Звездочета Предводитель повелел казнить: он не любил того, что не мог понять. Это всегда таило опасность. Каждый должен знать только то, что ему необходимо; чужое знание рождает твою беспомощность и чувство страха, а со страхом нельзя покорять мир. А для себя Властитель понял одно: звезды — это тоже Орда, и правит ими тот же беспощадный и грозный закон: смерть.
Но пока Орда движется и сеет смерть, сама она — бессмертна!
…Тьмы рассыпались на сотни, развернулись лавой… На пути стоял жалкий деревянный городец, почему-то считаемый здешними лесными обитателями крепостью… Предводитель помнил великие дворцы Китая и уходящие ввысь стены Самарканда… Он помнил, как его низкорослый конек топтал копытами бесценные ковры этих дворцов, как его воины распинали на них нагих наложниц бывших владык, воя от ярости и страсти… Это и была жизнь Орды. Вне Орды — только смерть.
Тысячи стрел взметнулись в зимнее ночное небо, неся на жалах оранжевые язычки пламени… Лава неслась вдоль стен, посыпая черные под синим снегом крыши этим летучим огнем… Кто-то из защитников метался, пытаясь сбивать то там, то здесь занимавшееся пламя, и падал, сраженный тяжелой излетной стрелой…
На приступ пошли под утро, разом. Визжа, воя, нукеры устремились на валы, сжимая в желтых зубах мутную сталь кривых сабель… Только плотный частокол и редкие цепочки бойцов защищали городец, и Предводитель задержал здесь Орду, только чтобы дать передых коням… Впереди — долгие переходы… И еще — он хотел взбодрить воинов легкой победой, он хотел вернуть в ряды нукеров ту ярость, что, как ему казалось, убывала по мере движения Орды через заснеженные, стылые поля и леса, укрытые мохнатыми тяжелыми лапами столетних елей…
Низкорослый конек осторожно ступал по грязным потекам гари. Сидящий на нем воин в лисьей шапке безразлично взирал вокруг, и только очень проницательный человек мог заметить в безличном равнодушии желтых тигриных глаз затаенную ярость зверя. Но таких безрассудных в окружении Предводителя просто не было…
Город сгорел дотла. Тысячи тел его воинов лежали во рву; волки и одичавшие собаки ночами устраивали в нем свои пиры и междоусобья. Отяжелевшие от сытости вороны вяло и медленно взлетали, потревоженные ленивым, с испачканной кровью мордой псом…
Воины прятали глаза, боясь встречаться взглядом с Властителем. Он знал, чего они боятся… Нет, ни его воля, ни воля Орды не были поколеблены ни смертью, ни страхом, ни упорством защитников… Но в сердце запала неясная, тоскливая тревога… Властитель помнил, как легко, словно спелый перезревший плод, падали к его ногам блистательные, богатейшие державы Азии: Бухара, Самарканд, Коканд… А этим — этим нечего было защищать, кроме жалких деревянных срубов, в которых они жили… Они погибли, все до одного, но не покорились…
Предводитель посмотрел на окруженную воинами жалкую стайку пленных: ни одного мужчины, ни одной женщины, достойной внимания не только Властителя, но даже самого последнего сотника из кипчаков… Они погибли все. Несколько старух и стариков, малые дети…
Властитель приказал уничтожить всех, детей тоже, оставив только тех, кто не выше тележного колеса: эти дети забудут свои сожженные очаги, свой истерзанный край, своих родителей и своего Бога; они будут знать только один закон. Закон смерти, и станут его детьми, детьми Орды…
…Низкорослые кони неслись наметом, сшибая желтые солнышки одуванчиков.
Повозки, телеги с пленницами и с добычей остались далеко позади. Впереди шла Орда — тьмы всадников, разделенные на десятки и сотни, скованные жестокой дисциплиной, жаждущие крови, золота, власти… Они текли по равнине — грязные, раскосые… Позади дымилась в развалинах громадная, разоренная страна, впереди… Впереди была неизвестность…
Предводитель смотрел вперед и вверх, в бездонную голубизну неба.
Приближенные скакали рядом и чуть сзади: сытые, лоснящиеся, веселые от выпитого кумыса и еженощных любовных игр… Но он не желал встречаться взглядом ни с одним из своих подданных… В желтых тигриных глазах Предводителя навсегда затаились тревога и страх… А со страхом нельзя покорять мир. И еще он знал: как только любой из приближенных заметит в глубине его глаз это затаенное чувство — он сам. Предводитель, будет убит, безжалостно, мгновенно, ибо страху — не место в Орде, закон которой — смерть…
Один из приближенных, забывшись в веселом бесстрашии, рассказывал соседу что-то забавное, конь его заигрался и на мгновение вырвался на полголовы вперед… Удар дамасской сабли рассек тело до седла. Властитель спокойно обтер клинок о роскошный пурпур плаща. Труп убрали мгновенно; подданные притихли, но никто из них не задумался о причинах такого поступка или о вине убитого: власть и сила сами по себе причина любого действия; им не нужно искать оправданий или приводить доводы… Власть — это и есть закон, а закон Орды один — смерть.
