Между рядов дрессировщик в поношенных портках растаскивает на себе кольца усталого удава. По соседству, в тесном кругу зрителей, театральное представление «Бумба, мой бык». У персонажей традиционные маски — пастух, помещик, падре, дьявол. Два молодца, накрывшись попоной и нацепив лакированную голову с золочеными рогами, изображают быка, за которого борются добро и зло. В этом спектакле на профессиональную тему есть что-то от древних анимистических культов, от поклонения кормильцу, единственному родному существу во враждебном мире, где, помимо змей и скорпионов, крестьянину угрожают наемные бандиты и свободные разбойники. Пищит флейта, гремит бубен, пляшет бык; задрав сутану, пляшет падре; зло посрамлено, зрители довольны и хлопают, не жалея ладоней.
В ярмарочных шумах вы где-нибудь различите еще один пронзительный звук — голос певца народных сказаний, знаменитых «абесе» Северо-Востока — эпических поэм, где каждая строка начинается с очередной буквы алфавита. Сейчас мало пишут новых абесе, но еще не забыты прежние — о великом Конселейро, поднявшем сертан в начале века против проклятой частной собственности; о кангасейро Лампионе — местном Робин Гуде; о капитане Виргулио и его жене, красивой Марии — мстителях, грозе богачей и чиновников; и о крестьянских лигах, о том, как защищали они бедняков от произвола помещиков. Подыгрывая себе на шестиструнной гитаре, певцы скороговоркой выводят вереницы строф; их треуголки наполеоновского образца, расшитые звездами из фольги (когда-то обычный головной убор сертана), раскачиваются в такт.
Нельзя забыть и о другом обязательном персонаже ярмарки на Северо-Востоке — народном поэте. У него такой же прилавок, как у продавца картошки, и он так же ретиво, но не за дешевизну, рекламирует свой товар — кустарные издания своих стихов, — едва ли не единственные книги, доступные по цене скромному жителю сертана. Поэт вслух читает стихи. И пусть слушателей у него больше, чем покупателей, люди все-таки несут с ярмарки не одни глиняные миски и овощи, несут и печатное слово, которое займет место в убогой мазанке. О чем эти книги? О любви, конечно, а также и о стройках, о новых дорогах — поэты тяготеют к социальному оптимизму, иного полиция не потерпит.
И наконец, «вакежада». На воле в сертане эта ловля начинается с преследования коровы по следам, затем переходит в бешеную скачку среди колючих кустов, для чего и нужна кожаная одежда. Наконец пастух — «вакейро» догнал корову, хватает ее за поднятый хвост и сильным рывком валит на землю, чтобы, мигом слетев с коня, скрутить ее по рогам и ногам. Поскольку вакейро приходится действовать не в открытой прерии или пампе, он не может применить ни лассо, ни болас.
Вокруг участка, огороженного досками, не протолкнешься среди ценителей, знающих толк в бычках, в конях и наездниках. В загоне теснятся рогатые артисты, они и не ведают, как им повезло, что родились они не в Испании и не в Мексике. Их выпускают по одному через дощатый коридор к выходу, где, припав на гривы лошадей, ждут два очередных участника состязаний. Перед публикой выступают обычно парой. Помощник нужен, чтобы не дать бычку оторваться от преследователя и в то же время не позволить ему остановиться: свалить тяжелое животное рывком за хвост можно только на быстром бегу. Однако и с помощником это удается далеко не каждому.
Вакежада стала любимым развлечением помещичьих детей. Их легко отличить по щеголеватой одежде и доброму коню, да и в паре они обычно берут себе главную роль, прихватив с отцовской фазенды опытного вакейро в помощники. И вот такой рослый молодец несется рядом с бычком, намотав на руку хвост, дергает его и тянет, а тот только прибавляет ходу. Как грустно, должно быть, глядеть на него профессионалу, у которого совсем невидные бицепсы и плохо кормленная лошаденка, но который свалит вам в два счета не только поджарого зебу, но и могучую голландскую корову.
Впрочем, на лице вы ни у кого не прочитаете подобных мыслей и никогда не услышите насмешки: хорошими манерами сертан поспорит со средневековым испанским двором. Да и какими качествами обделен сертан — артистизмом, благородством, силой характера? На его каменистой почве вырастают прекрасные плоды и замечательные люди. Но слишком часто они вынуждены искать долю вдали от родных мест.
В поисках работы
Всегдашняя готовность отправиться за тридевять земель у бразильцев в крови. Недаром ведь они потомки людей, преодолевших когда-то, волей или неволей, океан и немалые расстояния по суше.
