— Так, — вдруг сказала она. — Эта первая вещь в моей жизни, которую я действительно бы хотела иметь… Но только…
Я не мог не заметить, что моя милая подруга на этот раз не прибегла к своей обычной манере и не завуалировала свою просьбу. Нет, она говорила абсолютно прямо. Я также отметил, что с ее стороны было не очень красиво дать мне понять, как мало она ценит мои многочисленные маленькие подарки по сравнению с этим новым сокровищем. Но больше всего меня шокировало то, что молодая, красивая и очаровательная девушка хотела иметь такую крайне отвратительную вещь. Я не скрывал своих чувств.
— Мне не нужна эта тсантса, — сказала она, посмотрев на меня своими голубыми глазами цвета барвинок. Таких глаз я больше никогда не видел. — Нет, мне не нужна эта тсантса, я хочу другую, а какую, я скажу тебе в другой раз, когда ты будешь более дружелюбным.
Мы молча вышли из магазина — молчание было неприятным, в нем чувствовалась угроза.
С этого дня Алис абсолютно изменилась, по крайней мере по отношению ко мне.
Она, как всегда, была дружелюбной — нет, вернее соблазнительной, никогда раньше она не была для меня такой притягательной, и я никогда не желал ее так сильно, как тогда. Но она полностью лишила меня своих милостей, как больших, так и маленьких, хотя я должен признать, что и раньше она одаривала меня очень скупо.
Правда, мы часто виделись и обедали вместе, но все наши свидания стали — как бы это точнее сказать — ужасно платоническими, настолько платоническими, что я был в отчаянии. Ведь легче просто переносить отсутствие ласки, нежели лишиться их тогда, когда ты уже привык к ним.
— Итак, вот чем вызвана болезнь, — подумал я, — «подавление либидо» со всеми вытекающими отсюда последствиями. Как бы понравилась эта история Фрейду!
— Больше в наших отношениях не было флирта, не было больше поцелуев. И все же Алис часто пристально смотрела на меня своими чистыми глазами, а ее улыбка как будто спрашивала: «Когда ты захочешь меня?»
Я решил объясниться с ней.
— Ты болен, мой друг, — ответила она, — это ты изменился, а не я. Я все та же.
Но даже говоря это, она положила руку мне на грудь и мягко, но твердо отстранила меня от себя. Но этот жест сказал мне больше ее слов. Я по неопытности открыл свое сердце матери Алис.
— Должно быть, я чем-то не угодил Алис, но не знаю чем. Она явно не избегает меня, но между нами как будто появилась стеклянная стена.
Миссис Хойет взглянула на меня, в ее глазах не было удивления, хотя в них был оттенок грусти.
— Может быть, это и лучше для вас, — наконец сказала она, — Алис капризна.
Она ушла.
И вдруг мне показалось мое поведение чудовищным. Ведь я никогда — нет, никогда не обсуждал планов на будущее со своей красивой подругой.
Я вел себя непростительно, как эгоист, думая, что так может продолжаться вечно. Я бессознательно решил, что она любит меня так же сильно, как и я ее, и мне не приходило в голову, что наши легкие свободные отношения могут измениться, могут возникнуть проблемы, которые надо будет решать.
При первой же встрече я сказал Алис, что понял, как неправильно я себя вел, извинился и попросил ее стать моей женой.
— Ты болен, — во второй раз сказала она. — Разве это не счастье быть свободным, не связанным со мной или другой женщиной? Что касается меня, то я не собираюсь связывать себя ни с кем. Что может быть лучше свободы!
Итак, я ошибся. Алис не волновал характер наших отношений, несмотря на то, что они компрометировали ее.
Напрасно или нет, но я передал этот разговор миссис Хойет. Несомненно, мне хотелось оправдать себя немного в ее глазах, чтобы не выглядеть бессовестным соблазнителем.
— Я была бы счастлива видеть вас своим зятем, — ответила она спокойно, — хотя… вам лучше пренебречь моим мнением.
Затем, отбросив этот мягкий тон, она добавила:
— Вы зря теряете время. Моя дочь не любит мужчин. Нет, — сказала она, подняв руку, как бы отмахиваясь от жутких подозрений, — нет, я не это имею в виду. Моя дочь никого не любит. Она любит вещи.
Миссис Хойет снова сделала ударение на слове «вещи». Она сказала это таким выразительным тоном, с каким обычно произносят слова: честь, свобода, долг.
