— Не надо! — вдруг буркнул он и убежал.
Шоу-бизнес в розлив
День рожденья грустный праздник —
Утром у кровати тазик.
Мне кажется, я рождена для сцены. Когда выходишь под божественный свет прожекторов, все болячки и проблемы растворяются в праздничной ауре. Испаряется все физическое, даже сильное желание сходить в туалет, остается только духовно-нематериальное. И только одна беда на сцене не проходит, а напротив усиливается — насморк! Правда, когда танцевала под Лебединского, в том, чтобы вытереть сопли, не было большой проблемы. Но сейчас у меня появился второй номер под Мэрилин Монро. Трахтенберг и ее тоже не считает полноценной женщиной. По его мнению — это разрисованная кукла, обычная дура и кривляка, каких пруд пруди. Я, конечно, так не считаю, и наоборот, ею восхищаюсь. Так вот, танцуешь в ее «образе» и понимаешь, что сейчас хлынет из носа и зальет весь первый ряд. Убрать соплю более-менее элегантно не получается никак.
…В отличие от насморка, с охранниками я научилась бороться. Они хамят — я хихикаю, они оскорбляют — «кошу» под дурочку. Со временем ко всему можно адаптироваться; главное — соображать, что, как и почему. Все время прикидываться идиоткой и подыгрывать. Так же в разговоре с бойцами дверного проема себя ведут и Трахтенберг, и некоторые из мужчин-артистов в облегающих трико, охрана не особо уважает их за то, что те работают практически голыми. Так что все мы тут — соратники по борьбе с воинствующей серостью.
…Сегодня день рождения Муфлона, но это, конечно, не колченогий горный козел, а замечательная, стройная козочка с высшим хореографическим образованием. Толпа народу едет отмечать знаменательное событие в сауну, разумеется включая Трахтенберга и исключая бандосов-охрандосов, хотя те и заподозрили, что намечается пьянка, и даже пытались сесть «на хвост», но мы убедительно зевали и говорили, что устали и разъезжаемся по домам…
— А не выпить ли нам?! — Роман поднимает тост.
Он и на отдыхе работает тамадой, пытаясь собрать в
едином порыве пьяный распаренный народ, завернутый в простыни и полотенца.
— Муфлонина, я знал тебя, когда ты еще была невинной девочкой. Ты, стесняясь, прикрывала грудь и хотела танцевать только топлес. Потом ты прикрывала пизду! А сейчас — ты у нас танцуешь порнономера и хоть бы хуй!
— Там не хуй, а морковка! — хихикнула я.
Девчонки в этом номере использовали морковки
вместо фаллоимитаторов, вставляли их в себя, работая под чардаш Монти. Распиздяйка Муфлон всегда теряла свою морковку перед выходом на сцену.
— Не морковка она, а блядь! И че ты ржешь Хельга?! — поинтересовался Роман строгим пьяным голосом и тут же вернулся к теме: — А давайте выпьем за связь сельского хозяйства в лице моркови и звероводства в лице, то есть жопе этой страхо-козлицы!
Пьянка бойко неслась по давно накатанным рельсам. Пить коллектив умел и любил. Горячий пар
добавлял градус. Я приходила в себя, только залезая в холодную воду бассейна.
Где-то после пяти-десяти тостов и состоялся у нас с Ромой первый задушевный разговор. Ему, наверное, как и многим болтливым людям, чтобы хорошо поговорить, надо хорошенько выпить.
… Помню, как сидел он на кромке бассейна, болтая волосатыми ногами в воде, и в странной, свойственной некоторым мужчинам попытке извиниться наезжал на меня:
— Ну зачем ты это сделала, ну объясни?! У тебя же высшее образование! Работа была блатная. А что сейчас — занимаешься показухой?
— Какой «показухой»?
— Ну, пизду показываешь за деньги!
— Зато, Ромочка, я стала женщиной!
— Какой там, в пизду, женщиной?!..
— Самой что ни на есть пиздатой! И работаю в кабаре. А кабаре — это почти театр.
— Ага! Только ты там работаешь препаратом.
— Лекарством, что ли?
— Дура ты! Препаратами называются экспонаты в анатомическом театре. Мне вот каждый раз неловко над тобой глумиться. Ведь все равно это — унижение человеческого достоинства! И это не есть хорошо, хотя я и пытаюсь перевести все в шутку.
— Ну, может, я не идеал, но чем природа… и врачи наградила, тому и радуюсь. А если за это еще и платят — совсем хорошо.
