Дю Брюэль. Дай-ка я запишу!.. Но все же сразу говорить «барон» не годится, я перечисляю в конце все милости, которыми его осыпали.
Бисиу. А, понимаю! Театральный эффект! Так сказать, под занавес!
Дю Брюэль. Вот слушай!
«Сделав господина де ла Биллардиера бароном, ординарным камер-юнкером...»
Бисиу (в сторону). Вот уж верно: весьма ординарным!
Дю Брюэль (продолжает), «...и проч., и проч., король вознаградил его сразу за все услуги, за умение примирять суровость судьи с кротостью, присущей Бурбонам, и за храбрость, присущую истинному вандейцу, не преклонившему колено пред идолом Империи. Он оставил сына, унаследовавшего его преданность и таланты» и т. д.
Бисиу. А тон не чересчур ли приподнят? Ты не слишком ли все это расписываешь? Я немножко приглушил бы эту поэзию — «идол Империи», «преклонить колено»... Эх, черт! Водевили портят стиль, и разучиваешься писать низменной прозой. По-моему, лучше: «Он принадлежал к тем немногим, кто...» и т. д. Упрощай, ведь ты пишешь о простофиле.
Дю Брюэль. Опять словцо из водевиля! Нет, Бисиу, ты мог бы нажить состояние своими пьесами.
Бисиу. А что ты написал насчет Киберона? (Читает.) Нет, не то! Вот как бы я выразился:
«В недавно вышедшем исследовании он выставил себя виновником всех неудач киберонской операции, показав этим пример преданности, не отступающей ни перед какими жертвами». Это тонко, умно, и ты выгораживаешь ла Биллардиера.
Дю Брюэль. За чей счет?
Бисиу (торжественно, точно священник, восходящий на амвон). За счет Гоша и Тальена... Разве ты не знаешь истории?
Дю Брюэль. Нет. Я подписался на издание Бодуэна[72], но еще не успел заглянуть в него: там ведь не найдешь сюжета для водевиля.
Фельон (в дверях). Господин Бисиу, всем нам хотелось бы знать, почему вы думаете, что добродетельный и достойный господин Рабурден, который уже девять месяцев, как руководит отделением и служит правителем канцелярии дольше всех других, господин Рабурден, за которым министр, вернувшись от ла Биллардиера, сейчас же прислал служителя, — не будет назначен начальником отделения?
Бисиу. Папаша Фельон, вы географию знаете?
Фельон (самодовольно). Надеюсь, сударь.
Бисиу. Историю?
Фельон (скромно). В известной мере.
Бисиу (смотрит на него). Ваша бриллиантовая запонка не застегнута, она сейчас выпадет. Ну, так вы не знаете человеческого сердца, оно известно вам, как известны окрестности Парижа, не больше.
Пуарe (на ухо Виме). Окрестности Парижа? А я думал, речь идет о Рабурдене.
Бисиу. Что ж, вся канцелярия Рабурдена держит пари против меня?
Все. Да.
Бисиу. И ты, дю Брюэль?
Дю Брюэль. Я думаю! Пусть наш начальник получит повышение! Это же в наших интересах; тогда каждому дадут подняться на одну ступеньку.
Тюилье. Или каждого спустят с лестницы. (На ухо Фельону.) Хорош, нечего сказать.
Бисиу. А пари я все-таки выиграю. И вот по какой причине, — вам трудно будет понять ее, но я все-таки скажу. Господина Рабурдена следует назначить на место ла Биллардиера. (Смотрит на Дютока.) Справедливость требует этого: его старшинство, честность и таланты неоспоримы и должны быть оценены по достоинству и вознаграждены. Наконец, его назначение важно даже в интересах самой административной власти.
(Фельон, Пуаре и Тюилье слушают, ничего не понимая, но пытаясь уловить темный смысл его слов).
Так вот! Именно потому, что все эти соображения правильны и все его заслуги бесспорны, я хотя и признаю мудрость и своевременность такого назначения, но держу пари, что оно не состоится. Да! Оно провалится, как провалились Булонская экспедиция и поход в Россию[73], хотя гений приложил тогда все усилия для успеха! Провалится, как все на земле, что хорошо и справедливо. Я делаю ставку на дьявола.
Дю Брюэль. А кто же тогда будет назначен?
Бисиу. Чем больше я смотрю на Бодуайе, тем больше мне кажется, что именно он — полная противоположность Рабурдену; следовательно, он и будет начальником отделения.
