Я подхожу и переплетаю наши пальцы. Он сжимает мою руку и шепчет:
— Нам нужно быть тихими.
Мы крадемся по дому, и как только достигаем двери главного входа, я прищуриваюсь, когда вижу, как Нокс поднимает заранее приготовленную сумку, которую он оставил в холле. Выходим в дверь, он ведет нас к жутко черному сталкерскому фургону, и мое сердце замирает.
Мы уезжаем отсюда. Я имею в виду — на свободу! Я не могу стереть улыбку со своего лица.
Я бегу вприпрыжку к фургону, а Нокс широко улыбается, покачивая головой, будто бы я ненормальная. Мне даже разрешают сесть на переднее сиденье. И без повязки на глазах!
И как только я пристегиваю ремень безопасности, Нокс достает что-то из кармана, и моя радость заканчивается.
— Нет!
Нокс аккуратно притягивает меня к себе, нежно целует в губы и завязывает повязку на моих глазах.
Вот дерьмо. А я думала, что мы уже прошли этот этап.
Я дуюсь и скрещиваю руки на груди, и Нокс говорит:
— Ты можешь дуться сколько хочешь, но как только мы выберемся из машины, тебе бы лучше быть со мной поласковее. — Он добавляет: — Ты даже не представляешь, чем я рискую, вытаскивая тебя из дома.
И вот тогда я осознаю, какой я низкий человек. Вытягиваю руку и пытаюсь нащупать Нокса. Нахожу его предплечье, пробегаю по нему вниз, беру его за руку и переплетаю наши пальцы. Я тихо извиняюсь:
— Прости, малыш. Я знаю, что несправедлива. Просто я так легко забываю о том, что меня всё еще защищают. Иногда я просто снова хочу быть самой собой
Прижимая мою руку к своему рту, он целует мою ладонь и молча везет нас.
Мы едем примерно полчаса. Я знаю это, потому что Нокс не дал мне включить радио, из-за того факта что я с легкостью пойму, где мы находимся, поэтому я провожу время, считая секунды в уме.
Всего я насчитала двадцать семь минут и три секунды, прежде чем фургон останавливается, и Нокс выходит из машины. Он открывает мою дверцу, и я поднимаю руки, чтобы снять повязку, но он останавливает меня.
— Терпение, малышка. Я скажу тебе, когда ты сможешь снять ее.
Как только выхожу из фургона, я слышу это. Ветер. Шум. И мягкое жужжание в воздухе.
Глубоко дыша, я ощущаю и запах тоже. Огромная улыбка расплывается на моем лице, и я возбужденно прыгаю. Нокс говорит, пародируя строгость в голосе:
— Ах. Ты портишь мой сюрприз.
Держа обеими руками его руку, я быстро умоляю:
— Поторопись! Быстрее! Быстрее!
Он наклоняется, чтобы снять мои ботинки и носки, мы проходим немного вперед, пока мои ноги не ступают на прохладный, мягкий песок. Я мысленно пронзительно визжу, а вот вслух смеюсь.
Неожиданно Нокс останавливается и строго говорит:
— Не снимай повязку, Лили. Я тебя предупреждаю.
Прижимая указательный и средний палец к своему лбу, отдаю ему честь и терпеливо жду. Минуту спустя он ведет меня, прижимая руку к спине. Я слышу, как он садится и затем аккуратно усаживает меня на покрывало между своих ног.
Он стягивает с меня повязку, и я открываю рот от изумления.
Океан.
Я люблю океан.
Улыбаясь как идиотка, я прижимаюсь спиной к его телу. Он крепко обнимает меня за талию и прижимается в поцелуе к моей щеке. Его дыхание греет меня.
— Всё хорошо, малышка?
Я тихо отвечаю:
— Это лучшая вещь, которую кто-либо когда-либо для меня делал.
Он также тихо отвечает, еще сильнее прижимая меня.
— Всегда пожалуйста, принцесса.
Мы сидим и смотрим на океан, позволяя виду и звукам поглотить нас и забрать прочь от реальности.
Только сейчас мы просто Нокс и Лили.
Не защитник и защищаемый.
Пляж безлюдный. И это наше счастливое место.
Наш пузырь, защищающий нас от всего мира.
Неожиданно ко мне на ум приходит мысль.
— Как тебя зовут?
Он напрягается позади меня, и мне интересно, испортила ли я всё, задавая этот вопрос. Я считаю, что это справедливый вопрос.
Нокс ворчит:
— Это не важно. Я уже не тот человек.
Поворачиваясь, я целую его в подбородок и осторожно признаю:
— Это имеет значение. Это важно для меня. Я хочу знать тебя.
Следует долгое молчание.
Затем, наконец, он произносит:
— Адам Кристиан Тэйлор. Родился восемнадцатого марта 1984 года в Уайт Дир, штат Техас у матери-одиночки — Клэр. — Южный акцент, который я слышала в его голосе так много раз, полностью поглощает его речь.
Вау.
Ух, вау!