Предводитель смотрел вперед и вверх, в бездонную голубизну неба… Он ведал то, чего не знали его нукеры… Орда исчезнет… Ничего не создав, ничего не воздвигнув, ничего не воплотив… О ней в этих краях останутся только легенды, но и те со временем пропадут, растворятся в бескрайних лесах и полях… Плененный монах поведал ему здешнюю поговорку: «Погибоша, аки обры».
Когда-то этот народ был велик, воинствен и могуществен, он покорил земли, леса, города и языки… И — пропал бесследно в этой земле; никто уже не может сказать, какие они были, откуда пришли… От них не осталось ничего, кроме имени, пустого звука, носимого ветром…
Для этой страны не существует никакого закона, она молчаливо, упорно и тайно хранит то, что является ее душою… И потому ему. Властителю, никогда не избавиться от мучительного страха небытия… Покориться этой неведомой тайне он не желал, а постичь — не мог.
В чем она, тайна этого народа и этой земли, называемой нежным словом, похожим и на посвист пущенной из чащобы смертоносной стрелы, и на имя здешнего желтоглазого лесного зверя, и на шепот осоки на ранней заре над сплетенными телами влюбленных… Русь…
* * *
— Бред! — прорычал Магистр хрипло и глухо, выключив диктофон. — Бред…
— Точно так, бред, — согласился маленький мужчинка в белом халатике. Весь он был чистенький, словно вылизанный; розовые, прозрачные, будто фарфоровые, ушки плотно прилегали к голове, а сама она, коротко остриженная, покрытая густыми блестящими волосами, делала мужчинку похожим на карликового добермана-пинчера. Сходство дополнялось угодливым взглядом быстрых темно-карих глаз, откуда-то снизу… Тщедушное тело как застыло когда-то в ссутуленном полупоклоне, так и осталось в таком положении, как в наиболее удобном.
Профессорские очки на длинном костистом носу выглядели в его облике полным недоразумением, впрочем, как и сам нос.
— Вы бьетесь над этим уже третий месяц! Семьдесят пять дней! Тысячу восемьсот часов!
— Вы же понимаете…
— Я понимаю все. В том числе и то, что вы не можете выполнить порученную вам работу. Или — не хотите?
Ушки мужчинки потускнели, и кажется, изготовились свернуться в трубочку…
Да и сам он словно усох разом…
— Задача, которую вы поставили…
— Невыполнима?..
— Не совсем так. Но мы ведь даже не знаем, что ищем…
— Ключ-код к определенному замку. То, чем вы занимались всю жизнь.
— Дело осложняется тем, что обычно в наших вводных были хотя бы основные данные биографии…
— Разве вам недостаточно того, что имеется?..
— Это не биография. Это справка из «объективки». По ним вычислить «ключ» невозможно совсем. Нам было бы важнее знать, в какого цвета горшок писал этот человек в детстве, чем когда он стал членом ВЛКСМ.
— У вас семь часов записи. «Потрошение» объекта проведено непрофессионально?
— Как раз наоборот. Но ведь вами поставлена задача вычислить код-ключ наверняка. Причем таким образом, чтобы владелец не знал, что мы имеем доступ.
— Именно так.
— Это требует весьма серьезной проработки всей информации. Компьютеры справляются только с технической стороной вопроса. Ведь «замок» может состоять из какого угодно количества знаков-символов: это может быть и слово, и изречение, и цитата, и стихотворение, и даже картина. Любого из известных мастеров или благопридуманная тем оператором, что кодировал замок. С полной достоверностью дешифровать его может только гений. Да и тому нужно попасть как бы внутрь респондента, заглянуть ему в душу… И еще — нужно то, что называется озарением.
— Понимаю. Это — штучный товар.
— Это вообще не товар. Озарение или случается, или нет.
Магистр смотрел на этого скрюченного мужичонку, как психиатр на шизофреника. И почувствовал, что в данный момент «пациент» глядит именно на него, Магистра, так, будто… Темно-карие глаза, увеличенные толстенными линзами, смотрели искренне огорченно, словно… ребенок пытался что-то совершенно очевидное для него растолковать взрослому дяде, а этот «дядя» даже если и хотел, то не в силах был его понять. Магистру на мгновение стало не по себе, как человеку, который не понимает, кто кого использует: человек кошку для ловли мышей, или же — кошка человека для того, чтобы жить в тепле, холе и получать ежеутренне свою мисочку молока…
