Убедившись в бессмысленности своей затеи, элегантный господин Крайнев резко повернулся на каблуках и пошел назад, но едва ли не через два шага почти натолкнулся на младшую дочь профессора Муромцева. Лицо поверенного в делах было бледно и неподвижно, темные глубокие глаза поразили ее глухим бешенством – правое нижнее веко дергалось.
А еще через мгновение, когда Мария Николаевна Муромцева очнулась от потрясения, она поняла самое главное – у господина Крайнева она не получит деньги за недостающую в убранстве «Посейдоновых анналов» черную жемчужину. Изукрашенный переплет, скрывающий труд Ивана Великого Готского, наверняка лежал в глубине рыжего баула, так хорошо описанного Михневичем. И теперь находился в других руках в руках серенького служащего библиотеки и одновременно умопомрачительно дерзкого грабителя, не побоявшегося сделать свое черное дело прямо в двух шагах от городового, – в руках Анемподиста Кайдалова!
Глава 17
Доктор Коровкин, отправившийся утром с Васильевского острова в аптеку в Литейную часть, видел окружающий мир, как в тумане. Неву он пересек на темно-синем пароходике «Финляндского пароходного общества», укрывшись в желтой кормовой каюте. Из окна он хмуро наблюдал за бороздящими невские воды такими же синими пароходами и за пароходами Шитова: с зелеными корпусами, с брезентовыми отвесами, спускающимися с крыш. Между дровяными баржами – город готовился к зиме – скользили юркие лодки, ялики, медленно ползли паромы.
В Адмиралтейской части Клим Кириллович взял извозчика. В Литейной части он не был очень давно и, несмотря на тревоги, невольно отметил, как преобразился за лето город. Петербург украшался. На одной улице можно было увидеть все, что, пожалуй, не найдешь ни в Москве, ни в других городах России: шлифованный гранит, роскошный мрамор, лакированное дерево, бронзу, художественной ковки железо, зеркала. Фасады зданий, большую часть которых занимала реклама, заметно выросли, вместо особнячков появились шестиэтажные гиганты сажен 50 в длину. На панелях пред домами зачастую выкладывали не белые плиты, не асфальт, а роскошный паркет из изразцов.
Однако три ночи, проведенные в волнениях и беспокойном кратком сне, давали о себе знать. Голова у доктора Коровкина слегка кружилась, и во всем теле ощущалась мелкая ознобная дрожь. Вечер, когда он сидел за гостеприимным столом рядом с Брунгильдой, празднующей свое двадцатилетие, казался ему теперь бесконечно далеким. Тогда он мог беспечно наслаждаться обществом приятных ему людей, пить хорошее вино и слушать забавные рассказы профессора о смехотворных проектах гостей Стасова, замышленных ими к 200-летию Петербурга!
Все осталось где-то далеко-далеко, а близко, в душе и памяти, было другое: хулиганский телефонный звонок с сообщением об умирающем отце Брунгильды, суматоха вокруг «отравленного» профессора, свидание с Мурой в Румянцевском сквере, смерть Глеба Тугарина, звонок из аптеки, записка о выкупе за Брунгильду, сердечный приступ у профессора Муромцева. И сегодня, после утомительного, непродолжительного забытья на жестком диване в профессорской гостиной, его с утра ждала тысяча неотложных дел. Надо было посетить подозрительную аптеку; вернуться на Васильевский и проследить, как дежурившие у ложа профессора дамы выполняют его предписания; узнать, не объявились ли похитители Брунгильды; потом отвезти Муру с ее жемчужиной в ювелирную мастерскую; заехать, если удастся, в банк за деньгами; решить, в конце концов, вопрос с пациентами.
Еще утром, во время телефонного разговора, тетушка Полина сообщила, что вчера весь день ему звонили обеспокоенные пациенты. Особенно ресторанщик Порфирий Филимонович о своих переломанных ребрах беспокоился, да генеральша Зонберг спрашивала, когда же Клим Кириллович приедет, чтобы сменить повязку на ране ее дочери Татьяны.
У доктора Коровкина времени на врачебные обязанности не оставалось. Он с ужасом сознавал, что именно ему придется встречаться со злоумышленниками, передавать им деньги, освобождать из неволи несчастную Брунгильду! Больше некому!
Клим Кириллович не вполне представлял себе, как освобождают заложников, у него не было опыта общения с шантажистами. Он беспокоился, что не сумеет справиться с ответственной миссией достаточно грамотно: его могут и обмануть. А вдруг в результате его хлопот несчастная девушка пострадает еще больше! Не взять ли с собой Ипполита Прынцаева? Но доктор полагал, что профессор не сообщил своему ассистенту об исчезновении своей старшей дочери – берег свою репутацию.
