На политическом горизонте командир Уссурийской казачьей дивизии генерал Крымов впервые появился в 1915 г. В конце лета этого года он оказался втянутым в заговорщическую группу А. И. Гучкова, в которой вынашивались планы дворцового переворота с целью предупреждения назревавшей революции[269]. Он был, пожалуй, единственным военным, напрямую связанным с теми кругами либеральной оппозиции, которые от политических методов борьбы готовы были перейти к методам дворцовых переворотов. Английский советолог Дж. Катков, склонный объяснить важнейшие события 1917 г. «масонскими происками», рассматривает «феномен Крымова» как результат принадлежности генерала к одной из «армейских масонских лож»[270]. Но никаких доказательств существования этих лож Катков, естественно, не приводит. Находившийся в могилевской Ставке историк и литературовед М. Лемке записывал в своем дневнике, что, по его наблюдениям, «очень умный, дельный и ловкий» Крымов был близок к генералу Алексееву, который (по наблюдениям Лемке) находился в тесной связи с оппозиционными кругами[271]. Но Лемке в Ставке был «маленьким человеком», и его наблюдения носили гипотетический характер, хотя, конечно, не могли возникнуть совершенно на пустом месте.
Другой участник заговорщической группы, будущий министр иностранных дел Временного правительства М. И. Терещенко, позднее, уже после Февральской революции, изображал Крымова чуть ли не наиболее мощным мотором «гучковского» заговора. Он писал, что Крымов «неоднократно приезжал в Петроград и со всем авторитетом глубокого знатока военного дела пытался убедить сомневающихся, что медлить больше нельзя. Он и его друзья сознавали, что, если не взять на себя руководство дворцовым переворотом, его сделают народные массы, и прекрасно понимали, какими последствиями и какой гибельной анархией это может грозить»[272].
Надо, конечно, учитывать, что Терещенко писал в тот момент, когда Временное правительство после провала корниловщины всячески стремилось «приглушить» эхо этого события и даже реабилитировать некоторых его участников. И Терещенко в своей статье о покойном Крымове явно стремился подчеркнуть его антицаристские настроения, его прошлые связи с той средой, из которой вышло Временное правительство…
Но так или иначе, из гучковско-крымовских планов дворцового переворота ничего не вышло[273]. Февральская революция поломала все эфемерные расчеты заговорщиков. Однако имя напористого командира Уссурийской дивизии не было забыто теми, кто так неудачно в 1916 г. пытался предотвратить революцию, а после Февраля 1917 г. готовился к борьбе с уже победившей революцией. На первом месте среди них был все тот же А. И. Гучков, успевший стать военным министром. В 20-х числах марта Крымов был вызван в Петроград Гучковым и предлагал «в два дня расчистить Петроград одной дивизией, конечно, не без кровопролития». Предложение, однако, было признано «несвоевременным», но Крымов в конце марта убыл на Румынский фронт с повышением: он заменил генерала Ф. А. Келлера на посту командира 3-го конного корпуса (в него входили Уссурийская казачья дивизия, Туземная («дикая») дивизия и 1-я Донская казачья дивизия). Врангель, которому после возвращения Крымова в Кишинев в новой роли была передана Уссурийская дивизия, рассказывает, что Крымов носился теперь с «новой идеей». Он пришел к мысли, что только казачество может стать надежным оплотом в борьбе с революцией и потому «теперь надо делать ставку на казаков»[274]. Казачьи офицеры «с места» учли новую увлеченность комкора, всячески отодвигая на задний план офицерство из неказачьих регулярных кавалерийских частей. Честолюбивый барон Врангель, не принадлежавший к казакам, предпочел с согласия Крымова уйти из корпуса. Ушел он, по-видимому, в то самое время, когда Крымов все более разочаровывался в способности Временного правительства остановить революционное движение («анархию») и, памятуя о своем гучковско-заговорщическом прошлом, начал сам создавать в частях Румынского и Юго-Западного фронтов тайную офицерскую организацию. Но теперь задумывался уже не дворцовый переворот, осуществляемый кучкой заговорщиков, а нечто помасштабнее…
На Крымова, безусловно, работала его популярность в фронтовой среде, а он умел поддержать амплуа «отца-командира». Во время похода мог спать на соломе, укрывшись собственной шинелью, есть из общего котла; способен был изрядно выпить и в присутствии офицеров и солдат не говорил двух слов без площадной брани. Но Крымову нельзя было отказать и в храбрости и решительности.
