Думаю, не надо объяснять, что в той непростой ситуации всем было трудно — и мне, и моим родителям, и бывшей семье Владимира Аркадьевича. У него была (и, слава Богу, есть) прекрасная дочь Нателла. Красавица, пройти мимо было нельзя, чтобы не обратить на нее внимание: глаза — как синие звездочки, длинные ресницы. Красотой она пошла в мать, актрису. С Нателлой у нас потом установились нормальные отношения, она бывала у нас. Да и сейчас мы иногда с ней перезваниваемся… Она вырастила дочь Катю…
Владимир Аркадьевич сумел наладить отношения с моими родителями, а маму он прямо-таки обаял. Надо отдать должное, это у него получалось замечательно. Через несколько лет, когда все немного успокоилось, мы съездили к его родителям в Грузию. Приняли они меня нормально.
Друзья Владимира Аркадьевича отнеслись к нашему союзу с пониманием, и наш дом всегда был открыт для них. Самым близким из друзей для Канделаки еще со времен молодости был Одиссей Ахиллесович Димитриади, умный, добрый человек, великолепный дирижер. И очень колоритный внешне — настоящий красавец мужчина. Дружил Канделаки и с главным дирижером Большого театра Александром Шамильевичем Мелик-Пашаевым, и с замечательным певцом, солистом этого театра Давидом Гамрекели. Отнеслись ко мне хорошо и коллеги Канделаки по Музыкальному театру имени Станиславского и Немировича-Данченко, хотя поначалу, приходя туда, я чувствовала себя скованно…
В нашем театре тоже было все непросто — там вокруг нас с Канделаки творилось невесть что. Старые актрисы говорили мне: «Ну зачем тебе это нужно? Он же намного старше тебя. (Владимиру Аркадьевичу тогда было сорок восемь лет, мне — двадцать восемь.) Ты и так будешь играть все, что хочешь…» Каждый думал по-своему. Не могла же я объяснять им, что у меня серьезное чувство, а не какой-то расчет. Ведь меня в театре никто не «зажимал». Тогда у нас были всего две молодые лирические героини — мы с Анечкой Котовой, поэтому занята я была в спектаклях очень много. И эта занятость не зависела от наших с Канделаки отношений. Был бы он главным режиссером, не было бы его — я бы все равно играла много.
И при Канделаки я играла не какие-то отборные, эффектные, выигрышные роли, но и всякую ерунду в откровенно слабых спектаклях, которые театр был вынужден ставить по указанию сверху, держа курс на советскую оперетту. Это были необходимые конъюнктурные постановки, о которых сейчас никто и вспомнить не может. Иногда у меня было по двадцать спектаклей в месяц. И не важно, как ты себя чувствуешь, здорова ты или нет — выходи и играй. Болеть мне было нельзя — сразу обвинят: «Жена главного режиссера отлынивает! Позволяет себе… Что же, из-за нее спектакль отменять?..»
Быть женой главного режиссера и работать в его театре — не самая легкая ноша. И сложность такого положения выражалась во многом. Мне надо было все время вести себя так, чтобы никто не сказал, что я подчеркиваю какое-то свое особое положение. За десять лет работы Канделаки художественным руководителем театра я зашла в его кабинет не по делу от силы раз пять. Его кабинет был кабинетом главного режиссера, а не кабинетом моего мужа, не моим светским салоном.
Для меня как актрисы Канделаки был только главным режиссером, а то, что за стенами театра он мой муж, к делу не имело никакого отношения. Мне, как и другим актерам, поблажек не было. Даже, скорее, наоборот — мне от Канделаки доставалось больше, чем другим. К сожалению, Владимир Аркадьевич иногда не делал разницы между мной — актрисой и мной — его женой, то есть не всегда сдерживался. Тут, видимо, срабатывал принцип: моя жена — как хочу, так и говорю с ней… Конечно, ему как главному режиссеру приходилось нелегко — ведь в театре были не только успехи, но и неудачи, и тогда в газетах сразу же появлялись всякого рода обвинения, что в репертуаре не те спектакли. Это не способствовало хорошему настрою ни актеров, ни главного режиссера. И свое раздражение он срывал, как это обычно и бывает, на близких. Но Владимир Аркадьевич не был злым человеком — накричит, накричит и вскоре отойдет. Он-то забудет о своем срыве, а каково было тем, кто попадал ему под горячую руку?..
Доставалось мне и от некоторых актеров. Недовольство кое-кого из них главным режиссером (а в театре это неизбежно) вымещали на его жене. Говорить о своих обидах, претензиях ему в лицо они не решались, вот и отыгрывались на мне. Правда, впрямую резких выпадов не было, но я иногда слышала за своей спиной все эти пересуды, шушуканья. Чего только не приходилось слышать! «Она все играет, потому что жена… Ей дают все играть, потому что…» Это было несправедливо и потому так обидно. Услышу что-нибудь подобное, заберусь за кулисами в укромный уголочек, поплачу… Вроде бы становилось легче… Но не надолго — до следующего выпада в мой адрес.
Несмотря на все сложности моего положения жены главного режиссера, у меня с актерами в основном были хорошие отношения. Кто-то из них мне сочувствовал, утешал, когда Владимир Аркадьевич срывался и при всех говорил со мной резко. Мужем Канделаки оказался непростым: хотя он и относился ко мне хорошо, был человеком добрым, но при этом бывал не слишком внимательным, потому могло случаться разное. Однажды (это было в самом начале нашей совместной жизни), когда состоялась одна из его премьер, на которую мы в театр пришли вместе, он поехал отмечать ее без меня в свой прежний дом — в то время в Москву приехали его родители. В каком настроении я вернулась в нашу квартиру одна, объяснять не надо…
Только в первые годы, когда была влюбленность, все было легко и просто и казалось, что все обойдется. Потом же, когда мы начали притираться друг к другу, стали сказываться его взрывной характер, особенности южного темперамента, обычный мужской эгоизм. Так что относительно безоблачными, счастливыми я могу назвать лишь первые пять лет нашей жизни, а всего мы прожили с Владимиром Аркадьевичем вместе двадцать лет. Конечно, быть столько времени рядом с незаурядным человеком нелегко — ведь неординарность для частной жизни не всегда благо. Но зато те десять лет, что Канделаки руководил нашим театром, я могу назвать, пожалуй, самыми лучшими в своей артистической судьбе — была молодость, было много работы, много интересных ролей. Это была жизнь, до краев наполненная трудом, смыслом…
После шумного успеха «Поцелуя Чаниты», где я сыграла свою лучшую тогдашнюю роль, кое-кто из журналистов решил, что роль Чаниты была написана Милютиным с учетом моей актерской индивидуальности. Это не так, поскольку «Чаниту» тогда одновременно с нами ставили и в Ленинграде. А вот следующую свою оперетту, «Цирк зажигает огни», Юрий Сергеевич действительно писал с учетом того, что первым ее поставит Московский театр оперетты и что главную роль Глории будет исполнять Татьяна Шмыга.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