Дюток (выведенный из терпения). Но ведь когда господин де Люпо меня вызвал, чтобы попросить у меня Шарле, он сам сказал мне, что господин Рабурден будет назначен, а молодой ла Биллардиер переходит в комиссию хранителя государственной печати.
Бисиу. Заладили! «Назначен! Назначен!» Назначение может быть подписано не раньше как через десять дней. Назначения будут производиться к новому году. Да вот, взгляните-ка на своего начальника, вон он, во дворе, и скажите сами, разве наша добродетельная Рабурдина похожа на человека, которого повысили? Напротив, можно подумать, что он уволен! (Флeри бросается к окну.) До свиданья, господа! Пойду и объявлю Бодуайе о том, что вы уже назначили Рабурдена. Пусть этот святоша побесится. А потом расскажу про наше пари, чтобы его утешить. В театре это, кажется, называется перипетией, — не так ли, дю Брюэль? Что ж тут такого? Если я выиграю, он возьмет меня помощником. (Уходит.)
Пуаре. Все уверяют, что этот господин умен, а я лично никогда не мог понять его рассуждений. (Продолжает регистрировать.) Слушаю, слушаю — слова слышу, а смысла в них нет. Вот он что-то тут плел насчет человеческого сердца и окрестностей Парижа (кладет перо и подходит к печке), потом заявил, что он играет на руку черту, потом говорил про Булонскую экспедицию и поход в Россию. Но ведь надо сначала допустить, что черт играет, и знать, в какую же игру? Допустим, он может играть в домино... (Сморкается.)
Флeри (прерывая его). Одиннадцать часов, папаша Пуаре сморкается.
Дю Брюэль. Верно! Уже! Бегу к секретарю.
Пуаре. Так на чем я остановился?
Тюилье. На том, что черт может играть в домино, то есть, так сказать, доминировать. Ну, отчего черту не доминировать? Ведь он не ограничил своей власти хартией. Хотя это скорее каламбур или что-то другое... Во всяком случае, игра слов. Впрочем, я не вижу разницы между каламбуром и...
(Входит Себастьен, чтобы взять циркуляры для сверки и подписи.)
Виме. А, вот и вы, прекрасный юноша! Вашим страданьям пришел конец, теперь и вы будете получать жалованье! Господина Рабурдена ждет назначение. Вы были вчера у госпожи Рабурден? Вот счастливец! Говорят, там бывают восхитительные женщины.
Себастьен. Не знаю.
Флeри. Вы разве слепой?
Себастьен. Я не люблю смотреть на то, что мне недоступно
Фельон (восхищенно). Хорошо сказано, молодой человек!
Виме. Но вы же, черт вас побери, глаз не сводите с госпожи Рабурден. А она очаровательная женщина.
Флeри. Вот уж не нахожу! Слишком худа! Я видел ее в Тюильри. Танцовщица Персилье, жертва Кастена, по мне, куда лучше.
Фельон. Что может быть общего между актрисой и супругой правителя канцелярии?
Дюток. Обе ломают комедию.
Флeри (косясь на Дютока). Внешность не имеет никакого отношения к нравственности, и если вы намекаете...
Дюток. Ни на что я не намекаю.
Флeри. А хотите знать, кто из всех чиновников будет назначен правителем канцелярии?
Все. Скажите!
Флeри. Кольвиль.
Тюилье. Почему?
Флeри. Дело в том, что госпожа Кольвиль наконец избрала кратчайший путь к успеху... и этот путь ведет через ризницу...
Тюилье (сухо.) Я — близкий друг Кольвиля и прошу вас, господин Флeри, не отзываться легкомысленно о его супруге.
Фельон. Никогда не следует предметом своих пересудов делать женщин, ведь они беззащитны...
Виме. А в данном случае — тем более: хорошенькая госпожа Кольвиль не пожелала принимать Флeри, вот он и поносит ее, чтобы отомстить.
Флeри. Не пожелала принимать меня так, как она принимает Тюилье, но я все-таки был у нее...
Тюилье. Когда? Где? Разве что под окнами?..
Хотя Флeри обычно наводил страх на чиновников своей дерзостью, однако в ответ на последние слова Тюилье он промолчал. Это смирение удивило их, но оно объяснялось очень просто: у Тюилье был на руках его вексель на двести франков с весьма сомнительной подписью, который мог быть предъявлен для учета мадемуазель Тюилье. После этой стычки в канцелярии воцарилось глубокое молчание. С часу до трех все работали. Дю Брюэль так и не вернулся.
