Кариатиды
Между окон высокого дома,С выраженьем тоски и обиды,Стерегут парчевые хоромыОжерельем кругом карьятиды.Напряглись их могучие руки,К ним на плечи оперлись колонны;В лицах их – выражение муки,В грудях их – поглощенные стоны.Но не гнутся те крепкие груди,Карьятиды позор свой выносят;И – людьми сотворенные люди —Никого ни о чем не попросят…Идут годы – тяжелые годы,Та же тяжесть им давит на плечи;Но не шлют они дерзкие речиИ не вторят речам непогоды.Пропечет ли жар солнца их кости,Проберет ли их осень ветрами,Иль мороз назовется к ним в гостиИ посыплет их плечи снегами,Одинаково твердо и смелоКарьятиды позор свой выносятИ – вступиться за правое делоНикого никогда не попросят…
* * *
Я видел Рим, Париж и Лондон,Везувий мне в глаза дымил,Я вдоль по тундре Безземельной,Везом оленями, скользил.Я слышал много водопадовРазличных сил и вышины,Рев медных труб в калмыцкой степи,В Байдарах – тихий звук зурны.
Я посетил в лесах УралаПотемки страшных рудников,Бродил вдоль щелей и проваловПо льдам швейцарских ледников.
Я резал трупы с анатомом,В науках много знал светил,Я испытал в морях крушенье,Я дни в вертепах проводил…
Я говорил порой с царями,Глубоко падал и вставал,Я Богу пламенно молился,Я Бога страстно отрицал;
Я знал нужду, я знал довольство, —Любил, страдал, взрастил семьюИ – не скажу, чтобы без страха, —Порой встречал и смерть свою.
Я видел варварские казни,Я видел ужасы труда:Я никого не ненавидел,Но презирал – почти всегда.
И вот теперь, на склоне жизни,Могу порой совет подать:Как меньше пользоваться счастьем,Чтоб легче и быстрей страдать.
Здесь из бревенчатого сруба,В песках и соснах «Уголка»,Где мирно так шумит Нарова,Задача честным быть легка.
Ничто, ничто мне не указка, —Я не ношу вериг земли…С моих высоких кругозоровВсе принижается вдали…
* * *
Вот новый год нам святцы принесли.Повсюду празднуют минуту наступленья,Молебны служат, будто бы ушлиОт зла, печали, мора, потопленья!И в будущем году помолятся опять,И будет новый год им новою обидой…Что, если бы встречатьИначе: панихидой?
* * *
Здесь все мое! – Высь небосклона,И солнца лик, и глубь земли,Призыв молитвенного звонаИ эти в море корабли;
Мои – все села над равниной,Стога, возникшие окрест,Река с болтливою стремнинойИ все былое этих мест…
Здесь для меня живут и ходят…Мне – свежесть волн, мне – жар огня,Туманы даже, те, что бродят,—И те мои и для меня!
И в этом чудном обладанье,Как инок, на исходе дней,Пишу последнее сказанье,Еще одно, других ясней!
Пускай живое песнопеньеВ родной мне русский мир идет,Где можно – даст успокоеньеИ никогда, ни в чем не лжет.
Обезьяна
На небе луна, и кругла и светла,А звезды – ряды хороводов,А черные тучи сложились в телаБольших допотопных уродов.Одеты поля серебристой росой…Под белым покровом туманаВон дроги несутся дорогой большой,—На гробе сидит обезьяна.
«Эй! Кто ты, – что думаешь ночь запылить,Коней своих в пену вогнала?»«Я глупость людскую везу хоронить,Несусь, чтоб заря не застала!»
«Но как же, скажи мне, так гроб этот мал!Не вся же тут глупость людская?И кто ж хоронить обезьяну послал,Обрядный закон нарушая?»
«Я, видишь ли, вовсе не то, чем кажусь:Я родом великая личность:У вас философией в мире зовусь,Порою же просто практичность;
Я некогда в Канте и Фихте жила,В отце Шопенгауэре ныла,И Германа Гартмана я родилаИ этим весь свет удивила.
И все эти люди, один по другом,Все глупость людей хоронилиИ думали: будто со мною вдвоемУма – что песку навозили.
Ты, чай, не профессор, не из мудрецов,Сдаешься не хитрым, и только:Хороним мы глупости много веков,А ум не подрос ни насколько!
И вот почему: чуть начнешь зарывать,Как гроб уж успел провалиться —И глупости здешней возможно опятьВ Америке, что ли, явиться.
