– Что же это за чудеса! – послышался вдруг от двери громкий голос. – Словно в кухне у падишаха!
Я наскоро отхлопал с ладоней остатки пряностей, быстро повернулся к Ярославу и мы, приветственно улыбаясь, совершили поклоны.
– Не предполагал, что так быстро приедете, – сказал я ему. – Готовим наскоро.
– Но что это за волшебный такой запах?
– Индийские пряности, – пояснил я. – Горсть бросил для вкуса.
И показал бочонок, привезённый из недавнего плавания. Ярослав всмотрелся, понюхал. Выпрямился и сказал:
– У нас в Москве это продают крохотными щепотками, как лекарство. И за безумные деньги.
– Да? – не очень удивлённо удивился я. – Дарю пять бочонков. Будет чем, когда вернёшься, поторговать.
– Слишком… – растерялся Ярослав, – щедро.
Я взглянул ему в глаза, понизил для весомости голос и сказал:
– У меня их три сотни.
– Тогда… Я помогу тебе выгодно продать их в Москве.
Снова хлопнула дверь и я, наскоро поклонившись, пошёл навстречу к приехавшим. Двое англичан – возницы, и двое русских – высокие, кряжистые, обладатели густых буйных бород. В руках они держали по небольшому бочонку.
– Глеб, – басом, но неподражаемо дружелюбно представился один из них.
– Фома, – представился так же второй.
– Томас, – слегка поклонился я и жестом указал на стол. Гости сели и поставили бочонки перед собой.
– Что там? – поинтересовался я, чтобы определить, будет ли их содержимое созвучно колбасам.
– Солёные грузди, это такие грибы, – сказал Ярослав, сбивая обруч и поднимая крышку.
Теперь настал миг и моего потрясения – до такой степени густой лесной аромат потёк от бочонка.
– Грузди, – сообщил Ярослав, – хрен, укроп, смородиновый лист, соль – вот и всё удовольствие.
И, подцепив двузубой вилкой, протянул мне попробовать. Я с сомнением оглядел скользкое зеленоватое нечто. Снял с этого нечто прилипшую травку. И неуверенно положил в рот. Тут же вскинул голову, выпучил глаза и сглотнул стремительно ударившую слюну. Неправдоподобно, неописуемо вкусно! Слёзы выступили на глазах, когда стал жевать.
– На здравие! – с улыбкой глядя на меня, сказал Ярослав.
И вот, вновь отворилась дверь, и Луис, шедший спиной, и с ним Тай внесли в зал большой плоский камень. Минуя мой отрешённый взгляд, они с тяжким стуком опустили камень на пол возле стола. А затем принесли и поставили на него исходящий паром котёл. И тут пришёл миг моего триумфа. Толстые и ещё более раздавшиеся от варки колбасы, набитые как надо – с чесноком, с перцем, отправились в путешествие по столу, и я с удовольствием увидел лица гостей, когда они наклонились каждый над своим блюдом. Хлеб, соль и палевые мягкие ядра испечённого вчера Робертсоном лука дополнили наши грибы и колбасы. Да, и холодная родниковая вода. Я ел так, что дышал через раз – до того было вкусно. Вспомнился день на Локке, когда, проспав двое суток, я получил на завтрак огромный кусок рыбы. Как и тогда, я не съел свою порцию. Я её сожрал.
Бум! Снова стукнула дверь, и ещё двое возниц сообщили о прибытии двух новых возов с брёвнами. Глеб и Фома, отставив опустевшие блюда, поклонились и вышли. Ярослав стал сбивать обруч со второго бочонка и я, замирая, поинтересовался – что в нём.
– Брусничный морс, – ответил мне он и, не дожидаясь нового вопроса, сказал: – Так называется лесная ягода у нас на Руси: брусника.
И, зачерпнув, подал мне кружку. Я выпил. Вытянул в его сторону палец. Сказал шёпотом:
– Ну, русские умеют поесть!
И тут же, добыв из сундука поднос с Кетцалькоатлем, уставил его груздями, колбасами, хлебом.
– Дамам, – подтвердил я взгляд Ярослава.
Он взял пальцами сквозь ручки несколько кружек, поднял бочонок с морсом и мы пошли сквозь удивившую его дверь, которой утром ещё не было, на третий этаж.
Войдя в средний апартамент, мы никого не застали в гостиной. Все голоса слышались в кабинете и туалетной комнате, и оттуда же летел звук сбрасываемой в гудящий котёл воды. Заговорщицки переглянувшись, мы поставили, наполнив пространство сказочным ароматом, поднос и бочонок на стол, и, не объявляя себя, вышли.
Вышли, спустились на второй этаж. Я провёл Ярослава по комнатам, где теперь могли в полном удобстве поселиться все гости, и мы осмотрели кровати, стулья, железные печи, шкафы.
– Человек пятьдесят можно разместить, – наскоро оценил Ярослав, – а то и больше.
– В комнатах – да, пятьдесят. И в башне, при необходимости, ещё сорок.
– Хотя мне, – признался Ярослав, – больше нравится на мешках с паклей, возле камина.
А вот я был как раз доволен тем, что наши гости теперь будут спать не на тюках с паклей. Двенадцать комнат-близнецов! У дальней стены каждой – наборная, из толстых пластин, железная печь. Труба уходит коленом в кирпичный дымовой канал. Посредине узкий и длинный стол, а по две влево и вправо от него – четыре широких скамьи-кровати. Почти на каждой желтел плетёный из конопляной каболки тюфяк. Да, гарнизон когда-то здесь был мощный.
Мы спустились во двор – с внутренней стены цитадели, по каменной лестнице, посторонившись и дав дорогу Готлибу и Носатому, поднимающим воду в вёдрах. Сошли на гладко мощёный брусчаткой плац. Посмотрели наверх. Там, на лестничном балконе третьего этажа, словно большие райские птицы, пестрели платьями наши дамы. И девчоночки вились возле них, волшебные бабочки, помогая развешивать на перилах портьеры и покрывала. Тонким, пронзительным колокольцем звенел счастливый смех Ксанфии.
В прекрасном, приподнятом настроении мы по широкой лестнице, вставленной каменщиками между стен каминного зала и церкви, сошли вниз. (Десять добротных ступеней, каждая длиной в двенадцать широких шагов. Камня здесь не жалели (на плане замка обозначены цифрой 29.)
И вот на площадке между южной стеной каминного зала и ручьём, убегающим от башни с родником в зарешёченный проём в стене замка, открылась неожиданная картина. Возницы-англичане уже уехали, и возле ручья желтела высокая горка одинаковых по толщине брёвен. Рядом, на шести мощных камнях, параллельно друг дружке, протянулись два длинных и толстых бревна. Поперёк их соединяли ещё три – покороче. Глеб и Фома стояли над ними с остро отточенными топорами в руках, и Глеб что-то громко сказал.
– Что он говорит? – спросил я у Ярослава, и он бегло перевёл:
– Радостно ли живёшь, Фомушка? – и тут же перевёл ответ Фомы: – Радостно живу, Глебушка!
Бородатые детины, несмотря на холод, обнажённые по пояс, взмахнули топориками, и в воздух взметнулись сверкающие жёлтые щепки.
То, что происходило передо мной – завораживало. Словно весёлые невидимые рыбки плескались в холодном и чистом воздухе – так ладно струилась работа. Несколько минут – и вот в длинных брёвнах, по краям и в серединах, вырублены безупречно округлые чаши. Поперечные три бревна вкатили в эти чаши, и они легли, как вросли.
