Вслед за ним под ликование зевак из поезда появились остальные туруханские ссыльные и главная знаменитость — Каменев. Помню, как Каменев, импозантный, с бородкой, о чем-то говорит с Кобой…
Тут Коба спохватывается и начинает рыться в узелке. Потом торжественно передает Каменеву… носки!
— Не надо, — улыбается Каменев. — В Петрограде не холодно. — И великодушно возвращает носки Кобе.
(В это время повсюду перестали топить — и в поездах тоже. В вагоне было пронизывающе холодно. Бедный мой друг, так и не привыкший в ссылке к холоду, мучился, мерз. Тогда Каменев отдал ему свои единственные теплые носки.)
— Спас ты меня, друг, спасибо. — Коба целует Каменева влажными губами…
Кто бы мог представить, что вот этот полузамерзший, несчастный Коба расстреляет почти всех встречавших его на перроне. И самого Каменева, с которым целовался, и его двух сыновей и жену. Она была тут же, на вокзале, эта барственная дама. Сестра Троцкого…
Сколько раз потом мне придется вспоминать историю Революций и столько же раз — вопль на гильотине несчастного французского революционера: «Революция — бог Сатурн, пожирающий своих детей. Берегитесь! Боги жаждут!» Но про это «Берегитесь!» мы забыли. Мы почему-то были уверены: история, как смерть, нас не касается. Она про других. Впоследствии мы будем говорить об этом с Бухариным в камере. Два старых революционера, отправленных третьим — Кобой в революционную тюрьму.
…Уже давно нет Бухарина, давно нет Кобы. А я все живу, не переставая страдать и надеяться…
А тогда жена Каменева строго взглянула на мужа, прервав благодарности Кобы:
— Нам пора.
Но тот сказал:
— У нас с Кобой есть одно важное дельце… А ты, киска, — смешно: он называл киской эту львицу, злую, яростную, волевую деспотку, — бери извозчика и жди меня дома. — И весьма повелительно обратился к Молотову: — Давайте-ка, батенька, садитесь с нами. И указывайте путь. Мы с товарищем Кобой едем к вам в редакцию…
На крыльях автомобилей, выделенных для встречи туруханцев, лежали солдаты с винтовками, исполняя роль новой почетной охраны.
Я, Коба и Молотов теснились на заднем сиденье, сам же Каменев сел рядом с шофером.
— Откуда автомобиль? — любознательно спросил он у шофера.
— Из царского гаража забрали. На ем Николашка ездил. Его хранцуз-шофер обслуживал, нынче он в бегах. Таперича я.
— А где царь? — поинтересовался Коба.
— В Царском под охраной. И вся семейка с ним.
— Надо же… — прыснул в усы Коба. — Трудно привыкнуть после Курейки — ездить царем…
Несмотря на морозец, на улице было множество людей. Из многих кафе прямо на тротуар были вынесены столики, за ними сидели солдаты с красными повязками, пили чай с калачами, хрустели сахаром вприкуску. «Спасителей Революции» было положено бесплатно поить чаем. Несмотря на утро, по улицам уже брели толпы вооруженных и безоружных людей. И эти толпы все время пели. Революция очень музыкальна. Революционные песни сменялись криками «ура!», крики — революционными песнями. У этих горланящих, еще вчера слоняющихся без дела толп теперь появилась внятная, счастливая цель — искать «народных палачей — полицейских и жандармов» и «окопавшихся контрреволюционеров». По всей столице шли теперь устроенные нашим Советом обыски и аресты представителей прежней власти.
Помню, я возглавлял один из таких обысков. Это была квартира князя Г., директора одного из хозяйственных департаментов. Старик-князь величественно восседал в кабинете за столом и, не обращая на нас внимания, читал книгу в роскошном переплете. Я оставался с ним, пока мои солдатики, как-то робея, пошли обыскивать комнаты. Потом вернулись. И тогда князь, не глядя на них, спросил:
— Закончили, господа?
— Закончили, точно так, — сказал солдатик.
— Тогда часы мои, те, что лежали на камине в гостиной, не изволите ли положить на место?
Я понял: мерзавец нарочно их оставил на камине, точно зная, что его золотые часы солдатики непременно сопрут.
— Отчего же не положить… положим, — смущенно ответил один из солдат и вынул их из кармана, потом, вздохнув, прибавил: —Хоть за труды дайте на чай, барин?
Князь насмешливо посмотрел на меня:
— Если ваш начальник не возражает…
Я готов был провалиться сквозь землю, но… промолчал. Уж очень хотели денег солдатики. И он положил деньги на стол…
Да, уважение к барам еще не прошло у одних. Зато в других уже полыхала революционная ярость.
По дороге Каменев попросил остановить автомобиль у сгоревшего охранного отделения, хотел насладиться… Коба с усмешкой, молча смотрел на обугленные, все еще дымящиеся развалины. В это время из дома напротив выскочил некто очень высокий, дородный, в дорогой шубе, понесся по тротуару вдоль шагавшей по проезжей части толпы.
— Лови! Уйдет, паскуда! — кричал выбежавший за ним маленький матросик.
Тотчас кто-то вырвался из толпы и умело подставил ножку бежавшему. Тот плюхнулся в грязь в своей роскошной шубе.
Матрос подоспел, поднял его за воротник и теперь крепко держал за шиворот. Толпа окружила их. Тот, в шубе, был очень высок и, должно быть, силен. Но почему-то покорно стоял. Лицо, измазанное грязью, торчало над толпою.
— Этого сукина сына, граждане, я знаю, — громко крикнул матрос в толпу, — я долго его искал. Он лично меня допрашивал. В зубы мне тыкал. А таперича вот я его. — И, подпрыгнув, ударил высокого кулаком по зубам. Тот молча сплюнул зубы кровавыми губами.
— Большой ты был начальник, ваше благородие? — закричал матрос. — Плохо тебе сейчас? Отвечать будешь?
Высокий молчал, и матрос, снова подпрыгнув, еще раз ударил кулаком.
— Плохо, — прошептал тот, опять сплевывая.
В этот момент он заметил нас. Глаза его с мольбой уставились… на Кобу! Коба отвернулся, но было поздно. Высокий вырвался из рук матросика и бросился к нему. Я слышал его шепот:
— Спасите! Вы можете!
Коба оттолкнул его и как-то удало, весело крикнул в толпу:
— Бей гниду, братцы, — и мне торопливо: — Что стоишь? Бей гада!
Я, как всегда, исполнил. Бросился на шубу, столкнул его в грязь, но тотчас отскочил, и вовремя. Жадная до расправы толпа набросилась, добила.
Высокий лежал в грязи в своей шубе. Кто-то, мгновенье назад бивший его, наконец поинтересовался:
— За что его?
Из толпы ответили:
— Кто ж его знает… Он таперь неживой, не ответит.
Матрос объяснил:
— В сыскном — бо-ольшой чин! Ишь шуба какая. Да что ж добру пропадать, православные. — И он деловито начал снимать с мертвеца шубу.
Именно тогда я впервые начал догадываться о тайне Кобы.
