— Слушай, а ведь и верно, забыли мы тебе об этом рассказать, — разводит руками Игорь, — извини. Значит, смотри. Портативные станции теперь — штука довольно редкая. Они ведь и не шибко долговечные, и хрупкие к тому же. Те же узбеки их производят, но пока они караваном до нас доезжают, стоить начинают, как будто из золота сделаны. И большую их часть скупает правительство для армии и Службы Безопасности. В свободную продажу совсем единицы поступают, и стоят при этом уже совсем несусветных денег. У Вольных Стрелков, пока ты не добыл в бою или не купил себе радиостанцию, считаешься «молодым». Ну, вроде как, стажером. Денег тебе меньше платят, на самые выгодные контракты не берут и всякое такое. Если станцию добыл, получаешь от более опытных и бывалых наемников позывной. Все, после этого ты полноправный член команды. Со всеми вытекающими. В отдельных случаях, за героизм в бою, например, или какие другие серьезные заслуги, станцией тебя могут наградить, как орденом. И позывной разрешают самому придумать.
— Вот оно значит как. Понял, спасибо. Так, я чего еще спросить хотел…
Договорить мне не дали. За спиной негромко хлопнула дверь кабинета, и мелодичный девичий голос прямо-таки пропел:
— Пап, я к тебе по делу…
Оборачиваюсь, и… Сердце громко бухает на прощание, останавливается и проваливается куда-то глубоко-глубоко. Во рту становится сухо, а колени слабнут, будто от резкого прилива адреналина, хорошо, на стуле сижу, а то мог бы и под ноги ей свалиться. Штабелем, как и положено всем безнадежно влюбленным. Пытаюсь взять себя в руки: ну, что ты, в самом деле, как пацан, зашла девчонка, ну — симпатичная девчонка… очень… Безуспешно, врать самому себе бессмысленно, на пороге не просто красивая девушка, там Мечта с большой буквы «М». Даже с двух больших «М», потому что это — Моя Мечта.
Девушка понимает, что она не совсем вовремя и, кажется, помешала разговору.
— Ой, я, наверное, попозже зайду.
— Нет, нормально все, — отвечает ей Костылев, — Проходи, знакомься. Это — Михаил Тюкалов — самый страшный человек на всем Терском Фронте. Миша — это моя дочь, Анастасия.
Собрав всю волю в кулак, нахожу в себе силы, как ни в чем не бывало подняться со стула ей на встречу и легонько пожать протянутую руку.
— Настя, рада знакомству.
— Михаил, взаимно.
— И что, — она хитро смотрит на меня своими яркими, как кавказское небо, голубыми глазами — действительно такой страшный? Не похож совсем!
— Это я просто талантливо маскируюсь, а так — да. Страшнее меня — только мыши в темном погребе.
— Теперь верю, — смеется она. — Мышей я, правда, боюсь.
— Михаил, — прерывает нашу беседу Игорь, — ты спросить-то чего хотел?
Хм, правда, а чего я хотел-то? А черт его знает, все мысли из головы, словно взрывом вымело.
— Не помню, — честно отвечаю я ему. — Ладно, Василич, пойду я, пожалуй, не буду вам мешать. Да и дел у меня полно. Важных.
В сторону «Псарни» иду, будто пыльным мешком нахлобученный. В голове кавардак, мысли пляшут пьяными чертями. А перед глазами — она. И самое забавное, попросит кто-нибудь ее внешность описать — не смогу. Нет, смогу, конечно: молодая, лет двадцати двух, не старше, высокая, где-то метр семьдесят пять, стройная, загорелая. Густые светло русые волосы чуть ниже плеч, тонкие черты лица, очаровательный чуть вздернутый носик, нежный румянец на щеках и невероятно яркие голубые глаза. Если б я такие глаза увидел раньше, решил бы, что дело в особых контактных линзах. Но какие линзы тут, на Терском Фронте? Вот, вроде готово описание. Прониклись? И я о том же. Настоящую красоту не описать словами. Это все равно, что пытаться описать Солнце. Видел? Видел! А что сказать о нем можешь? Ослепляет…То-то…Одним словом, пропал ты, Миша, как есть пропал!
Каким-то чудом умудряюсь вспомнить, что собирался зайти на рынок. Там, немного поплутав по рядам, нахожу то, что искал — широкую матерчатую изоленту черного цвета, которую продавец назвал «тактической» и, понимающе кивнув на мою бандану, спросил:
— Магазины сматывать?
— Догадливый. Дай две, про запас. А спички есть у тебя?
— Есть, и в пачках по десять коробков, и поштучно.
— Тогда две пачки.
