Но кроме этого надо было обладать ещё сильной волей. И он всегда обладал ею в избытке. Только его стальная воля позволяла ему преодолевать все препятствия в политике, побеждать в таких фантастических обстоятельствах, которые сломили бы любого другого. Именно она позволила ему прийти к власти с соблюдением всех законов, добившись признания в Райхстаге, где его партия, хотя и самая многочисленная в Райхе, была в меньшинстве в тот день, когда маршал Гинденбург назначил его канцлером.
Сила сочеталась с хитростью, Гитлер был ловок и хитроумен. И, одновременно, он отличался жизнерадостностью. Его рисуют диким животным, в ярости катающимся по полу и вырывающим зубами куски из ковра. Говоря между нами, я с трудом представляю, каким же челюстями надо обладать, чтобы осуществить этот подвиг! Я провёл несколько дней и ночей рядом с Гитлером. И ни разу мне не доводилось наблюдать подобных приступов ярости, столь многократно описанных.
Впрочем, даже если бы такие приступы и случались, в этом не было бы ничего необычного. Найдётся ли человек, который, неся на своих плечах в тысячу меньший груз забот, нежели Гитлер, ни разу не выходил из себя. Найдется ли хотя бы один муж, ни разу не устраивавший своей жене бурной сцены, ни разу не хлопнувший дверью, ни разу не разбивший тарелки?… Если бы Гитлер иногда выходил из себя, в этом не было бы ничего неправдоподобного. Тем более, что поводов для раздражения у него было более чем достаточно: тупые генералы, которые ничего не понимали, тянули время, отказывались повиноваться, саботировали отданные приказы; соратники, постоянно норовящие обмануть; не соблюдавшиеся темпы производства; удары судьбы, сыпавшиеся со всех сторон; роковые предательства в ближайшем окружении. Но, несмотря на всё это, Гитлер умудрялся сохранять полное спокойствие.
Мне вспоминается один, очень типичный случай. Однажды осенним полуднем 1944 г. я был у Гитлера, куда мы приехали вместе с Гиммлером на его длинной зелёной машине. Мы пили чай, когда внезапно на нас обрушилась обескураживающая новость об успешной высадке английского парашютного десанта в Голландии в тылу у немцев в Арнеме, рядом с Нимегом. Под ударом оказалась вся оборонительная система Гитлера на Западном фронте, не говоря уже об прямой угрозе Руру! Позднее охотно рассказывали, что некий предатель из голландского Сопротивления заранее сообщил немцам об этой операции, что и позволило им за несколько дней уничтожить эти британские подразделения. Но это ложь, одна из множества лживых историй, сфабрикованных после 1945 г. Я могу это утверждать, поскольку был свидетелем того, как приняли эту новость Гитлер и Гиммлер. Сначала они остолбенели от удивления. Но я видел и то, что было потом. Я видел, как Гитлер, за пару минут овладев собой, вызвал старших офицеров и в течение двух часов обдумывал сложившееся положение, оценивал данные, а затем в полной тишине, спокойно, не повышая голоса, диктовал приказы. Его поведение было безукоризненно и великолепно. Закончив, он распорядился подать чай. И до самой ночи, закрыв тему войны, он говорил со мной о либерализме. Уверяю вас, за всё это время он не сгрыз ни единого кусочка ковра! Он даже немного шутил, а потом ушёл, спокойный, слегка сутулый на прогулку под соснами со своей собакой, Блонди.
Несмотря на все эти сказочные истории о чрезвычайной вспыльчивости Гитлера, он был крайне деликатным и внимательным человеком. Я видел как он своими руками готовил бутерброды для своих сотрудников, отправлявшихся в дорогу с поручением. Однажды, когда мы беседовали с маршалом Кейтелем, он, абсолютный трезвенник, принёс нам бутылку шампанского, чтобы оживить наш разговор.
Вопреки общераспространенному мнению он был терпимым человеком. Его отношение к религии было очень своеобычным. Он не одобрял вмешательства священства в политику, и в этом не было ничего предосудительного. Но его мысли по поводу будущего религий производили сильное впечатление.
С его точки зрения, борьба против религий, преследование за религиозные убеждения не имели смысла; научные открытия, раскрывающие тайны бытия — бывшие важнейшей составляющей, определяющей влияние Церкви — повышение уровня жизни, избавляющее людей от нищеты, которая на протяжении двух тысячелетий заставляла несчастных в поисках утешения обращаться к Церкви — всё это, по его мнению, должно было постоянно снижать влияние религий.
«Через двести, триста лет — говорил он мне — одни из них угаснут окончательно, другие будут едва живы».
Надо сказать, что тот кризис, который в последние годы испытывают все религии и, особенно, католичество, которое почти окончательно утратило своё влияние среди цветных народов и было вынуждено отступить в белую Европу — с его «адаптацией» вероучения, сдачей позиций перед иудаизмом, до этого считавшимся извечным врагом, коего некогда без колебаний отправляли на костёр, с его запоздалой демагогией, с упадком дисциплины, с ростом анархизма и сомнительными новшествами — отчасти подтверждает правоту Гитлера. Его взгляд на развитие религии, казавшийся тогда столь невероятным, оказался во многом, если так можно выразиться, пророческим.
Религиозная практика его не волновала. Я без труда получил от него разрешение на продолжение службы католических капелланов среди наших солдат, после того, как мы сформировали сначала бригаду, а позднее дивизию в составе войск Ваффен-СС. Нашему примеру последовали многие. Самой оригинальной фигурой в французской дивизии Ваффен-СС «Шарлемань» был католический прелат мсье Майоль де Люпе, колоритный гигант, командор Почётного Легиона, награждённый Железным Крестом первой степени. Ни этот прелат Его Преосвященства, ни наша религиозная практика никоим образом не беспокоили Гитлера.
Однажды, гостя у Гитлера, я шёл на утреннюю мессу — тогда я был более набожным, чем сегодня — и столкнулся с ним в еловой аллее. Он собирался ложиться, ранним утром заканчивая свой день. Мой день только начинался. Мы приветствовали друг друга, обменявшись пожеланиями «доброго утра» и «спокойной ночи». Затем, он внезапно, повернувшись ко мне своим мясистым носом, спросил: «Но Леон, куда вы направляетесь в такую рань?». «Я иду причаститься» — без обиняков ответил я. В его глаза промелькнуло лёгкое удивление. Затем он ласково сказал мне: «Что ж, будь жива моя мать, она составила бы Вам компанию».
Никогда я не чувствовал в нём ни малейшего подозрения или недоверия ко мне из-за того, что я был католиком. Неоднократно я говорил, в том числе и самому Гитлеру, что после войны, после восстановления моей страны, я бросил бы политику, чтобы способствовать нравственному и духовному расцвету нового европейского союза. «Политика это только одна из областей деятельности. Душа также нуждается в собственной жизни и в развитии. Необходимо, чтобы новая Европа позволила ей расцветать легко и свободно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