Ежегодно три с половиной миллиона бразильцев перебираются из деревни в город. Одни, как Патрисио, на время, другие навсегда. Основной поток мигрантов рождается на Северо-Востоке и направлен в промышленные центры юга. Например, в Сан-Паулу, самом, по данным ООН, быстрорастущем городе мира, каждый день появляется тысяча новых жителей. Семьсот — это беженцы из деревни. Их можно увидеть повсюду и в Рио-де-Жанейро. Они зачастую неграмотны. Их умение выращивать маниоку, собирать хлопок и предсказывать засуху здесь никому не нужно. Они берутся за любую работу, перебиваются поденщиной, сколачивая себе лачуги в непригодных для жизни местах из непригодных материалов.
Однако далеко не всем удается приспособиться, и тогда они, теперь уже горожане, каждое утро опять превращаются в крестьян, в сезонных батраков, получивших в Бразилии кличку «бойя-фриа», что значит «обед всухомятку». Таких сезонников насчитывается около семи миллионов человек. На окраинах многих бразильских городов есть некие, известные кому надо пустыри — своебразные биржи труда. Туда перед рассветом стекаются горемыки в надежде, что кто-нибудь из посредников (здесь их зовут «коты») выберет их из толпы претендентов и отвезет на своем грузовике в поместье, откуда поступил заказ на рабочую силу.
Возвращаясь из командировки по Северо-Востоку, в окрестностях города Ресифи я познакомился с Жозе Перейрой, бойя-фриа, рубившим сахарный тростник для доктора Мурилло. Ему было по дороге со мной после работы, и, пока я подвозил его, мы обстоятельно поговорили.
Свернув самокрутку из крепчайшего черного табака, Жозе деликатно выпускал дым в окно и долго расспрашивал меня о Советском Союзе. Его представления о нашей стране были довольно странны и очень ограниченны, так что он дал мне по-настоящему почувствовать свою жажду знаний, и я очень не скоро смог перейти к встречным вопросам.
— Зарабатываю восемнадцать с половиной крузейро в день, — сказал Жозе. Это немного больше доллара.
— Но работу имею круглый год, — заметил он, бросив взгляд на свои крепкие руки. — Семья? Жена и четверо детей. Было семеро, но один помер от кори, а двое — от поноса. У нас в «мокамбо» дети умирают часто. Говорят, надо пить кипяченую воду, но разве за ними уследишь, что они пьют, когда целый день, их носит неведомо где.
— Хорошо, что в Бразилии не нужно отопление, без которого в России пропадешь, — заметил я. — Зато водопровод и канализация вам совершенно необходимы, как нам печки.
Жозе кивнул.
Тропический климат требует не столько закалять здоровье, сколько беречь. Не случайно в Бразилии при всей музыкальности ее народа неизвестен такой жанр, как туристская песня. Бразилец не станет коротать ночь у костра под сенью какого-нибудь куазейро. Здесь бывает достаточно полежать на травке или искупаться в тихой речке, чтобы подцепить неведомый московским туристам лептоспироз, анкилостомоз или шистоматоз.
А уж в скоплениях лачуг на городских окраинах, где нет элементарных удобств, любая лужа несет в себе такой микромир, что под микроскопом на него лучше и не смотреть. Бразильские органы здравоохранения полагают, что паразиты, вызывающие шистоматоз, живут в кровеносных сосудах брюшной полости у 8—12 миллионов бразильцев, а около 10 миллионов человек страдают таинственной болезнью Щагаса, от которой до сих пор не найдено лечение. Средства от желтой лихорадки известны, но и она собирает обильную жатву.
И все же должен сказать, что для бразильцев не столь страшны эти экзотические болезни, сколько обычная дизентерия или туберкулез. Они, как показывает статистика, уносят больше всего жертв, прежде всего детей. Детская смертность на Северо-Востоке в десять раз больше, чем в европейских странах, еще и потому, что ослабленный плохим питанием организм не в силах сопротивляться инфекции. Недавние исследования Всемирной организации здравоохранения обнаружили, что семь из десяти бразильских детей, не доживших до шести лет, погибли прямо или косвенно от недоедания.
Сами бразильцы полагают, что даже тайны болезни Щагаса были бы далеко не столь опасны, если бы ее союзниками не выступали нищета и социальная несправедливость. В половине бразильских муниципалитетов вовсе нет врачей, хотя их общее число в Бразилии достигает 60 тысяч и среди них немало специалистов высокого класса.