О созданной им военной организации мы, к сожалению, знаем мало. Сыграло свою роль то обстоятельство, что на заключительном этапе подготовки корниловского выступления эта группа сомкнулась с конспиративной ставочной группой главного комитета «Союза офицеров» и как бы растворилась в ней. Самоубийство Крымова вообще перекрыло главный канал информации об этой «крымовской организации». Но не всё и не навсегда ушло в небытие…
В показаниях Чрезвычайной следственной комиссии Керенский, перечисляя прокорниловские организации и группы, по его убеждению подготовлявшие мятеж, упомянул и «крымовскую организацию». И много позднее, спустя десятки лет, в своих мемуарах он категорически утверждал: «Я знал, что Крымов и офицеры Дикой дивизии были глубоко вовлечены в конспиративную группу в армии»[275]. Ничего более конкретного ни в 1918 г., ни позже Керенский так и не привел. Но может быть, именно этим убеждением или подозрением во многом объясняется тот факт, что Керенский и Савинков (в то время управляющий военным министерством) в своих переговорах с Корниловым о подводе 3-го конного корпуса к Петрограду (в конце августа 1917 г.) будут особенно настаивать на одном условии: корпус должен возглавить не Крымов. Впрочем, об этом дальше…
То, о чем Керенский в 1917 г. располагал только смутными сведениями, значительно лучше знал генерал Деникин. Он прямо писал в своих «Очерках», что созданная по инициативе Крымова офицерская организация охватывала части 3-го конного корпуса и Киевский гарнизон (полки 1-й Гвардейской кавалерийской дивизии, училища, технические школы и т. д.). Организация своей первоначальной целью ставила превращение Киева в центр «будущей военной борьбы». Что это означало? Деникин пишет, что Крымов уже весной 1917 г. считал «фронт конченным и полное разложение армии вопросам даже не месяцев, а недель». Поэтому он предполагал в момент окончательного «падения фронта» форсированным маршем двинуть свой корпус к Киеву, занять его и отсюда «кликнуть клич» к офицерам, не желающим быть «раздавленными солдатской волной». Собрав их вокруг себя, сколотив «отборные части», Крымов предполагал затем отходить в глубь страны, наводя там жесткий «порядок» и одновременно ведя с немцами и австрияками арьергардные бои[276]. Вопрос о том, какую форму правления следует установить после выполнения этой цели, Крымов, по словам Деникина, определять не решался: он считал это делом будущего. Комментируя эту оценку политических намерений «крымовской организации» (в которой явно сквозит стремление смягчить ее правизну), В. Чернов, принимая ее, объясняет «непредрешенчество» Крымова «антидинастической гирей», якобы висевшей на нем с дофевральских времен[277] (участие в заговорщической группе Гучкова). В современной западной литературе эта версия полностью повторяется. Так, биограф Деникина Д. Лехович отвергает «монархические наклонности» Крымова на том основании, что он «конспирировал вместе с Гучковым» в канун Февраля[278]. Но ведь дворцовый переворот, который, по некоторым данным, замышляла гучковская группа, отнюдь не имел антимонархической направленности! Наоборот, цель его заключалась именно в спасении монархии путем смены монарха. Впрочем, дело даже не в этом. В нашем распоряжении имеются данные, позволяющие считать, что «крымовская организация», по крайней мере, ее верхушка, с самого начала исповедовала не «непредрешенческие», а монархические принципы и вообще на корниловском фронте занимала, пожалуй, крайне правый фланг. Думается, что это обстоятельство впоследствии сыграло определенную роль в ходе самого мятежа и его провале… Но какие же это данные?
