Затем последовал странный момент, до сих преследовавший его, – яркие образы шлюхи и девственницы – его похоть, презрение к себе и двойственное отношение к тому и другому.
– Давай посмотрим, что у тебя получилось, – звучный баритон Брака оторвал Пикассо от его воспоминаний.
Он вздрогнул и отогнал мысли в темный закоулок своего прошлого.
– Мой холст стоит внутри.
Пикассо поднялся со скамьи.
– А мой здесь, – обратился он к другу и указал на мольберт, стоявший на другой стороне террасы. Брак подошел туда и стал осматривать картину в лучах заходящего солнца.
– Zut! C’est ne folie! Incroyable![32] Они почти одинаковые, – провозгласил он и издал победный клич. – Правда, у меня есть нюансы, которых здесь явно не хватает, – с ухмылкой добавил он.
– Дьявольщина! – проворчал Пикассо, когда Брак положил руку ему на плечо. – Боже, как хорошо заниматься этим вместе с тобой.
Он глубоко вздохнул.
– Мне нравится твоя передача игры света вот здесь, – Брак указал, где именно. – И вот этот цвет, который ты смешал для крыши. Выглядит необычно.
– Разумеется, я же Пикассо! – он криво улыбнулся, радуясь тому, что может думать о чем-то еще.
– А я Жорж Брак. Когда-нибудь мы увидим, чье имя запомнили лучше.
– Посмотрим, – отозвался Пикассо и закурил очередную сигарету.
Глава 12
Ева расстелила ткань для кройки и шитья рядом со своей кроватью, разгладила согнутые уголки и начала понемногу ровнять края. Одна из актрис, Мадо Минти, попросила ее помочь в изготовлении нового костюма. Сначала Ева с осторожностью отнеслась к этой сверхурочной работе. Она была рада дополнительному заработку и растущему уважению членов труппы, но понимала, что до сих пор никогда не создавала костюм с нуля. Тем не менее честолюбие вскоре укрепило ее решимость. Ей нравилось ощущение свободы и продвижение по карьерной лестнице без чьей-либо помощи. Она все еще тосковала о Пикассо и думала о возможности более серьезных отношений с ним. Но сейчас она была рада самостоятельно взяться за дело. Ева понимала, что скорее навсегда потеряет его, чем будет вести праздную жизнь, как Фернанда.
Сильветта Сида, прислонясь к изголовью кровати, подпиливала ногти, пока наблюдала за работой Евы. Летний дождик на улице стучал по стеклу, словно пригоршня камешков, брошенных в окно.
– Что это будет? – спросила Сильветта.
Она была босой и одета сегодня в фиолетовое платье. Она только что покрасила ногти на ногах, а руки ожидали своей очереди. Ева склонилась на полу над разложенной тканью.
– Не имею ни малейшего представления, – со вздохом призналась она и отвела волосы с лица тыльной стороной ладони.
– А ей что ты сказала?
– Сказала, что я что-нибудь придумаю.
– О Господи. Это очень рискованно.
– Мой отец всегда говорил: чем выше риск, тем больше награда.
У Евы болезненно сжалось сердце, когда она подумала об отце. Это ощущение удивило ее. Они с отцом уже долго не ладили, но она помнила лучшие времена из своего детства. Ее вновь обретенная решимость явно передалась от него.
– Ты так и не рассказала, как съездила к родителям, – заметила Сильветта, открывая флакон с красным лаком для ногтей.
Действительно, Ева не говорила об этом даже с Луи во время обратной поездки в Париж. Они сидели рядом в неловком молчании. Когда она вернулась в дом Ларуш, то открыла маленькую сумку, которую ей дала мать на крыльце во время прощания. Внутри лежали две пары удобных чистых панталон и десяток перников, ее любимых польских пирожных из заварного теста. Даже сейчас, при воспоминании об этом, у нее на глаза навернулись слезы.
Ева Гуэль и Марсель Умбер были очень разными людьми, а теперь это стало еще более заметно, чем раньше.
– Мама считает, что мне нужно выйти замуж за Луи.
– Ты не согласна?
Ева знала, что он хороший человек, и на мгновение задумалась о такой перспективе.
– Хотелось бы… если бы я могла.
– А что думает твой отец? – спросила Сильветта.
– Он думает, что я должна вернуться в Венсенн.
– А как же твои отношения с Пикассо?
Ева резко выпрямилась и выронила ножницы, упавшие на разложенную ткань.
– Только не говори, будто ты думала, что я ни о чем не догадывалась, – хихикнула Сильветта.
Ева пришла в ужас.
– Он сам сказал тебе? Или это была Мистангет? О Господи, что со мной будет!
– Никто мне ничего не говорил, но я вижу то, что вижу. Я была рядом в тот вечер, когда он пришел в гримерную вместе с мсье Оллером. Я видела вас обоих, а потом снова видела у Стайнов. Такие искры не летали в воздухе даже в день штурма Бастилии.
Ева покраснела, но не от смущения.
– Пикассо – настоящий бонвиван, – продолжала Сильветта.
– Я знаю.
– У него есть Фернанда.
– Это мне тоже известно.
– Луи был бы гораздо более надежным выбором.
– Но мне не нужен Луи, – с болью ответила Ева.
– Что же ты будешь делать?
– Сейчас он уехал на юг, и я в любом случае ничего не могу поделать.
– По словам Мистангет, Фернанда отправила Пикассо покаянное письмо, и они снова начали разговаривать друг с другом. Только вчера он ответил ей, и подозреваю, она вскоре отправится к нему.
Образ Пикассо ярко возник перед мысленным взором Евы. Запах лака для ногтей так напоминал его студию, пропахшую краской и скипидаром… Ева все помнила. Она знала, что вела себя наивно, но было трудно представить, что случившееся между ними ничего не значило для него. Она снова посмотрела на разложенную ткань для костюма.
– Это будет птица.
– Что?
– Костюм для мадемуазель Минти. Я нашла решение. Но я обошью его лентами, а не перьями. Они будут развеваться вокруг нее во время ее танца. Сейчас мне нужно думать о работе, а не о романах, которые ни к чему не приводят. По крайней мере, сценический костюм – это нечто такое, что может занять мысли хоть на какой-то срок.
Ева решила стараться не думать больше о Пикассо, но совсем забыть о нем у нее не получалось. Она обдумывала идею костюма со вчерашнего дня, и наконец все встало на свои места. Сама идея была позаимствована из воспоминаний о польском празднике, который она видела в детстве, – яркие цветные ленты, обвивавшие бедра танцовщиц. Уже тогда ей казалось, что они двигаются с птичьим изяществом. Они выглядели свободными и воздушными, особенно в сочетании с чарующими народными мелодиями. Несомненно, Мадо Минти представит эту концепцию в наилучшем свете, когда предложит ее мсье Оллеру и мадам Люто как собственную выдумку.
Ева подумала, что если бы она на самом деле превратилась в птицу, то взлетела бы над Парижем и вместе с ветром унеслась на юг, где смогла бы отыскать Пикассо. А когда они увидят друг друга, связь между ними вспыхнет так же ярко, как в тот вечер, когда он привел ее в Бато-Лавуар. Там не будет ни Сильветты, ни Луи и уж точно никакой Фернанды.