Хорошо бы привлечь к делу официальные власти, опереться на помощь полиции, рассказать все Карлу Ивановичу Вирхову. Но и здесь таилась опасность а вдруг вспугнешь похитителей? Вдруг они передумают и выдвинут более жестокие условия? Не удлинятся ли в таком случае муки Брунгильды, не продлится ли ее заточение? Бедная девушка! Ее тонкая душевная организация, ее изысканная красота – выдержат ли они такие испытания? Где она сейчас? Не подвергается ли издевательствам? Не плачет ли, забившись в темный угол и глядя с мольбой на своих мучителей? Какая слава ожидала ее на сцене, какой талант дал ей Бог! Сможет ли она теперь, после чудовищного потрясения вернуться в искусство? Доктор Коровкин чувствовал, что жалость и нежность к похищенной красавице переполняют его сердце. По утверждению Муры, Брунгильда влюблена в другого. Но этот другой мертв! Значит, ей предстоит перенести еще одну трагедию – трагедию разбитого сердца!
Уже подъезжая на извозчике к Кирочной, Клим Кириллович спохватился, что не успел обдумать, как правильно повести разговор в аптеке, из которой вчера вечером раздался странный телефонный звонок – глумливый, сказал бы доктор, но все-таки давший след для поисков Брунгильды.
Доктор Коровкин велел извозчику остановиться на углу Кирочной и Н-ского переулка и, отпустив извозчика, сошел на тротуар. Аптека занимала часть первого этажа углового здания, и Клим Кириллович, миновав со стороны Кирочной улицы витрину с внушительными бутылями с малиновым и зеленым раствором медного и железного купороса, вышел на Н-ский переулок, где и располагался вход в аптеку, увенчанный двуглавым орлом.
Однако дверь аптеки оказалась запертой. Клим Кириллович заглянул в витрину, выходившую на Н-ский переулок. На широком подоконнике стояла керосиновая лампа. В стеклянных стойках внутри аптеки доктор даже сумел разглядеть столь знаковые ему пробирки, колбы, реторты, вокруг которых аккуратно разместились коробочки с пилюлями, пузырьки с микстурами, бинты, вата, флакончики с маслами, грелки и многое другое. Он не заметил только ни одной живой души внутри аптеки.
Он вновь подошел к дверям, с досадой подергал ее ручку, нажал на кнопку электрического звонка. Не дождавшись ответа, с досадой пнул дверь ногой.
– Зачем же вы, барин, безобразничаете? – услышал он за спиной укоризненный голос. Доктор обернулся и увидел прямо перед собой средних лет мужичишку в ватном пиджаке, из-под которого выглядывали синие шаровары, заправленные в грубые смазные сапоги.
– А зачем посреди бела дня закрывать аптеку? – Не владеющий собой от нахлынувшего раздражения доктор с неприязнью смотрел на незваного стража порядка. – Людям лечиться надо, а они позакрывались. Что, если больной умрет без лекарств?
– Хулиганить не надо, – рассудительно заметил мужичок, – а закрыто потому, что санитарная инспекция придралась. Хозяйка всех распустила, уехала дела улаживать.
– Безобразие, развели антисанитарию! – оборвал его доктор. – А вы почему здесь порядки наводите?
– Не сердитесь, барин, я служу ночным сторожем при аптеке. Белено присматривать.
– Так где ж ты бродишь? – не унимался доктор. – Открывай скорее свою аптеку.
– Не велено, – вздохнул сторож, – хозяйка браниться будет. Да и продавать я ничего не вправе. И так уж госпожа Норфельдт, провизорша наша, на меня серчает за вчерашнее. Открыл я вчера ночью аптеку, чтобы порошочек взять для захворавшей княжны Бельской, признался сегодня утром хозяйке – выбранила меня.
– А сама хозяйка ночью дежурит в аптеке?
– Никак нет, барин, запирает и уезжает на свою фатеру. Или к другу сердечному, если телефонирует.
– Так в аптеке есть телефон?
– Да, барин, имеется. Наша аптека – передовая.
– Хорошо, дружок, – после небольшого раздумья сказал доктор, – извини меня за раздражение и нелюбезность. Сам понимаешь, как я раздосадован.
– Что уж тут не понимать, – согласился мужичок, – да помочь ничем не могу.
Доктор поднял на него глаза, его тут же ослепил солнечный луч. Доктор зажмурился и отвернулся. Когда он открыл глаза и уже собрался уходить, солнечное пятно опять упало прямо ему в лицо. Он прикрыл ресницы и проследил направление луча – кто-то в доме напротив баловался и пускал солнечные зайчики. Клим Кириллович нахмурился и опустил голову – светлое пятнышко рывками перемещалось по его пальто – с левого плеча на грудь, потом на правое плечо, потом к глазам...
