые краски мата произвели впечатление и даже слегка смутили Боню, которому «великий и могучий» был все-таки родным.
В незапамятные времена, по крайней мере задолго до Бониного появления на свет, в подмосковном физтехе родилась «лингвистическая» игра с шахматными часами. Правила были просты. Первый игрок четко произносил вслух название игры (понятное дело, непечатное) и нажимал на кнопку шахматных часов. Его противник отвечал столь же непечатным выражением и тоже нажимал на кнопку. Теперь новое выражение уже должен был предъявить первый игрок. Компетентное жюри следило за тем, чтобы выражения не повторялись. Проигрывал тот, у кого первым заканчивалось время. Легенды гласят, что были мастера, на часах которых выставляли по часу. Соревнование существенно обогащало лексику будущих физиков. Конечно, со времен атомного проекта студенты-технари стал помягче, а гуманитарии так и вовсе никогда ругаться по-серьезному не умели, но попытки возродить замечательную игру периодически предпринимались. Как-то раз попробовал свои силы и Боня и в пятиминутном поединке был бит — все-таки в спринте флегмам делать нечего, — но кое-чего нахватался, поэтому о достоинствах спича жреца мог судить почти профессионально. Так вот, достойный Иоанимус был бы не на последних местах и во времена Бониного деда, а в нынешнее время и вовсе мог бы стать чемпионом.
— Этого так оставлять нельзя! — подытожил верховный жрец. — Я его, гада, от церкви отлучу! И морду тоже набью! Со всей кротостью… Прости меня, господи!
Иоанимус рванул к выходу. Боня так и не успел слова вставить и теперь поспешил следом. Думал, что не догонит, но на ступенях храма верховный жрец уперся в толпу и взвыл:
— Господи, ну сделай что-нибудь! Отпусти ты им их грехи, и пусть домой расходятся!
Неожиданно толпа задергалась. Из канализационных решеток на площади, предназначенных для сбора воды во время ливней, наружу поперла вода. Не очень чистая и слегка вонючая, но в большом количестве. Завизжали женщины. Стоявшие в задних рядах стали отступать в сторону уходившей вверх улицы. Постепенно движение приобрело системный характер, и, когда уровень воды достиг метра, на площади остались только те, кто оказался на ступенях храма. Среди них стоял на коленях верховный жрец и пламенно, но одними губами, творил молитву. Чтобы не выделяться, Боня тоже опустился на колени, а заодно проверил зарядку Камня силы. Оказалось, все совсем неплохо. Камень активно впитывал ману из окружающего пространства и почти не разрядился. На всякий случай Боня добавил чуток энергии.
Вода тем временем поднялась метра на полтора, после чего стала медленно убывать. Боня тихо позвал незаметного при свете дня призрака:
— Юлиус, ты не мог
