Обо всем этом нам еще придется говорить.
3.5. Свидетельства культуры
Формы половых предпочтений (далеко не последних в ряду ключевых определений гендера), которые характерны дописьменной эпохе, нам достоверно не известны. Мы можем судить о них лишь по следам, запечатленным в позднейших памятниках культуры. Упоминаниями пестрят древние своды законов.
Обратим внимание на тот факт, что качественные перемены образа жизни человека и общества, в результате которых межпоколенная и межполовая коммуникация расходятся и начинают жить по разным законам, не может не беспокоить единый социальный организм. Оба измерения перестают быть составляющими единого коммуникационного потока, в результате которого обеспечивается преемственность жизни. Резкое доминирование межпоколенной информации означает возможность необратимой утраты какой-то части межполовой. Между тем едва ли в составе последней может быть второстепенной хотя бы одна деталь. Мы до сих пор знаем немногое и часто склонны пренебрегать всем тем, что остается на периферии познанного. Родом такого пренебрежения служат и анекдоты о «женской» логике, действительное значение которой не только в межполовой, но и в межпоколенной коммуникации не может быть переоценено. Надо думать, что существуют и другие аспекты, которые пока не замечаются нами, но способны стать критическими. Кроме того, чрезвычайно важно и отмеченное выше обстоятельство, касающееся новых осей полового притяжения.
Правда, и живой природе известно широкое распространение гомосексуального и транссексуального поведения. Канадский ученый Брюс Бэйджмил (1999 г.) показал, что гомосексуальные склонности присутствуют у многих видов животных от морских свинок до слонов. Причины его возникновения и вытекающие отсюда следствия неизвестны, некоторыми исследователями принимается, что это является частью адаптивных эволюционных процессов. Но все же вмешательство в их ход нового, ранее неизвестного природе фактора социальности и качественное преобразование состава той информации, которая начинает передаваться по каналам коммуникации, способно вселить тревогу. Ведь в результате этого в единую программу развития вида может быть внесен некий вирус, поведение которого социум не в состоянии прогнозировать. Приведенная выше цитата из Хейли говорит в частности и об этом.
Не случайно уже древнейшие законодательства включают нормы, которые преследуют однополую связь. Так, в Среднеассирийских законах (третья четверть II тыс. до н. э.) говорится: «Если человек тайно оклеветал равного себе, сказав: «Его имеют», или во время ссоры публично сказал ему: «Тебя имеют», и еще так: «Я сам клятвенно обвиню тебя», но не обвинил и не уличил, должно дать этому человеку 50 палочных ударов, он будет в течение месяца выполнять царскую работу, должно его заклеймить, и он должен уплатить 1 талант олова. Если человек познал равного себе, и его клятвенно обвинили и уличили, должно познать его самого и оскопить его»[196].
Правда, Хеттские законы (XVI – начало XV вв. до н. э.), более снисходительны к ней, осуждая только те формы, которые грозят кровосмесительством: «Если мужчина совершит грех со своей матерью, это – тягостное преступление. Если мужчина совершит грех со своей дочерью, это – тягостное преступление. Если мужчина совершит грех со своим сыном, это – тягостное преступление»[197]. Уже это может говорить о том, что в других случаях ничего «тягостного» в однополом влечении нет. Законы Хаммурапи (конец XX – начало XVI вв. до н. э.) вообще не упоминают гомосексуальную связь, что так же может свидетельствовать о достаточно широком ее распространении, ибо бороться с тем, что становится обычаем, невозможно. Однако большей частью, как и инстинкт любого живого существа, базовые инстинкты социума, стихийные механизмы его иммунитета реагируют на отклонение от нормы стремлением защититься от возможных последствий не одними юридическими запретами.
Сегодня к числу гораздо более известных относится легенда о Содоме. «И пришли те два Ангела в Содом вечером, когда Лот сидел у ворот Содома. Лот увидел, и встал, чтобы встретить их, и поклонился лицем до земли и сказал: государи мои! зайдите в дом раба вашего и ночуйте, и умойте ноги ваши, и встаньте поутру и пойдете в путь свой. Но они сказали: нет, мы ночуем на улице. Он же сильно упрашивал их; и они пошли к нему и пришли в дом его. Он сделал им угощение и испек пресные хлебы, и они ели. Еще не легли они спать, как городские жители, Содомляне, от молодого до старого, весь народ со всех концов города, окружили дом и вызвали Лота и говорили ему: где люди, пришедшие к тебе на ночь? выведи их к нам; мы познаем их. Лот вышел к ним ко входу, и запер за собою дверь, и сказал [им]: братья мои, не делайте зла; вот у меня две дочери, которые не познали мужа; лучше я выведу их к вам, делайте с ними, что вам угодно, только людям сим не делайте ничего, так как они пришли под кров дома моего. Но они сказали [ему]: пойди сюда. И сказали: вот пришлец, и хочет судить? теперь мы хуже поступим с тобою, нежели с ними. И очень приступали к человеку сему, к Лоту, и подошли, чтобы выломать дверь»[198].
