— Эта посылочка у вашей двери лежала.
— Да. Нам из мясного магазина на суп присылают, — встряла Карина. — Из кошачьих голов самый наваристый борщец. Пальчики оближешь.
Сергей заглянул в пакет.
— Сколько, две их там?
— Две, — подтвердил милиционер. — Ну мы тогда пойдем. Значит на этого придурка бумагу писать не будете? Ну и ладненько, у него сразу видно не все дома. Пакет-то вам оставить?
— Да нет, спасибо. Мимо помойки пойдете, бросьте туда — нам понадобится, мы за ним спустимся.
— Ну, как знаете. Но учтите, был у меня случай. Тоже вроде вас, каждый день потерпевший… ну тогда-то он потерпевшим не был, это он потом потерпевшим стал, так вот, получал он кошачьи головы каждый день на одну меньше. Заявления нам писал. Мы думали, кто-то шутит. А потом уже так не думали, потому что нашли этого человека с последней головой кошачьей в глотку забитой, распоротым животом и вырванными внутренностями. Вот такая история. И не один такой случай в Питере приключился. До сих пор ни одно такое дело не раскрыто. Секта, что ли, какая в городе трудится. Может вы нам заявление на всякий случай напишите, будем охранять вас.
— Спасибо за заботу. Но я уж как-нибудь сам.
— Ну ладненько, тогда как знаете. Пойдемте, братцы.
Молчавшие весь разговор ОМОНовцы стали выходить на лестницу.
— А все-таки я бы вам посоветовал… Всего-то у вас один денек для раздумий остался.
Милиционер с кульком многозначительно поднял вверх указательный палец и, шурша газетой, удалился.
— Слышал, чего они сказали, — покачала головой Карина, когда Сергей закрыл за блюстителями закона дверь. — Ну, насчет голов. Может действительно написать? Пускай мента с автоматом у двери поставят.
— Сам разберусь, — бросил Сергей. — Но как они Транса взяли? Не ясно. Давай спать, уже три часа ночи.
Г л а в а 12
ПОБЕГ
Илья находился в изможденном состоянии тела и души. На протяжении всего дня через каждые пять-десять минут его вызывали следователи и изнуряли угрозами, уговорами… Почему Илья не подписал проклятую бумагу, он не знал, но в тот самый момент когда он запуганный и сломленный, уже готов был поставить свою подпись, он вдруг отключился. Что такое вдруг щелкнуло в его организме? Неизвестно. Но только он обнаружил себя сидящим на койке камеры предварительного заключения. К Илье сразу вернулась способность размышлять и если бы он был свободен от мыслей на определенную тему, то наверное удивился бы повторяемости происшествий его жизни. Ведь когда-то его мучили в психбольнице вынуждая вспомнить то чего он вспомнить не мог, и снова от этого зависела его жизнь и судьба. И вот сейчас в милиции. Но похоже им и не требовалось чтобы он вспомнил, они вытягивали из него признание. Сейчас на проясненную сном голову Илья разгадал их хитроумные приемы и обрадовался, что отделался так легко. Сейчас он возьмет себя в руки… Сейчас…
Илья заходил по камере, взад-вперед. Потом остановился у тумбочки на которой стояла миска с простывшей баландой. Взял ложку. Зачерпнул и подавляя рвотный спазм заставил себя проглотить три ложки мутной жидкости.
— Что они из червяков суп варят?
Илья съел еще три ложки, пока не почувствовал что после следующей его точно вырвет. Он снова заходил по камере. Положение его было безнадежным… Нет, Илья не верил в безнадежность — сколько раз он убеждался в том, что из любой ситуации есть выход. Самое главное, что он саморучно не подписал себе приговора. Илья чувствовал какой-то подвох в этом деле, что-то здесь было не так. Но зачем?! Зачем Марине потребовалось сажать его за изнасилование?.. Конечно, следовало бы допросить ее с пристрастием. Но как дать весточку Сергею?..
Разгуливая по камере, Илья ощущал какое-то неудобство. Он думал сначала, что это происходит от угрызений проснувшейся совести. Но нет… Илья остановился и вдруг понял: ощущение было таким, словно за ним наблюдают.
Он посмотрел на дверь камеры. Глазок на ней, конечно, имелся, но в слабом свете горящей под потолком лампочки было не разглядеть смотрит ли кто-нибудь в него. Вглядываясь, Илья стал подходить к двери ближе. И тут замок заскрежетал… Илья подошел к своей койке и сел.
— Ишь, снова как надрызгали.
Уборщица в синем рабочем халате вошла в камеру.
— Ишь, напакостили.
Она оглядела давно не мытый пол, намотала тряпку на швабру и начала старательно тереть его.
Она терла его сосредоточенно, иногда сняв тряпку, мочила ее в ведре. Это выглядело как-то обыденно, по- домашнему: уборщица в синем рабочем халате с косынкой на голове, словно была это не камера для невольников, а детский садик. Уборщица была похожа на нянечку, простую и добрую нянечку.
— Убери ноги-то, сынок, — попросила она, когда добралась до сидящего на нижнем ярусе Ильи.
Илья подогнул под себя ноги.
— За что сидишь-то, милый?
— Да не знаю даже, говорят, за попытку изнасилования.
— Ну-у-у… — уборщица усердно терла пол. — Так сознайся им, да и дело с концом, — от доброты душевной сказала она — с ее позиции жизнь казалась простой и ясной, как половая тряпка. — А то, вишь, чего тут — грязь какая, да и кормят небось плохо. О-ох!
Она вздохнула тяжко, уселась на свободную койку против Ильи и оперлась на палку швабры обеими руками.
— А изнасиловал-то кого хоть? А то знаешь, женщины такие бывают, сама и так и этак фланирует, а потом заявление пишет… Ты смотри с такими не водись, — как-то по матерински погрозила она пальцем. — Я уж тут уборщицей десять лет — наслушалась. Да уж, неприятный случай.
Женщина добро глядела в лицо Ильи.
— Это милиционеры, — продолжала дальше уставшая уборщица, — они человека понять не могут. Вот ты, к примеру. Видать, девки-то тебя не любят, худосочный ты. Так ты на нее и позарился, правда?! Тут человека понять нужно. А кто поймет, как не материнское сердце. Я тебя, сынок, понимаю. Так сама она? Можешь мне сердце облегчить, ваша братва мне всегда все рассказывает. Уж я наслушалась тут.
Глядя в эти добрые глаза, с каким бы удовольствием Илья рассказал ей все, облегчил душу, поплакал бы на плече… Как он устал!
— Если б я что-нибудь помнил… — плачущим голосом заговорил Илья.
— Ну, уж так и ничего? — огорчилась уборщица.
— Ну помню, что пришел к ней в котельную… — начал снова тужиться Илья.
— Ну-ну, — оживилась уборщица, в глазах блеснул нетерпеливый интерес, но она тут же подавила его.
— Больше ничего.
— Жалко. Я конечно не знаю, не моего это уборщического ума дело, но слышала я, что ихний начальник говорил, что если ты им там какую-то бумагу подпишешь, так они тебя выпустят домой. Дома-то мать небось заждалась. Уж я-то знаю каково матери. Подпиши сынок да и иди с миром. Чего тебе тут-то. Здесь всякий люд, это сейчас никого, а то такие драчуны бывают. Не приведи Господь! А тебе что — подписал да иди. Чего тебе тут маяться?..
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