Итак, истина заключалась в том, что она никого не любила, она любила только вещи. Это означало, что ее собственная мать понимала, что ничего не значит для дочери. А уж я-то тем более, или, по крайней мере, начинал что-то значить только тогда, когда этой единственной в своем роде девушкой овладевало желание приобрести какую-то вещь, будь то кроваво-красный рубин или розовый турмалин, вкрапленный в кристалл.
Я плохо спал этой ночью. Мне казалось, что я вообще не спал. Всю жизнь я мечтал найти женщину-лидера, которая любила бы меня за то, что я подчинялся ей. А вышло так, что эта женщина только пользовалась мной. Как это унизительно!
Я был уверен, что любим женщиной, а на самом деле получалось, что я любил сирену. А она пользовалась мной для приобретения понравившихся ей вещей.
Джоуз замолчал. Он достал платок и вытер лоб. Воспоминания о прошлом разволновали его, отнимали силы. Мне хотелось помочь ему.
— Вы утомлены, — сказал я ему, — и это моя вина. Может быть, лучше прийти завтра? Мы начнем с того места, на котором остановились сегодня.
— Невозможно, — ответил он, — сколько раз я мысленно переживал все эти события, которые привели меня сюда. Если вы уйдете, я все равно буду продолжать рассказывать, но уже один в этой тюремной камере, как я уже делал это тысячу раз и больше. И если вы придете завтра, я начну с самого начала, чтобы сохранить точную последовательность событий. Нет, пожалуйста, я прошу вас дослушать до конца.
Его волнение испугало меня, но настойчивость просьбы убедила меня в том, что, если я останусь, я нанесу ему меньше вреда.
— Я внимательно слушаю вас, — ответил я.
Казалось, Джоуз Ф. приободрился при этих словах и продолжал более спокойно.
— На следующий день мне в голову пришла утешительная мысль. Я был молод, свободен, я был богат. И я мог позволить себе роскошь иметь необъяснимую подругу. Я мог удовлетворять ее желания и зарабатывать ее улыбки. Словом, я мог дать ей все, что она хотела, а взамен получать ласки, которые высоко ценил.
Я надеялся, что из этого что-то получится, но на самом деле я был повержен безусловно, абсолютно побежден.
Алис, должно быть, поняла, что я сдался на ее милость, так как она тотчас сделала шаг к сближению. Она старалась быть веселой, заставляя забыть меня о том, что между нами появилась какая-то натянутость. Фактически же она хотела только укрепить свое влияние.
Ее «капризы», как их называла миссис Хойет, не были обременительными. Иногда это было катание на лодке при лунном свете или покупка редких цветов, более странных, нежели красивых. Я хорошо помню тот день, когда мы, бесцельно гуляя, снова попали в тот магазин. Не желая того, я снова вспомнил танго, себя, послушного кавалера, и мою партнершу, которая незаметно вела меня подальше от того места, где сидела ее мать.
Мы шли по лабиринту узких улочек без особого интереса, разговаривая то об одном, то о другом, и вдруг наткнулись на цветочный рынок.
Она даже не взглянула на душистые цветы, красиво уложенные в корзинах. Гуляя по цветочному залу, она остановилась перед витриной своего любимого магазина.
Я автоматически задал вопрос, и звук собственного голоса потряс меня.
— Тебе здесь что-то нравится, моя дорогая Алис?
Она ответила немедленно.
— Ты прекрасно знаешь, что я хочу тсантсу.
Я был в шоке. Эта красивая молодая особа, чья одежда говорила о прекрасном вкусе и чья походка была легкой и грациозной, обладала патологическими отклонениями. Она просила, умоляла, проявляя нездоровую настойчивость — дать ей эту действительно жуткую вещь.
Было уже поздно что-то предпринимать. Кроме того, у меня уже не было сил протестовать.
— Давай зайдем, — довольно резко сказал я.
— Но, дорогой мой, — спокойно ответила она, — я хочу не эту тсантсу. Я хочу единственную в своем роде тсантсу.
Она замолчала.
— Боюсь, я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду, — сказал я, — все тсантсы более или менее одинаковы, и по размеру, и по исполнению, и эта — вполне подходящая — извини меня — подходящая, как и другие.
— Но мне нужна тсантса, которая не похожа ни на одну тсантсу в мире, — ответила она, решив на этот раз довести дело до конца. — Я хочу тсантсу, изготовленную из головы белого человека… и она должна быть светловолосой, — добавила она.
Я не верил своим ушам.
— Что за жуткая шутка! Ты шутишь, Алис, не так ли? — сказал я, чувствуя себя не очень уютно от решительного и мрачного вида Алис. — Кроме того, такой тсантсы не существует, — в заключение сказал я, чувствуя, что шутка звучит сомнительно и довольно затянулась.