Заметим, что библейское «познать» имеет чрезвычайно широкий смысл – от умопостижения «добра и зла» до физиологического контакта, и здесь оно понимается именно в последнем значении. Одновременно добавим, что в предложении дочерей, «которые не познали мужа» нет ничего необычного: здесь уже говорилось о том, что древнее сознание только в патриархе видит «собственно человека», все остальное – род его имущества (что, конечно же, не исключает особого отношения к некоторым позициям его общей номенклатуры: «любимое кресло», «любимая собака», «любимая дочь»).
Мы вправе относиться к Библии как к документу. Она и в самом деле оставила многое от этнографии своей эпохи, что находит подтверждение в других надежных свидетельствах. Между тем упоминания о Содоме и Гоморре рассыпаны по всем ее книгам. Чаще даже без указания на причину их разрушения. И уже одно это заставляет думать, что последняя была хорошо известна тогдашнему миру. Однако напомним, что, гнев Господень обрушился не только на эти города: «…как по истреблении Содома, Гоморры, Адмы и Севоима, которые ниспроверг Господь во гневе Своем и в ярости Своей»[199]; «Как ниспровержены Богом Содом и Гоморра и соседние города их»[200]; «Как Содом и Гоморра и окрестные города»[201]. Единая форма наказания должна говорить о некой общей причине, и нетрудно предположить, что сходный обычай свойствен этим селениям, и единое же преступление возмущает разум священнописателя. Мы должны согласиться: один народ – это и в самом деле один уклад жизни. А значит, здесь мы имеем косвенное свидетельство того, что обличаемые библейскими пророками нравы вовсе не были редкостью. Пусть эти нравы не столь обычны для других городов Ханаана, они все же известны и им, не случайно именно о судьбе Содома и Гоморры грозят кары, обещанные за какие-то прегрешения Моаву и Аммону: «Моав будет, как Содом, и сыны Аммона будут, как Гоморра»[202]; Вавилону[203], Иерусалиму[204] и т. д. Словом, признаки смещения оси полового влечения регистрируются с достаточной надежностью.
В легенде о Содоме отчетливо прослеживаются два временных пласта. Один из них относится к временам, лишь застигнутым Авраамом, но в действительности сохраняющим память о куда более древних, отодвинутых от нас значительно дальше четырех тысячелетий к завершению переходного периода, о котором говорилось выше. Другой – более поздних, когда писались ставшие священными тексты. Восприятие содомии как греха относится именно к последним. Сами же сограждане Авраама (и уж тем более их прадеды) едва ли могли видеть в ней что-то противоестественное и недопустимое по отношению к гостю. Культура не одного Востока делала его фигуру неприкосновенной, поэтому желание «познать» ангелов, в глазах того общества, возможно, не содержало в себе ничего плохого, во всяком случае острокритического. Суровая этическая оценка – это голос более поздних времен. О связи гомосексуальных отношений с более древними обычаями, где смещение полового влечения еще не перестало быть нормой, говорят и запреты «Левита»: «Не ложись с мужчиною, как с женщиною: это мерзость»[205]; «Если кто ляжет с мужчиною, как с женщиною, то оба они сделали мерзость: да будут преданы смерти, кровь их на них»[206].
Но обратимся к эпохе, которая пришла на смену временам библейских родоначальников, да и самих священнописателей, чтобы увидеть бесполезность любых – моральных, религиозных, юридических – запретов. Вслушаемся в стихи Сафо, древнегреческой поэтессы, родившейся в Метиленах, что на острове Лесбос, около 630 г. до н. э.
Нет, она не вернулась!Умереть я хотела бы…А прощаясь со мной, она плакала,Плача, так говорила мне«О, как страшно страдаю я,Псапфа! Бросить тебя мне приходится!»Я же так отвечала ей:«Поезжай себе с радостьюИ меня не забудь. Уж тебе ль не знать,Как была дорога ты мне!А не знаешь, – так вспомни тыВсе прекрасное, что мы пережили:Как фиалками многимиИ душистыми розами,Сидя возле меня, ты венчалася,Как густыми гирляндамиИз цветов и из зелениОбвивала себе шею нежную,Как прекрасноволосуюУмащала ты головуМиром царственно-благоухающимИ как нежной рукой своейБлиз меня с ложа мягкогоЗа напитком ты сладким тянулася…»[207]
Стоит лишь взглянуть на тебя – такуюКто же станет сравнивать с Гермионой!Нет, тебя с Еленой сравнить не стыдноЗолотокудрой,Если можно смертных равнять с богиней…[208]
Именно ее стихи дали имя одной из разновидностей полового влечения; лесбийская любовь – это от прославленного ими Лесбоса, ее родины. Понятно, что и этот полюс влечения не был чужд ни предкам библейского патриарха, ни согражданам бессмертной Сафо. Но задумаемся над другим. Ни один поэт не способен открыть человеческому сердцу решительно ничего, что уже не жило бы в нем, и память сограждан, сохранивших эти трогающие душу стихи для потомков, говорит, в частности, о том, что взволновавшие ее чувства не были незнакомы им и отнюдь не коробили слух.
