– Когда Эзру Паунда посадили в клетку, – объяснил Гарри, – он прихватил с собой китайский словарь и Конфуция. Ты покажи Рэйлену фотографии – обезьянью клетку, Дороти, Ольгу Рудге. В этой книге, что побольше, есть снимок Эзры Паунда в такой же шляпе, что и у Рэйлена, это Рим, шестидесятый год. Когда Эзру выпустили из заведения Святой Елизаветы, он сразу же вернулся сюда, просто не терпелось ему – потому я и помню точно дату. Вернулся, ты только послушай это, с Дороти и еще одной своей подружкой, Марселлой, на сорок лет моложе его. Он считал, что любит ее, а потому должен на ней жениться, разведясь предварительно с Дороти. Ну а в результате Дороти снюхалась с Ольгой, которая так и жила в Италии, и они на пару заставили-таки Марселлу уехать. Ну а вскоре у него началась депрессия, он разочаровался во всей своей работе, почти перестал есть и разговаривать. У Дороти опустились руки, она бросила безуспешные попытки что-то для него делать, и тогда Эзра переехал сюда, к Ольге. Здесь я и увидел его снова, – продолжал Гарри. – В шестьдесят седьмом. И даже трижды подряд, в одном и том же кафе, и каждый раз Эзра и его любовница обедали вместе с целой компанией. Вокруг него все время толпились люди – друзья, журналисты, берущие интервью. Ну и, конечно, целая толпа поэтов. Каждый обед был вроде праздника или приема – все смеялись и говорили. Один раз я сидел за соседним столиком, а он ел какую-то рыбу и все время, пока ел, жаловался, сколько в ней костей. Тогда же я пошел следом за Эзрой Паундом в туалет, по пути обогнал его и придержал ему дверь, а когда он проходил мимо, я сказал: «В своем драконьем мире муравей – кентавр». Он взглянул на меня и прошел в кабинку, так ничего и не сказав. Я не обиделся ничуть – ведь его постоянно беспокоили, изводили все кому не лень. Они приходили к дому и звонили в дверь, туристы разные, а Ольга Рудге говорила: «Я пущу только того, кто сможет вспомнить хоть одну строчку из его стихов», и если они не уходили, она обливала их из шланга. Надо бы поесть, – повернулся он к Джойс. – Ведь уже время ленча.
– У меня есть сыр и колбаса, – ответила Джойс. – И что-то там из кулинарных творений Роберта в холодном виде. Гарри продолжал перелистывать одну из биографий.
– Вот так выглядел Эзра, когда я видел его в последний раз, – сказал он Рэйлену. – Ему было восемьдесят два. Посмотри на эту шляпу, ты видел когда-нибудь такие поля? Плащ и трость, плащ этот больше похож на пелерину. У него был свой стиль в одежде, был до самого конца, до восьмидесяти семи лет, когда он умер в Венеции прямо в свой день рождения. С ним была тогда Ольга, тут вот ее фотография. Интересная женщина, правда? Они прожили вместе сорок лет. А вот та самая фотография, это на похоронах, Ольга дотрагивается до него, в последний, наверное, раз. Родился в Хейли, штат Айдахо, умер в Венеции. – Он повернулся к Джойс: – Так мы будем есть или нет?
Гарри передал книгу Рэйлену.
– В одну из своих поездок я побывал там, – сказал он, увидев, что Рэйлен рассматривает снимки военной тюрьмы и обезьяньей клетки. – И ты знаешь, что там сейчас? Питомник, где выращивают розы. А ты знаешь, кого я встретил однажды в Рапалло? Грочо Маркса[21].
Гарри и Джойс отправились на кухню готовить ленч, поэтому Рэйлен был у окна один, когда по шоссе проехал темного цвета «мерседес». Черный, а может, синий – сразу не разберешь; машина сильно замедлила ход, почти ползла, и Рэйлен смотрел и смотрел, пока она не скрылась из виду. Понаблюдав за пустым шоссе еще несколько минут, он вернулся к рассматриванию обезьяньих клеток.
* * *
Джойс вернулась в гостиную с сандвичами. Гарри, принявший в дополнение к фужеру «Галлиано» и еще два стакана вина, отправился вздремнуть.
– Гарри, декламирующий стихи, – сказала она. – И добро бы какой-нибудь там... я хотела сказать – Эдгар Гэст и вспомнила строчки Дороти Паркер: "Уж лучше положительный вассермановский тест, чем стихи за подписью «Эдгар Гэст». Ты понимаешь, о чем я?
– Пока да, – кивнул Рэйлен, не прекращая жевать бутерброд.
– А вот Гарри выбрал самую темную и непонятную поэзию, какую я когда-либо читала. Смысл ее уловить невозможно, но Гарри в жизни этого не признает.
– Не думаю, чтобы для него имело значение, понимает он ее или нет, – сказал Рэйлен.