— Перестань. Чего хорошего-то? Работа у тебя тяжелая и унизительная. Вкалываешь ты исключительно ради денег, а не какого-то там «творческого самовыражения». Одно дело — когда мужик наряжается бабой, и совсем другое — ты. Тут-то не просто переодевание, а физическая проблема. Как в дурной шутке «Знаете, если вы себе отрубите руку, мы вас возьмем, а то у нас шоу инвалидов. Итак, безрукие пошли, безногие пошли, голова покатилась!»
— Ты неправ, мне нравится сцена! — Я лениво плавала в прохладной воде, мысленно пытаясь отогнать навязчивую ассоциацию с уродцем в формалине и пытаясь донести до него свою правоту. Почему людям не понять такого простого желания — быть собой? Неужели лучше притворяться? Но переспорить Трахтенберга очень сложно.
— Да, любовь к сцене — серьезный аргумент! — принялся ехидничать он. — Я это немного понимаю. Если человек тоскует по сцене, то он готов работать в любом амплуа, но все это тоже из анекдота. Один мужик звонит своему товарищу: «Ты где работаешь?» «В цирке». — «А че делаешь?» — «Убираю за слонами». — «Слушай, я сейчас открываю новый офис, хочешь, иди ко мне секретарем». — «Ну да: все бросить и уйти из цирка?!!»
Наш серьезный разговор прервал сильный всплеск Я обернулась: на краю бассейна стояла укуренная Усралочка, только что свалившая в воду большую кадку с фикусом. Она тупо смотрит вниз на сотворенную ей живую картину: земля из кадки темным пятном медленно расползается в прозрачно-голубой жидкости, Вода становится похожа на болотную жижу. И здесь с криком: «Вперед, в грязь шоу-бизнеса!» — Роман Львович хватает Усралочку и Муфлона и падает в бассейн разбрызгивая грязные фонтаны на белый кафель. И, как говорится, сия пучина поглотила их…
Дурная голова…
А самолет летит, колеса гнутые,А нам все по хую — мы ебанутые.
Что творили перепившие бабы, гуляя по кабакам после работы, я могу только догадываться, хотя слухи об их подвигах ходят до сих пор. Но как можно забыть дикие выходки, например, той же Вибратор-гызы.
Помню, как однажды я работал ведущим на дне аквабайкера. Он проводится раз в год у Петропавловской крепости, где одновременно идут и грандиозная пьянка, и катание на водных мотоциклах по рекам и каналам Северной Венеции. В остальное время года подобные «покатушки» запрещены. Только раз в год выдаются специальные лицензии, и народ отрывается!
На праздник я пригласил танцовщиц из клуба — почему бы не повеселиться за чужой счет? Бабы выпили и улеглись загорать, но надо знать Вибратора. Если все — в купальниках, то она разделась полностью и легла, раскинув ноги и заявив, что на фиг ей следы от труселей на ее нежном сертифицированном (с гарантией качества) теле, которым она, между прочим, зарабатывает себе на сладкую жизнь. Мы-то все к ней привыкли, а вот мужики, пришедшие на праздник, вышли в астрал, забыли про технику и теперь крутились вокруг нее подобно бандерлогам вокруг удава Каа, вызывая гнев собственных жен-гадюк, которые приперлись с мужьями посмотреть на чудеса мототехники в алкогольной окантовке.
Наконец организованная часть праздника закончилась, и мой приятель спросил, не хочу ли я тоже прокатиться по каналам нашего прекрасного города, взяв с собой своих прелестниц. После пол-литры я, а тем более они, конечно, хотели. Мы загрузились в скоростной катер «Bombardier»: помчались!
Народу в праздничный день гуляло великое множество, зеваки занимали все мосты, разглядывая красивую летящую по воде технику, но подобная ерунда никак не повлияла на желание Вибратора кататься в чем мать родила. Более того, увидев толпу, она вставала в полный рост и вскидывала к ним руки с животным криком готовой к спариванию самки: «А-а-а-а!!» И вся толпа, стоящая на мосту у Эрмитажа, отвечала ей многоголосым восторженным басом: «А-а-а-а!!!» — то есть: «Канэшно, хатим!!!»
— Мы лучшие! — восторженно вопил капитан, наш экипаж продолжал бороздить Невскую акваторию и низменные инстинкты интеллигентов культурной столицы, добавляя эксклюзивному празднику особую пикантность.
На линии огня
Кабы не было бухлаВ городах и селах,Никогда б не знали мыЭтих дней веселых.
И вот, наконец, свершилось: я в свадебном платье стою у алтаря, жених надевает мне на палец обручальное кольцо, наклоняется, чтобы поцеловать, и вдруг мне становится видно его перекошенное орущее лицо.
