Одно из замечательных научных прозрений Бруно: представления о круговороте материи, атомов. «Мы непрерывно меняемся, — писал он, — и это влечет за собою то, что к нам постоянно притекают новые атомы и что из нас истекают принятые уже ранее». Подобный обмен веществ, круговорот атомов он предполагает и для живых организмов, и для небесных тел, подчеркивая всеобщность закона сохранения: «атомы притекают к ним в таком же количестве, в каком они из них вытекают». Развивая эти идеи, он высказывает мысль об «организациях целого», гармоничного единства земной природы и космоса.
Рассуждая о сущности жизни, Бруно изъясняется подчас туманно. Он называет Землю и другие планеты живыми. В этом можно усмотреть отголоски средневековых воззрений. Есть в этом сравнении и предворение грядущих успехов наук. Ведь он специально оговаривается, что не имеет в виду полное подобие небесных тел с животными. На Земле, скажем, обмен веществ проистекает своеобразно: у Земли нет сердца, мозга. Иными словами, он утверждает, что и неорганические тела могут быть сложно и гармонично организованы, подобно живым существам.
Идею круговоротов атомов на Земле через два века после Бруно возродил Ж. Кювье. В нашем веке ее научно разработал В. И. Вернадский. Она стала исходным рубежом его учения о биосфере.
Превосходно выразил Бруно мысль о единстве человека (и любого организма) с его окружением: «…недрами, внутренностями Земли одни вещества принимаются, другие выносятся… И наши вещества входят и выходят, проходят и возвращаются, и нет в нас вещества, которое не стало бы нам чуждым, и нет чуждого для нас вещества, которое не сделалось бы нашим».
В своих «Диалогах» Бруно высказал и некоторые очень сомнительные, а то и ошибочные утверждения. Нет смысла на них останавливаться. Джордано оставался сыном своего века, и ему не были чужды некоторые предрассудки и заблуждения. Это совершенно естественно. Зато поражает исключительная плодотворность многих его идей. Именно этой плодотворностью, живительной силой научного предвидения наилучшим образом подтверждается верность исходных философских посылок Ноланца.
Он признавал вечной материю, становясь на позиции материализма: «И нет вещества, которому по природе подобает быть вечным, за исключением субстанции, которая есть материя, но и ей тем не менее подобает быть в вечном изменении». Он отождествлял природу с богом.
В обожествлении природы — пантеизме — у Бруно оказался великий единомышленник в XVIII веке — поэт, философ, натуралист Иоганн Вольфганг Гете. Соединяя стремление познать природу с поэтическим воображением, оба эти мыслителя подчас постигали то, что было скрыто от профессиональных ученых.
Было бы не совсем верно приписывать философские достижения Ноланца исключительно его одухотворенности, поэтическому воображению, близости к природе. Не забудем: он с юности отличался великолепной памятью, любознательностью и трудолюбием. Он штудировал огромное количество сочинений древних авторов и современников; обладал обширными познаниями в разных областях науки, философии; знал также богословие, художественную литературу, поэзию.
Бруно с одинаковой жадностью впитывал, осваивал сочинения и философа-идеалиста Платона, и ученого-мистика Луллия, и великих материалистов Древней Греции. В его творчестве отразились многие идеи различных мыслителей прошлого. Однако в своем стремлении к истине опирался он прежде всего на научный метод; порядок мироздания искал не в мудром замысле всемогущего творца, но в круговоротах бесконечной и вечной материи, движении гигантских небесных тел и мельчайших атомов. Бога он растворил в природе, а Христа считал человеком. Нет, не случайно церковники, догматики-богословы видели в нем лютого врага.
Образ мира
Никогда не было, пожалуй, недостатка в мудрых идеях, не говоря уж о глупых или неопределенных. Можно сказать, логическая машина Луллия работала всегда. Обнаружить в хаосе мнений именно дельные, разумные мысли очень непросто.
Надо обладать незаурядным умом, чтоб находить жемчужные зерна мудрости среди гор мусора и хлама. Еще труднее составить из этих разрозненных зерен гармоническое целое. Сборник «мудрых мыслей» невозможно переделать в философский трактат. Чтобы получилось величественное строение, завершенное учение, требуется творец, так же как для создания прекрасной статуи или картины. Таким творцом был Джордано Бруно. Он создал в своем воображении образ Вселенной. И образ этот был величествен и преисполнен гармонии.