– Знаю, но ведь он притворяется, что понимает, – вздохнула Джойс. – Гарри послушать, так он сразу узнал сидевшего в клетке Эзру Паунда и единственный в лагере знал, кто это такой. Скорее всего, Гарри запомнил имя Паунда, после войны попробовал что-либо о нем узнать, выяснил вдруг, какая это знаменитость, и начал читать его стихи. Только представь себе – букмекер из Саут-Майами-Бич, находящий некий духовный контакт с малость свихнутым, всемирно знаменитым поэтом. Читал он, читал и до того дочитался, что решил съездить в Рапалло. А потом – возвращается сюда раз за разом и вот, через двадцать лет, встречает Эзру Паунда снова, уже не в обезьяньей клетке. Теперь это – старый пижон, сумевший сохранить свой стиль, эту черную шляпу, пелерину и тросточку, человек, всю жизнь обедавший в уличном кафе вместе со своей любовницей. Гарри тоже хочется попробовать такую жизнь, узнать, на что это похоже.
– А тут пришли нехорошие ребята и все порушили, – подвел итог Рэйлен.
– Но даже и без них, – сказала Джойс, – Гарри быстро передумал бы насчет уличных кафе. Хорошо, конечно, сидеть в таком кафе погожим деньком, пить «Галлиано» и разглядывать проходящих мимо девушек. Но ведь погода не всегда хорошая, бывает сыро, бывает холодно, и тогда девушки заворачиваются в пальто – те немногие из них, которые остались в городе. Кроме того, он не умеет общаться с людьми, и ему нельзя пить даже кофе. Гарри быстро обнаружит, что староват для уличных кафе. Даже при хорошей погоде он продержался бы еще совсем недолго, максимум пару недель. В Гарри, несмотря на всю его тягу к романтике, очень сильна практическая жилка, к тому же он буквально закоснел в своих привычках. Ты знаешь, что я услышала, когда он позвонил и попросил меня приехать? Ну, сперва он распространялся, как скучает и как не может дождаться. А потом добавил: "Да, и еще, привези мне пару флаконов лосьона после бритья, «Кэзуэлл-Мэсси», шестой номер.
– Это что, лосьон такой? – спросил Рэйлен.
– Его любимый.
– По названию больше похоже на угольную шахту из Восточного Кентукки.
* * *
Джойс ушла из гостиной. А вот я, смог бы я жить в таком доме, думал Рэйлен, где все как в музее, потолки совершенно невероятной высоты и нет ни одного стола или стула, на который, можно безбоязненно встать. Это так сказал про стулья Гарри – Гарри, у которого сейчас одна мечта – чтобы все ушли и дали ему возможность нажраться в стельку. Вот тогда-то засунем его в машину и смотаем отсюда. Полетим из любого города Италии, кроме Милана и Рима. Джойс понесла грязные тарелки на кухню, заодно посмотрит, как там Гарри. Легко с ней говорить. Он спросил, не собираются ли они с Гарри пожениться, а она сказала: «Ты что, спятил?» Сказала, что пара недель с Гарри на этой вилле – это максимум, больше выдержать невозможно. Она была замужем за торговцем недвижимостью, но недолго, меньше года, а потом он с ней развелся. «Ну вот, тут у нас с тобой что-то общее», – сказал Рэйлен и объяснил, что его жена Винона бросила его ради торговца недвижимостью, а Джойс сказала, что, может быть, и этот брак долго не протянется, вроде как ее, и они разойдутся, и тогда они с Виноной опять сойдутся. Рэйлен ответил, что нет, такого быть не может, что о ребятах он очень скучает, а о Виноне нет, ни капельки. Хорошо, что он сказал это Джойс, если они начнут вдруг встречаться, лучше, чтобы все было ясно с самого начала и не было никаких осложнений.
Она вернется с минуты на минуту.
Рэйлен взглянул на дверь, ведущую в коридор, а потом снова посмотрел в окно, и тут снова появился тот темный «мерседес», только теперь он ехал в другую сторону, из Монталлегро вниз, и ехал медленно. Медленно, прямо полз. Рэйлен подумал, что машина останавливается, но она свернула в проезд и начала приближаться к дому. Темно-синяя, в такой те парни и ездили.
Глава 20
Роберт Джи ушел от своего кувейтского шейха в Каннах – во время фестиваля шейх отлавливал там кинозвезд. В какой-то момент Роберт понял, что сыт этим засранцем по горло, и бросил его сидящим в машине, прямо посреди улицы, сказав:
«А давись ты конем», открыл дверцу и ушел. Шейх кричал ему вслед разные ругательства, а вокруг машины быстро собралась толпа, перекрывая уличное движение, – всем хотелось посмотреть на актриску, снявшую с себя рубашку. Шейх достал Роберта своими указаниями, как вести машину; если бы он их выполнял, они передавили бы половину прохожих на улице. «Что, не терпится самому посидеть за баранкой, придурок?» – думал Роберт, поглядывая в зеркальце, но сказал только: «А давись ты конем» – и ушел. Мужиком этот шейх был совершенно отвратным – обращался с работавшими на него азиатскими девушками как с рабынями, бил их, причем прямо-таки с наслаждением. Роберт боялся, что как-нибудь не выдержит, шарахнет этого придурка и загремит в кувейтскую тюрьму. Вот он и ушел, почувствовав при этом большое облегчение, ушел, правда, по-глупому, не получив заработанных денег.
