Тут-то и началось самое страшное. Они сбились с пути, то и дело выходили из джунглей на какие-то широкие просеки и поляны, где их легко могли заметить. Еды не было, в воде из горных ручьев они отваривали побеги бамбука и какие-то травы, которых раньше никогда в рот не брали. Еще двадцать шесть дней продолжался их путь во Вьетнам. После перехода границы они были сперва арестованы крестьянами из отряда местной самообороны. Видимо, их приняли за полпотовских разведчиц. Только через неделю освободили и отправили в лагерь Бенсан.
Почему П. до сих пор в лагере? Потому что Сиемреап пока оккупирован полпотовцами. Она должна вернуться обязательно в родной город: а вдруг муж все-таки уцелел? Где же он будет ее искать, если не дома?
Что она думает о «красных кхмерах»? Она не разбирается в политике. Вообще не понимает, почему ее разлучили с семьей и послали в «коммуну». Они с мужем зарабатывали на жизнь, преподавая в школе, никогда никого не эксплуатировали и не выступали против «красных кхмеров». Она благодарна вьетнамцам за приют, но она кхмерская патриотка и хочет как можно быстрее возвратиться на родину. Она слышала, что страна разорена. Правда ли это? Но не это главное. Страна будет восстановлена, а людей уже не воскресить.
П. немного стыдно своей необразованности, но она просит повторить, как называется страна, из которой я прибыл, и где она расположена. На каком языке говорят в этой стране? Друзья ли мы Вьетнаму? Ах, надо было сразу сказать, что вы были в составе международной комиссии по Индокитаю. Понимаю, «Полонь».
XCIV. Тридцатипятилетняя мадам Нуон Варин, учительница французского языка в частном лицее в Пномпене. Красивая, образованная, начитанная, она прекрасно разбирается в политических проблемах. Говорит свободно, четко формулирует мысли; ее голос и безупречное произношение обращают на себя внимание. На ней застиранная, выцветшая блузка и длинная, до щиколоток юбка, сшитая из дешевого материала, но выглядит она как придворная дама.
Во времена Лон Нола Нуон Варин сочувствовала «красным кхмерам», как и значительная часть молодой кхмерской интеллигенции. Семнадцатого апреля в полдень она стояла на проспекте Монивонг и вместе со своими друзьями и учащимися лицея горячо приветствовала вступающие в город революционные отряды. Она была уверена, что открывается новая, лучшая глава в истории ее страны. Когда встреча войск закончилась, она направилась домой, так как детей оставила под присмотром няни. Но не дошла. За триста метров от дома ее остановил патруль «красных кхмеров» и приказал присоединиться к группе встревоженных, ошеломленных людей. Не помогли ни протесты, ни упоминание об оставшихся дома детях, ни уверения, что Нуон Варин сочувствовала революции и готова ей дальше служить. Солдат ударил ее прикладом в спину, велел снять обувь и двигаться вместе с колонной.
Через три часа после встречи частей освободительной армии Нуон Варин была уже далеко от города, не понимая, что произошло и кто свергнул «красных кхмеров», ибо ей в голову не могло прийти, что революционно-освободительная армия может так обращаться с населением. На первом же распределительном пункте она затеяла спор с полпотовским комиссаром, не скрывая своих взглядов насчет того, как должна действовать народная власть, и добиваясь возвращения к детям и мужу. Последствия были ужасны: Нуон Варин направили в одну из самых худших исправительных «коммун» — в Пойпаэт, уезд Прасаут, провинция Кратьэх. Правильнее было бы назвать ее концентрационным лагерем.
«Коммуна» Пойпаэт расположена в 132 километрах на северо-восток от Пномпеня. Этот путь Нуон Варин проделала пешком, под надзором специального конвоира, потому что ее признали человеком исключительно опасным. Она открыто высказывала такие взгляды, от которых за версту несло ревизионизмом, не проявляла смирения, ставила под сомнение непогрешимость «Ангки». Хуже того, на каждом привале и во время марша уверяла своих товарищей и конвоиров, что партия вступится за невинных людей и строго покарает изменников. Нуон Варин была женщиной образованной, твердой, начитанной и не собиралась мириться с преступлениями. Уже тогда, до окончания десятидневного пути в исправительную «коммуну», она была убеждена, что стала свидетельницей преступлений, а не случайного недоразумения. Конвоиры, темные, неграмотные парни из глухих деревень, вообще ничего в ее речах не понимали. Сотоварищи не скрывали страха и подозрений. Это были преимущественно семьи лонноловских офицеров, китайских и вьетнамских купцов, жены инженеров и чиновников. Эти люди тоже не понимали, что произошло в их стране, но от «красных кхмеров» они ничего другого и не ожидали.