Оборачиваясь, я встаю на колени между его ног и обхватываю ладонями его лицо. Он настороженно смотрит на меня, но я улыбаюсь, затем снимаю его бейсболку. Наклоняясь, я нежно его целую и говорю между поцелуями:
— Здравствуй, Адам. Я Лили.
Его руки обхватывают мои бедра, он прижимается своими губами, углубляет наш поцелуй и просто говорит:
— Привет.
Мы нежно, неспешно целуемся на протяжении долгого времени, и мы за пределами реального мира. Но что-то меня беспокоит. Немного отстраняясь, я спрашиваю:
— Это плохо, что мне всё еще хочется называть тебя Ноксом?
Он качает головой и отвечает:
— Плохо ли то, что тебе всё еще хочется называть меня Ноксом? — я пожимаю плечами, и он говорит. — Адама больше нет, принцесса. Он для меня лишь воспоминание. Я очень долгое время был Ноксом. Я и есть Нокс.
Кивая, я честно говорю:
— Мне всё равно, как ты называешь себя. — Положив руку на его сердце, я добавляю: — Ты всё еще тот же мужчина здесь.
Закатывая глаза, он громко кричит:
— Лили! — это настолько не похоже на него, что я замираю.
Я не имею представления, что сделала не так, поэтому отстраняюсь, но он ловит меня. Он указывает на меня пальцем.
— Нет. Не делай этого. — Затем он вздыхает. — Бл*дь. — Заправляет мне волосы за ухо и шепчет с благоговением: — Так много прекрасного скрывается за жесткостью. Я не знаю, что мне делать с тобой, малышка. Ты меня убиваешь.
Я моргаю. Мой ответ сочится сарказмом.
— Хочешь, чтобы я плюнула на тебя, чтобы тебе было легче?
И он улыбается. Широко — во весь рот. И я хочу утонуть в этой улыбке. С этого момента и до окончания жизни.
Я шепчу:
— Было бы абсолютной глупостью влюбиться в тебя.
Его улыбка меркнет, но всего лишь немножко. Он кивает в знак согласия.
— Это было бы абсолютной глупостью. — Он целует меня в губы один, второй и третий раз. Отклоняясь, я смотрю в его темно-голубые глаза и не вижу в них ничего, кроме искренности. Он мягко добавляет: — Невозможно контролировать то, в кого ты влюбляешься, принцесса.
Вот дерьмо.
В носу покалывает. Мои глаза наполняются слезами, и я кусаю губу, пытаясь не расклеиться. Я хлюпаю носом.
— Это лучший день в моей жизни.
Нокс смотрит на мое лицо широко раскрытыми глазами.
— Да уж, со всеми слезами и прочим дерьмом.
Смешок вырывается из меня. Я шлепаю его.
— Задница. — Затем добавляю: — Ты хотел бы быть сегодня кем-то другим? Только сегодня?
В его глазах пляшут смешинки, и он говорит своим самым южным акцентом:
— Конечно, дорогая. Я буду Хэнком, а ты можешь быть Муди.
Я прыскаю со смеху. Смеюсь так сильно, что сгибаюсь пополам и кладу свою голову на его трясущееся плечо.
Он разворачивает меня и садит спиной между своих ног. Его руки замыкаются на моей талии, и он прижимается лицом к моей шее. Он говорит приглушенно:
— Я не хочу тебя отпускать.
Мое сердце разрывается, и я шепчу ему в ответ:
— Тогда не отпускай.
***
Вбегаю в комнату Бу и захлопываю дверь за собой.
Она оборачивается ко мне и выглядит при этом ошеломленной. Задыхаясь, я шепчу ей:
— Как нужно заниматься сексом?
Шокированное выражение на ее лице исчезает. Она направляется к кровати и широко улыбается.
— Присаживайся. Нам надо много чего обсудить.
***
Я уже в постели и жду Нокса, я расправила простыни, чтобы всё было идеально.
Сегодня ночь, когда отдам свою девственность. Поэтому это довольно особенный день. Мне, наверное, следовало что-то сделать, чтобы отметить это событие.
Ну, типа, испечь торт.
Или надуть шарики.
Транспарант был бы тоже неплох.
Бу была чертовски взволнована по этому поводу. И, о боже, вещи, о которых она мне рассказала! Я читала много эротики, но когда тебе не с чем сравнивать эти вещи, они сбивают с толку. Поэтому не относитесь предвзято.
Побритые ноги?
Есть.
С подмышками всё в порядке?
Я обнюхиваю себя.
Так себе. Сойдет.
Почищенные зубы?
Есть.
И как только я тянусь вниз, чтобы привести в порядок свое нижнее белье, Нокс заходит в комнату. Поэтому я быстро вытаскиваю свою руку из-под одеяла. Но слишком поздно.
Дерьмо!
Нокс широко открывает глаза и говорит:
— О, пожалуйста, не дай мне тебя остановить, малышка. Продолжай.
Да уж. Это выглядело так, будто бы я трогала себя.
Мое лицо заливается краской, и я выпаливаю:
— Я не это делала.
Он крадется к кровати, упирается коленом в матрас, нагибается ко мне и тихо говорит:
— Это был чертовски долгий день, и мне нужен этот ротик.
