— О чем вы, черт возьми, говорите? — пролаял он.
— О том, что вы пользуетесь моим домом как прикрытием для незаконных дел, превращаете его в склад краденного. Я не потерплю этого безобразия, так что не пытайтесь будить во мне жалость к квартирантам. Такие уроды, как вы, даже в хорошей семье бросают тень на других и разлагают их.
Странно, но самые серьезные обвинения он просто пропустил мимо ушей. Нервно сглотнув, он раздраженно переспросил:
— Что вы имеете в виду под слежкой за дамой?
— В следующий раз, когда будете отдавать распоряжения Шарки, попросите его говорить потише. Но не волнуйтесь, я не передам миссис Кларк, что вы ей изменяете. Ее поведение можно оправдать, хотя я не считаю ее полностью невиновной.
Он стоял, как вкопанный, но по лицу его сначала пробежала тень догадки, а затем я поняла, что он делает отчаянные попытки придумать правдоподобные оправдания. Но я знала, — что бы он не сказал, это будет заведомая ложь.
Наконец он сказал:
— Что бы вы ни думали обо мне, Катрин, я все пойму. Но вы черните миссис Кларк, когда намекаете, что она оказывает мне большую честь, вступив со мной в любовную связь. Это наипрекраснейшее, наинежнейшее создание…
— Обладающее странными литературными пристрастиями…
— О чем вы? — спросил он устало.
— Я заходила в ее спальню, за колечком для Джимми сегодня днем, — нужно было помочь мисс Лемон. Или этот сомнительный французский роман на ее столике принадлежит вам, лорд Алджернон?
Его ноздри раздулись от сдерживаемого негодования, голоса же он не повысил.
— Нет, не мне. Возможно, это книга мисс Лемон, — ответил он. — Когда она укладывает Джимми, то часто ложится на кровать миссис Кларк.
Это объяснение почему-то не пришло мне в голову. Я почувствовала себя полной идиоткой, обвинив огульно его и миссис Кларк, но тут он добавил:
— Я знаю совершенно точно, что Анни не владеет французским.
Это неосторожное «Анни» выдало их более близкие отношения, чем он старался показать.
С минуту мы гневно мерили друг друга взглядом, потом он спросил:
— Вы говорили о французском романе еще кому-нибудь?
— Зачем? Я не занимаюсь сплетнями.
— Могли упомянуть в разговоре с Рини, когда она отбирала платья.
— Тогда я еще не видела книги. Почему вас так волнует Рини? Она прекрасно осведомлена о ваших отношениях с миссис Кларк. Это она…
— Но вы же не занимаетесь сплетнями, а просто выслушиваете их. Попались, мисс Ирвинг? И слово этой… актрисы весит у вас больше, чем мое?
— Почему я обязана вам верить? С первого дня вы только и делаете, что лжете, — я уже не владела собой. — Немедленно убирайтесь из моего дома. Сегодня! Сейчас же!
— Не валяйте дурака, — сказал он и, нахлобучив шляпу, пулей вылетел на улицу.
В спешке и ярости он забыл, что дверь только что окрашена. Судя по доносившимся с улицы проклятиям, он измазал руки и сюртук.
Я сидела в гостиной, дрожа и раскаиваясь, что позволила себе не сдержать раздражения. Теперь я прекрасно отдавала себе отчет в истинной природе моей вспышки. Это был не гнев, нет. Гораздо хуже — это была ревность. У меня хватило безрассудства влюбиться в Алджернона. У этого чувства не было перспектив — никогда не выйду замуж за вора и бабника. И, если он действительно носит титул лорда, он никогда не сделает предложения девушке вроде меня. Если бы не этот дом, мы никогда бы не встретились, и теперь оставалось как можно скорее его продать.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Вечер тянулся долго и скучно — жильцы разошлись кто куда, не хватало их голосов, дом казался безжизненным. Я подумала о тетушке Талассе — чем она занималась вечерами? Странно было сознавать, что сестра моей матери могла довольствоваться жизнью в таком месте, как это. Мисс Теккерей удивлялась, что друзья тетушки ни разу не зашли к нам. Были ли у нее вообще друзья среди людей нашего круга? Мы решили, что к старости она изменилась, стала эксцентричной. Иное объяснение трудно было найти.
Я почувствовала вдруг, что скучаю по дому, по отцу, по нашему городу. В такие вечера мы обычно гуляли по главной улице, встречали друзей. Дети резвились на траве под зелеными деревьями, шелестевшими ветвями на ветру, словно нашептывали свои секреты и ветру и багровому диску солнца, медленно садившемуся за шпилем папиной церкви. Обычно рядом с людьми прогуливались собаки — глупый рыжий спаниель миссис Стедмор и чья-то дворняжка, которая любила дразнить спаниеля. Иногда мы сидели на скамейке в парке, сплетничая и наблюдая за утками в пруду; иногда, когда ветер был холодным и неласковым, заходили к кому-нибудь домой на чашечку кофе.
На Дикой улице леди небезопасно было появиться вечером без сопровождения мужчины. Высокие закопченные дома с грязными окнами таили угрозу. Даже страшно было подумать, что происходило за такими окнами. На углах улиц собирались группами проходимцы, они громко перекликались, пререкались и часто избивали друг друга. Все они с нетерпением ждали темноты и расходились за добычей. Любая женщина, появившаяся на улице в темное время одна, автоматически принималась за проститутку и, как правило, оказывалась ею. Она становилась объектом грубых заигрываний и оскорблений. Время от времени из питейных заведений вываливались подвыпившие завсегдатаи, плохо державшиеся на ногах. Было ясно, что для меня место это было совсем неподходящим, оставалось только удивляться тому тяжелому чувству сожаления, которое переполняло мое сердце при мысли о скором отъезде. Но оно было вызвано не Дикой улицей — его виновником был лорд Алджернон.
Мистер Батлер и миссис Кларк вернулись первыми. Они не зашли в салон, а побежали наверх, весело переговариваясь.
— Приятно слышать их смех, — заметила мисс Теккерей. — Она слишком молода и красива, чтобы прозябать на Дикой улице. Было бы хорошо, если бы мистер Батлер отвез ее в дом к своему отцу, там ей и ребенку было бы лучше.
Вскоре после них пришел профессор Вивальди. Он зашел спросить, нельзя ли оставить у нас до утра пакет. Утром за ним должны были зайти. Он посылает кое-какие книги приятелю. Конечно, мы согласились, и он принес с чердака ящик и поставил его в углу гостиной. Затем пришел Шарки. Если он и принес добычу, то тщательно спрятал ее под сюртуком.
Он подошел к двери гостиной и осчастливил нас своей крокодильей улыбкой.
— Выглядите вы как всегда обворожительно, мисс Ирвинг, — сказал он. — Такая хорошенькая женщина и одна. Это никуда не годится. — Он начал крадучись приближаться, но тут заметил мисс Теккерей и поспешно ретировался.
В эту ночь полиция не приходила по его душу.
Мы оставались в салоне, занятые шитьем, до половины одиннадцатого, обсуждая, следует ли послать домой за одеждой или обойтись тем, что привезли с собой. Алджернона еще не было. Мы решили выпить по чашечке какао и идти спать.
