Часто человек чувствует себя в схватке с самой жизнью, с самой ее сутью… Это — непреодолимый порыв, который подчас толкает сокола прорезать небо, как стрела молнии, который заставляет дикую утку лететь через всю равнину и который в момент нереста гонит лосося в быстрых водах Юкона, гонит на целых три тысячи километров. И Леклер тоже испытывал нужду выразить свое собственное превосходство, подогреваемое крепкими напитками, шумной музыкой и Батаром. И он предавался разнузданным экспериментам, противопоставляя свою мелочную силу целой вселенной и бравировал настоящим, прошлым и будущим.
— В этом что-то есть! — восклицал он, когда ритмичный бред его разума затрагивал чувствительные струнки Батара и провоцировал заунывное и долгое завывание. — Вот так я заставляю его выступать… Вот так! Ха-ха! До чего ж забавно, очень забавно!! Священник поет, женщины молятся, мужчины ругаются, птицы делают "чирик-чирик", а Батар: "Уay-yay!"… И все это похоже… Ха! Ха! Ха!
Отец Готье, духовник, однажды обвинил его в безбожии. Но своей проповеди он больше никогда не повторял.
— Вы говорите, что я буду проклят? Может быть, отец мой. Ну что ж, тем хуже! Буду трещать в огне ада, как елка на костре стойбища, так ведь, отец мой?
Но все имеет свое начало и свой конец, как доброе, так и злое… И Леклер Ле Моди не был исключением из этого правила. Летом, когда обмелели реки, в лодке с шестом он отплыл из Мак-Дугла в направлении Санрайза. С ним находился некий Тимоти Браун, когда они отплыли из Мак-Дугла, но в Санрайз он прибыл один. Позднее стало известно, что они поссорились в начале пути, так как "Лизи", старый десятитонный пароход, уйдя на сутки позже Леклера, прибыл в Санрайз на три дня раньше него. Когда Ле Моди пристал к берегу, в плече у него зияла дыра от пули.
В Санрайзе была открыта шахта по добыче золота, и жизнь в городе изменилась полностью, и во всем. После появления нескольких сотен искателей, продавца виски и с полдюжины игроков-профессионалов миссионер увидел, как в мгновение ока результат его долголетних трудов среди индейцев превратился в прах.
Когда скво занимались только тем, что варили фасоль или поддерживали огонь в очагах холостых шахтеров, а их мужья выменивали теплые меха на бутылки с темной жидкостью и на поврежденные часы, добрый пастор, ложась, в постель не раз повторял: "Господи, спаси мою душу!" — ну и отправился в длинное путешествие в длинном, грубо сколоченном ящике. После чего игроки перетащили свои столы с рулеткой и "фараоном" в хижину миссионера, и постукивание жетонов и стаканов раздавалось там с зари до наступления сумерек.
Так вот, Тимоти Брауна очень почитали среди этих "искателей приключений" Севера. Упрекали его только за вспыльчивый характер и за слишком большую драчливость. Мелкие грешки, в общем-то, которые ему охотно прощали, за его доброе сердце и благородство. Но ничего не складывалось в пользу Леклера Ле Моди, и чаще всего вспоминали о его вероломстве. И поэтому, если одного любили, то друг ого ненавидели. Как только увидели его с перевязанным плечом (ему была наложена антисептическая повязка), люди из Санрайза препроводили его к судье Линчу.
Дело было — чего уж проще. Он поссорился в Мак-Дугл с Тимоти Брауном. И в компании последнего выехал из Мак-Дугл. А в Санрайз он прибыл один, без Тимоти Брауна, Значит, учитывая все вышеизложенное, все единодушно пришлите выводу, что Леклер убил Тимоти Брауна. С другой стороны, обвиняемый признавал точность только какой-то части этих фактов, но конец истории рассказывал по-своему. В тридцати километрах от Санрайза (он вместе со своим спутником вел свое судно, маневрируя вдоль скалистого берега) вдруг раздались два выстрела. Тимоти Браун качнулся прямо над бортом судна, и его рана окрасила воду, а сам он пошел ко дну. Что касается самого Леклера, он рухнул на дно лодки с обжигающей раной в плече. Он лежал, недвижимый, и рассматривал берег. Через некоторое время два индейца показали головы, вышли на берег, неся пирогу из березовой бересты. И когда они опустили ее на воду, Леклер выстрелил. Пуля задела одного, того, кто наклонил голову в воду, как Тимоти Браун.
Второй спрятался на дне пироги, и тогда пирогу и суденышко стало относить течением. Потом двойной поток течения их отбросил одного от другого, и лодка пошла вправо от острова, а пирога — влево. Больше Леклер пирогу не видел, потом прибыл в Санрайз. По тому, как рухнул индеец в воду из пироги, было абсолютно очевидно, что в него попали. Вот и все.