Муж мадам Нуон Варин был врачом, выпускником французского университета. Во. Франции он и познакомился со своей будущей женой, окончившей курсы повышения квалификации преподавателей французского языка в «Альянс франсез». У них было трое детей: две дочери, в возрасте пяти и шести лет, и четырехлетний сын по имени Пьер. С того дня Нуон Варин ничего не знает об их судьбе. Нет надежды и на то, что жив муж. С точки зрения полпотовцев, он запятнан слишком многими грехами: общее образование, медицинское образование, свободно владеет иностранным языком, долгое пребывание в капиталистической стране, несомненная принадлежность к классово чуждой социальной группе. А дети? Неизвестно. Нуон Варин не теряет надежды, что они живы. Но няне было почти семьдесят лет, она неграмотная, не знала города, с трудом передвигалась. Не смогла бы позаботиться о детях, даже если ее выселили вместе с ними в «коммуну». А дети слишком малы, чтобы самим о себе позаботиться. Старшей девочке было бы теперь всего десять лет. Пьеру — семь с половиной. А ведь если бы Нуон Варин позволили тогда вернуться домой, дети могли бы быть при ней. Матери имели право брать с собою в «коммуну» детей до пяти, иногда даже до семи лет.
Первые месяцы в «коммуне» Пойпаэт были невыносимы. Нуон Варин получила самую худшую, четвертую категорию. Она думает, что подлежала уничтожению в первую очередь, спас же ее целый ряд случайностей.
Пойпаэт была одной из тех немногочисленных деревень в восточной части страны, откуда поначалу не выселили прежних жителей. Там находилась с семидесятых годов опорная база «красных кхмеров». Население, которое наполовину состояло из народности чамов, было признано заслуживающим доверия, у них был достаточно высокий уровень революционной сознательности. Это были честные люди, но ужасающе темные и бедные. Пришельцев из города им представили как опасных врагов народа, эксплуататоров и иностранных наемников, несущих прямую ответственность за все несчастья, которые обрушились на кампучийскую деревню за последние пятнадцать лет. Крестьяне из Пойпаэта не могли сочувствовать этим кровопийцам, и говорили они на другом языке, так что войти в контакт с ними было трудно. Они помогали кадровым работникам надзирать за новоприбывшими, следили за ними днем и ночью, доносили о каждом случае неподчинения. Бывало, конечно, что крестьянки подбрасывали иногда сушеную рыбину или горсть тапиоки. Но деревня сама еле могла прокормиться.
Голод поначалу ощущался так остро, что Нуон Варин не могла спать по ночам. Она получала сто граммов риса в день, один раз в месяц — яйцо, время от времени — миску прахока, крестьянской похлебки с соевыми макаронами, овощами и кусочками рыбы. Но чаще всего людям четвертой категории на кухне выдавали только восемьдесят граммов риса, и это было все. У нее начали выпадать волосы, кожа гноилась, десны кровоточили.
Рабочий день на рисовых полях в Пойпаэте был продолжительней, чем в других местах: с четырех утра и до половины восьмого вечера, с полуторачасовым перерывом на обед, который полагалось съедать в поле, не возвращаясь в помещение «коммуны». Через день работу заканчивали в пять часов, после чего начинались собрания по идейному перевоспитанию, которые часто затягивались до полуночи. Собрания проходили так: полпотовский комиссар, прохаживаясь среди сидевших на корточках жителей «коммуны», несколько раз зачитывал вслух учебную брошюрку «Ангки» на данный месяц. Неграмотные часовые следили, не сомкнутся ли у кого-нибудь усталые веки. Провинившихся немедля призывали к порядку.
Потом начиналась так называемая дискуссия. Она состояла из двух частей. В первой части обитатели «коммуны» должны были один за другим цитировать, по возможности ближе к тексту, тезисы только что прочитанной брошюрки. Вторая часть была посвящена критике и самокритике. Начинался, как выразилась Нуон Варин, «конкурс доносов». Чем яростней обвинял человек в лени или несознательности своих сотоварищей по несчастью, тем лучшую оценку получал он сам. Но этого было мало. Требовалось также как можно хуже говорить о себе, признаваться в дурных мыслях, заниматься самобичеванием, рассказывая собственную биографию, приписывать себе всевозможные прегрешения и проступки.