Что ночью схоронят – то выскочит днем;Тот бросит – а этот находит…Но ясно – чем царство пространнее, – в немТем более глупостей бродит…»«Ах ты, обезьяна! Постой, погоди!Проклятая ведьма – болтунья!..»Но дроги неслись далеко впередиВ широком свету полнолунья…
* * *
В трубном звуке родные звучат голоса…Звуки склянок… Я вижу движенье…Ясно вижу родных; от окна полосаСвета солнца дает освещенье…Мне легко, хорошо! Знать, в себя я пришел?Память действует; мысли так ясны;Боли нет; я взглянул и глазами обвел:Как все люди добры и прекрасны!О! как жить хорошо; о! как радостен светИ как дорого в людях вниманье…Умирать не хочу я так рано, о нет!Слышу: «Где же его завещанье?»Кто сказал? Я не знаю, но голос знаком!Ах, зачем это слово сказали?Я не умер еще, не разрушен мой дом,Доктора воскресить обещали!Да, да, да! – И опять надвигается тьма,Облик смерти ко мне приступает…Ум мой гаснет… но действуют клочья ума:Просветленье пред смертью бывает…
Приди!
Дети спят. Замолкнул город шумный,И лежит кругом по саду мгла!О, теперь я счастлив, как безумный,Тело бодро и душа светла.
Торопись, голубка! Ты теряешьЧас за часом! Звезд не сосчитать!Демон сам с Тамарою, ты знаешь,В ночь такую думал добрым стать…
Спит залив, каким-то духом скован,Ветра нет, в траве роса лежит;Полный месяц, словно очарован,Высоко и радостно дрожит.В хрустале полуночного светаСводом темным дремлет сад густой;Мысль легка, и сердце ждет ответа!Ты молчишь? Скажи мне, что с тобой?
Мы прочтем с тобой о Паризине,Песней Гейне очаруем слух…Верь, клянусь, я твой навек отныне;Клятву дал я, и не дать мне двух.
Не бледней! Послушай, ты теряешьЧас за часом! Звезд не сосчитать!Демон сам с Тамарою, ты знаешь,В ночь такую думал добрым стать…
* * *
Я видел свое погребенье.Высокие свечи горели,Кадил непроспавшийся дьяконИ хриплые певчие пели.
В гробу на атласной подушкеЛежал я, и гости съезжались,Отходную кончил священник,Со мною родные прощались.
Жена в интересном безумьеМой сморщенный лоб целовала,И, крепом красиво прикрывшись,Кузену о чем-то шептала.
Печальные сестры и братья(Как в нас непонятна природа!)Рыдали при радостной встречеС четвертою частью дохода.
В раздумье, насупивши брови,Стояли мои кредиторы,И были и мутны и страшныИх дико блуждавшие взоры.
За дверью молились лакеи,Прощаясь с потерянным местом,А в кухне объевшийся поварВозился с поднявшимся тестом.
Пирог был удачен. ЗарывшиМои безответные кости,Объелись на сытных поминкахРодные, лакеи и гости.
* * *
Ночь. Темно. Глаза открытыИ не видят, но глядят;Слышу, жаркие ланитыТонким бархатом скользят.Мягкий волос, набегая,На лице моем лежит,Грудь, тревожная, нагая,У груди моей дрожит.Недошептанные речи,Замиранье жадных рук,Холодеющие плечи…И часов тяжелый стук.
Камаринская
Из домов умалишенных, из больницВыходили души опочивших лиц;Были веселы, покончивши страдать,Шли, как будто бы готовились плясать.
«Ручку в ручку дай, а плечико к плечу…Не вернуться ли нам жить?» – «Ой, не хочу!Из покойничков в живые нам не лезть, —Знаем, видим – лучше смерть, как ни на есть!»
Ах! Одно же сердце у людей, одно!Истомилося, измаялось оно;Столько горя, нужды, столько лжи кругом,Что гуляет зло по свету ходенем.
Дай копеечку, кто может, беднякам,Дай копеечку и нищим духом нам!Торопитесь! Будет поздно торопить.Сами станете копеечки просить…Из домов умалишенных, из больниц,Выходили души опочивших лиц;Были веселы, покончивши страдать,Шли, как будто бы готовились плясать…
Утро
Вот роса невидимо упала,И восток готовится пылать;Зелень вся как будто бы привсталаПоглядеть, как будет ночь бежать.
В этот час повсюду пробужденье…Облака, как странники в плащах,На восток сошлись на поклоненьеИ горят в пурпуровых лучах.
Солнце выйдет, странников увидит,Станет их и греть и золотить;Всех согреет, малых не обидитИ пошлет дождем наш мир кропить!
Дождь пойдет без толку, без разбора,Застучит по камням, по водам,Кое-что падет на долю бора,Мало что достанется полям!
Новгородское предание
