обещает. И поглощает всю меня без остатка. А мне так классно принадлежать ему, что я ни капельки тому не сопротивляюсь. Недолюбленная девочка, что с меня взять? Мне отдавать не страшно, страшно, если я все придумала.
– Она, кажется, уснула, – шепчет Николоу, выбираясь из постели. Тянется за трусами. – Давай я ее отнесу.
Ставрос, подхватив Вику на руки, уходит. И я тоже подхватываюсь в одном желании – сбежать от предстоящего разговора. Но тут звонит лежащий на тумбочке телефон. Почти двенадцать. Звонки в такое время не сулят ничего хорошего, вот почему я медлю, не решаясь взглянуть на экран. Во рту вкус металла и соли.
– Доброй ночи, Юлий Борисович. Что-то с мамой? – выпаливаю на одном дыхании.
– Ночь не очень-то добрая, Нина. К сожалению. Вам лучше подъехать.
– А зачем? Ей стало хуже? Ну? Чего вы молчите?
– Ее больше нет. Мне очень жаль. Вам лучше проститься до того, как приедут из морга.
Я оседаю на кровать. Рука с телефоном безвольно опускается. Нет, конечно, я иногда задумывалась о том, что рано или поздно это неизбежно случится. Мне даже казалось, что я давно к этому готова. Мать болела не первый год, и все к тому шло. А на деле оказалось, что ни к чему подобному нельзя подготовиться. Все равно внезапно. Все равно под дых. До слез, до крика, что комом застревает в горле.
– Представляешь, она даже глаз не открыла! – ухмыляется Ставрос, возвращаясь.
– Хорошо, – бесцветным голосом говорю я.
– Нин, ты чего? Что-то случилось?
– Мне из реабилитационного центра звонили…
– Сейчас, что ли?
– Угу. Мама умерла. Я туда поеду, – будто отмираю, вскакиваю, начинаю суетиться. Совершенно бестолково и бессмысленно.
– Тш… Ну-ка перестань. Иди ко мне.
– Мне надо ехать! – протестую я, скидывая с плеч руки мужа.
– И мы поедем. Ты только в себя немного придешь, и поедем.
– Я в себе, – злюсь.
– А так и не скажешь. – Ставрос обнимает меня, несмотря на мой отчаянный протест. Обнимает, целует волосы. Растирает занемевшие плечи. И во мне что-то надламывается. Я всхлипываю. Глушу вой кулаком, но тот все равно прорывается наружу. Слезы из глаз катятся, и я с ужасом понимаю, что не могу их остановить. Будто вековые ледники тают. – Моя девочка, поплачь. Станет легче.
– Бред! Ну, какой же бред. Мы даже не были близки! – дурость, но мне почему-то ужасно стыдно за свои эмоции. Чувствую себя даже более уязвимой, чем когда стояла перед ним, еще таким далеким, в одних трусах.
– Она все равно твоя мать.
– У меня нет о ней ни одного светлого воспоминания!
– Знаешь, может, это ты и оплакиваешь?
Откидываюсь в руках мужа. Зло стираю слезы с глаз, из-за которых ни черта не вижу.
– Может быть. Господи, какой ужас. Я вообще ничего не соображаю! Что мне делать? – не справляясь, ищу поддержки у более сильного, хотя раньше всю жизнь полагалась исключительно на себя. Ставрос меня разбаловал!
– Иди в душ. Обо всем остальном я позабочусь.
ГЛАВА 18
Ставрос
Ощущение апокалиптичности происходящего усиливается. Все это так не вовремя, что словами не описать. Рву жилы, чтобы не допустить катастрофы, знаю, чувствую, как та близка, да и добрые люди, которые еще, к счастью, не перевелись, предупреждают, и все равно не могу отделаться от ощущения, что не поспеваю за ходом событий. А тут еще в семье то одно, то другое. Надо откуда-то взять силы поддержать любимую женщину. И рядом быть. И руку не выпускать. Тогда как, не скрою, я все чаще задумываюсь о разводе, как о единственной возможности уберечь мою девочку.
А тут… Ну кем я буду, если сейчас заговорю с ней об этом? Пусть даже очень хорошо все обосновав. Нет-нет, время для разрыва совершенно неподходящее. Ужасное время на самом деле. Но, боже, спасибо тебе, за отсрочку!
– Я не знаю, что делать, – шепчет Нина, оглядываясь по сторонам. Квартиру ее матери мы открыли. Обычная двушка в сталинке. Чистенькие обои в цветочек. Старые мебель и техника.
– Да ничего. Просто собери документы.
– А с вещами как быть? Или вон… с зеркалами теми же. Кажется, их надо завесить.
– Зачем? – сиплю, не могу, не привык ее такой разрушенной видеть. Это ж моя Нина Васильевна! Кремень, а не женщина.
– У нас есть такая традиция. А у вас нет? – трет глаза.
– Нет.
– Может, и не надо накрывать. Глупости это все. Суеверия.
– Послушай, мы приехали сюда за документами? Вот давай их и поищем. А с остальным разберемся потом. Это не к спеху.
– Ладно, – шепчет Нина и прижимается лицом к моему бедру. Я стою, она сидит на диване, укрытом плюшевым покрывалом в цветах.
– С чего начнем?
– Наверное, с серванта. Помню, в детстве все документы хранились там. Мама закрывала дверцу на ключ. Такой, знаешь, как у Буратино. Однажды я попыталась открыть замок ножичком и поцарапала полироль…
– Да ты настоящая хулиганка, – усмехаюсь невесело.
– Если послушать мою мать, после того как она заметила царапину, я вообще – исчадие ада.
Нина встает, сделав глубокий вдох. Я оборачиваюсь к злосчастному серванту.
– Уверен, ты тогда и подумать не могла, что придет день, когда ключ будет просто торчать из замка, и, чтобы открыть дверцу, будет достаточно его повернуть.
– И не говори. Я сейчас будто на входе в пещеру с сокровищами стою.
Ну вот. Она улыбнулась. Подхожу ближе. Целую Нину в висок. Господи, как она пахнет! Можно ли ей надышаться?
– А прикинь, сейчас как откроем, а тут баксы пачками.
– Это вряд ли, – закатывает глаза. – Давай уже скорее с этим закончим. Я ужасно хочу вернуться домой.
– Прошу, – пропускаю Нину вперед. Она решительно проворачивает ключ. Дверца открывается вниз, и нас обдает ароматом лежалой бумаги и пыли. Нина вынимает коробку со всяким хламом. Тут и какие-то допотопные абонентские книжки, и грамоты, и старые чеки на технику. На первый взгляд, ничего особенного. Перебираем. Что не надо, выбрасываем. Что может еще понадобиться – откладываем в стопочку.
– Тут еще что-то есть, – с верхней полки я достаю коробку из-под обуви. Снимаю крышку. – Смотри! А я был недалек от истины.
–