Расплатившись, направляюсь назад в гостиницу, исправлять обнаруженные во время «прогулки» в Беной недостатки. Проще говоря — магазины сматывать. Дело не хитрое и не долгое, но вот поленился сделать сразу, и мог за это жестоко поплатиться, окажись боевиков больше, чем четверо. А еще надо купить хороший бинокль. Без оптики на враждебной территории тяжко, уже имел возможность убедиться. Но к Старосельцеву я пойду завтра, думается мне, помимо бинокля, там еще много чего покупать придется.
Проснулся я несколько раньше, чем планировал. Сон мой прервали надрывные вопли ишака на улице. О господи, да что ж ты так орешь-то, животное? С тебя что, шкуру с живого тупым и ржавым ножиком снимают? С силой провожу ладонями по лицу, прогоняя сонную одурь. Взгляд падает на циферблат лежащих на прикроватной тумбочке «Командирских». Ой, мама, еще и шести нету! Да когда ж ты заткнешься, длинноухий!!! Выглядываю в выводящее во внутренний дворик гостиницы окно и сквозь переплетение уже сильно пожухших виноградных листьев получаю, наконец, возможность разглядеть разыгравшуюся там «драму». Какой-то пожилой чеченец привез на запряженном в небольшую тележку ослике овощи для кухни. А пока он и Зинаида, сгружали на землю и заносили в кухню многочисленные ящики и мешки, серый поганец решил, похоже, поживиться чем-то из привезенного, скорее всего, морковью из стоящего рядом с ним ящика, но был пойман с поличным. И теперь зеленщик проводит во дворе «воспитательную работу» со своим четвероногим «сотрудником», наглядно объясняя ему при помощи крепкой палки, которую использует, похоже, вместо трости, что воровать не хорошо.
— Эй, дада,[69] тебе пистолет одолжить? — насмешливо спрашиваю я в открытую форточку, — А то ты своей деревяшкой его до завтрашнего вечера убивать будешь!
— Что тебе надо? — раздраженным голосом бросает он через плечо.
— Мне? Мне ничего, не надо, уважаемый. Просто шесть утра на дворе. Люди спят еще. Хуна кхетий?[70] Убери осла, баркалла.[71]
— Со кхийти, дик ду,[72] — отвечает тот уже более спокойным голосом, и, престав размахивать своей палкой, берет ишака под уздцы и начинает выводить из двора.
Несмотря на то, что наступила тишина, поспать мне точно не удастся. На часах уже начало седьмого. Смысл ложиться, если через полчаса снова вставать. Протяжно зевнув, и матюкнувшись вполголоса отправляюсь под душ.
Без пяти семь утра выхожу на улицу. Толя уже тут, молодец, с исполнительностью все в порядке. Одет в почти такой же маскхалат, что и у меня, только пятна на его «березке» желтые, а не белые. На ногах укороченные сапоги, кроссовки тут взять негде, а в чувяках бегать — без ног останешься. Там же подошвы нет, каждый камешек на дороге ногой «прочувствуешь». А прочая обувь, что я тут видел, для бега подходит еще меньше.
— Ну что, курсант, «пятерочки» для начала хватит, или сразу с «червонца» начнем?
Судя по промелькнувшей на мгновение в глазах панике, Анатолию и пять-то километров бежать не хочется. Ничего, втянется. Или сбежит…
От «Псарни» до КПП мимо Комендатуры, и назад, как раз примерно пять километров и будет. Туда и бежим. Стартует Толя неплохо, только топает сильно, но, даже не добежав до КПП, начинает пыхтеть, будто паровоз и часто сплевывать тягучую слюну. На обратном пути, посреди площади перед Комендатурой, он останавливается, и замирает согнувшись, упершись ладонями в колени и пытаясь перевести запаленное дыхание.
— Эй, курсант, кому стоим? Мы еще не добежали.
— Все, не могу больше, — через силу выдыхает он. — Сдохну прямо сейчас.
— Нет такого слова «не могу», курсант, есть слово «надо», — спокойно говорю я. — А если б мы не просто так бежали? А если б там твои друзья бой вели, а ты им патроны тащил? Тоже сказал бы, простите парни, больше не могу, а потому дохните, а я на травке поваляюсь? Так?
— Нет, — хрипло выдыхает Толя.
— Тогда вперед! Тут осталось-то!
Знавал я некогда нескольких «великих тренеров», которые в такой ситуации не преминули бы сообщить Толе, какой он слабак, слизень и аборт. Они были твердо уверены, что если наговорить человеку гадостей, то он обязательно соберется с духом и силами, и…. Пошлет тебя к чертовой матери, развернется и уйдет, добавлю уже от себя я. Это во время службы в армии, когда человеку деться некуда, он вынужден выполнять приказ, в какой бы форме его не отдали. А вот в любых других обстоятельствах, «аборт» в лучшем случае обложит «тренера» по матушке, развернется и уйдет. А в худшем — еще и в морду даст. И будет прав. Потому что нельзя людей унижать. Можно боль причинить на тренировке, иногда, даже травму нанести, всякое бывает. А вот унижать — нельзя.