Это объяснение казалось неточным. Обвиняемому предоставили десять дней передышки, в то время как "Лизи" вновь спускалась вниз по реке, чтобы приступить к следствию. Через десять часов пароход-"астматик" вернулся в Санрайз и ничего, что подтверждало бы показания Леклера, не привез. А посему судьи посоветовали ему сделать завещание, поскольку в Санрайзе у него была рудниковая концессия на 50 тысяч долларов, а люди, живущие в этих краях, не только писали законы, но и почтительно их соблюдали.
Леклер пожал плечами.
— И все-таки я хотел бы просить вашей милости, самой малой. Я отдаю свои пятьдесят тысяч долларов церкви и своего Батара — черту. Что касается маленького одолжения, так оно состоит в том, чтобы вы сначала повесили мою собаку, а потом — меня. Идет?
Все согласились, что дорогу своему хозяину проложит "злодей", дорогу в последний путь, и члены суда отправились на другой берег, туда, где возвышалась большая одинокая елка. Чарли Ле Ламбэн завязал скользящий узел на конце пенькового троса, накинул петлю на шею Леклера и затянул ее. Руки связали за спиной и его поставили на ящик из-под печенья. Другой конец веревки набросили на большую толстую ветку, потом натянули и солидно закрепили. Таким образом, оставалось только выбить из-под ног Леклера ящик, чтобы увидеть, как он будет раскачиваться высоко от земли.
— Теперь очередь собаки! — сказал Вебстер Шоу, раньше работавший на руднике инженером. — Привяжи его веревкой, Чарли!
Леклер усмехнулся. Ле Ламбэн набил себе рот жевательным табаком, завязал скользящую петлю, а другой конец веревки накрутил на руку. Несколько раз он останавливался, чтобы отогнать назойливых комаров. Все делали то же самое, кроме Леклера, лицо которого наполовину не было видно из-за легкого облака этих пакостных комаров. Батар же, растянувшись на земле, тер глаза и пасть обеими лапами, пытаясь от них избавиться.
Ламбэн ждал, пока Батар поднимет голову. Вдруг до них до всех донесся какой-то слабый зов, и все они увидели бегущего и машущего им руками человека. Это был начальник почтового отделения Санрайза.
— Остановитесь, ребята! — тяжело дыша, сказал он. — Малыш Сэндьюй Бернадотта только что вернулись коротким путем, а с ними — Кастор. Они обнаружили его с двумя пулями в теле на дне пироги, неуклюже вошедшей в рукав реки. Вторым же индейцем был Клок Куц, тот, который нещадно бил свою жену.
— Ну что? Я же вам говорил! — торжествующе закричал Леклер. — Я попал именно в него. Вот видите! Я вам не врал!
— Пора научить жить этих чертовых сивашей! — сказал Вебстер Шоу. — Они все больше наглеют, и с них нужно сбить спесь. Соберите всех индейцев и пусть повесят Кастора, чтобы другим неповадно было. Посмотрим, что он скажет в свою защиту.
— Скажите, месье! — позвал Леклер, видя, как толпа направляется в сумерках в сторону Санрайза. — Я тоже хочу поприсутствовать на спектакле.
— Ах да! Сейчас и тебя отпустят! — проворчал Вебстер Шоу, вполоборота повернувшись к Леклеру. — А пока поразмышляй-ка над своими грехами и добродетелью провидения. Это тебе принесет пользу, и ты сможешь поблагодарить небо.
Как человек, привыкший к превратностям жизни, у которого крепкие, прочные нервы, Леклер покорился ожиданию. Причем он не мог сделать ни малейшего жеста, натянутая веревка заставляли его держаться только стоя, а минимальное расслабление мышц ноги стягивало на его шее подвижную петлю; кроме того, вертикальное положение делало еще болезненнее рану на плече.
Выдвигая нижнюю губу вперед, он дул вверх, чтобы отогнать от глаз комаров. Но такое положение имело еще и свою положительную сторону: избежав когтей смерти, немного испытать и физической боли; а все-таки жаль, что он не мог присутствовать на казни Кастора.
В то время, как Леклер размышлял обо всем этом, его взгляд натолкнулся случайно на собаку. Батар лежал, уткнув морду в передние лапы. Леклер с пристальным вниманием смотрел на животное и хотел поистине понять, действительно ли он спал. Бока собаки, казалось, равномерно вздымались, но дыхание его было несколько учащенным, и каждая шерстинка его пышного меха была готова к бою, что в достаточной мере доказывало, что Батар был начеку. Искатель охотно отдал бы свою концессию в Санрайзе, чтобы удостовериться, что собака не проснулась. И когда на какое-то мгновение один из его суставов хрустнул, он бросил мимолетный взгляд на Батара, чтобы посмотреть, поднимется ли он, отреагирует ли он? В этот миг Батар не пошевелился, но несколько минут спустя он медленно поднялся, лениво расправил свои конечности и начал озираться вокруг.