«Итак, Вселенная едина, бесконечна, неподвижна. Едина, говорю я, абсолютная возможность, едина действенность, едина форма и душа, едина материя или тело, едина вещь, едино сущее, едино величайшее и наилучшее. Она [Вселенная] никоим образом не может быть охвачена и поэтому неисчислима и беспредельна, а тем самым бесконечна и безгранична и, следовательно, неподвижна. Она не движется в пространстве, ибо ничего не имеет вне себя, куда бы могла переместиться, ввиду того, что она является всем. Она не рождается… Она не уничтожается… Она в своем бытии заключает все противоположности в единстве и согласии…»
Мирозданию Ноланца нет необходимости в боге-творце или боге-владыке. Духовное и материальное сливаются в пределах Единого, где объединяются конечное и бесконечное, малое и величайшее: «…все вещи находятся во вселенной и вселенная — во всех вещах; мы — в ней, она — в нас».
Иногда в сочинениях Бруно встречаются странные высказывания. Толковать их можно различно: мысль автора невозможно восстановить достоверно. Но есть основание полагать, что речь идет о взглядах на мир, которые и ныне выглядят интересными, оригинальными. Так, в диалоге «О бесконечности, вселенной и мирах» он пишет:
«Подобно тому, как в этом равном по величине миру пространстве, которое называется платониками материей, существует этот мир, так и другой мир может быть в другом пространстве и в бесчисленных других пространствах, равных этому и находящихся по ту сторону его».
Что это? Утверждение возможности существования пространства более трех измерений? Предвосхищение открытия вакуума, особого физического состояния, находящегося как бы «по ту сторону» привычного нам пространства и в то же время включенного в единое мироздание? Или речь идет о мирах воображаемых, которые принципиально отличны от реальной материи?
У Бруно речь вряд ли шла о многомерных пространствах или о вакууме в понимании современных ученых. И все-таки ему подчас были доступны удивительные прозрения.
Поражает поистине моцартовская легкость сотворения прекрасного, которой был наделен Джордано. Он обладал способностью ощущать гармонию мироздания.
Чем объяснить это? Врожденными качествами? Люди, как известно, не рождаются с одинаковыми способностями. Все живое отличается индивидуальностью, а человек в особенности. Кому-то суждено быть незаурядным музыкантом, кому-то — выдающимся мыслителем…
В случае с музыкальной одаренностью так действительно бывает. А вот великими мыслителями не рождаются. Тут слишком многое зависит от того, насколько истово, самозабвенно отдается человек познанию природы. Как показывает история, великие мыслители были, как правило, добрыми. А к своим открытиям они шли различными путями. Кстати, на этот счет есть высказывание Бруно: «Ничего не мешает раскрывать тайны природы тому, кто начинает от экспериментального основания… как и тому, кто начинает от рациональной теории». То есть можно вести исследования от частного к общему, а можно от общего к частному.
Высказываются и другие мнения, однако мысль Бруно и в наши дни выглядит вполне правдоподобной.
Обилие глубоких идей не мешало Бруно сочинять философские диалоги как литературные произведения. Конечно, действующие лица остаются в значительной степени условными, аллегорическими фигурами. Таковы «издержки жанра». Однако в их речах порой проявляются живые характеры, а речь их звучит непринужденно. Автор с уважением относится к читателю, старается поучать и обучать его ненавязчиво, развлекая.
Вот слова нетерпеливого Фрулла: «Если я не выскажусь, то, несомненно, взорвусь и лопну!»
Или витиеватое выражение Пруденция (Благоразумного): «Я низкого мнения о вашем мнении и нисколько не уважаю вашего уважения».
Говоря о том, что занятие философией унижено и опозорено бездарными, жадными, чванливыми и нечестными специалистами, один из персонажей заявляет: «Для народа слово философ значит обманщик, бездельник, педант, жулик, шут, шарлатан, годный для того, чтобы служить для веселого времяпровождения и для пугания птиц в поле».
В другом диалоге два персонажа изъясняются так. Один глубокомысленно ссылается на мнение праведников проповедников о существовании на свете семидесяти двух языков. На это следует не менее глубокомысленное уточнение: «С половиною…»
