- Дверь! - крикнул снизу хриплый женский голос. - Закройте дверь!
Взяв Соню за руку, Антонина Трофимовна осторожно шагнула вперед.
- Здесь лестница, - сказала она. - Не упади.
Они пошли вниз по скользким деревянным ступенькам. Фитилек, вставленный в баночку, бросал пятно тусклого света на стол. Приглядевшись, Соня рядом со столом различила какую-то кучу тряпья. Ей показалось, что тряпье это шевелится.
- Есть здесь кто-нибудь из дирекции? - громко спросила Антонина Трофимовна, и властный голос ее прозвучал необыкновенно трезво в этой жуткой, таинственной пещере.
- Я, - ответил хриплый женский голос.
- А кто вы?
- Директор...
Из груды тряпья выползла женская фигура, закутанная поверх пальто и платка одеялом. Старуха. Согнута, как горбунья. Лицо темное почти до черноты, острый горбатый нос, недобрые глаза. Настоящая ведьма, такая только во сне может присниться.
- А вам что здесь надо? - спросила она грозно.
- Мы из райкома, - сказала Антонина Трофимовна.
- А, проведать пришли! - сказала директорша насмешливо и враждебно. Ну вот, как видите... Я тоже сюда от райкома поставлена. В сентябре. Чтобы работу наладить...
- Э, да я вас помню! - воскликнула Антонина Трофимовна. - Вы еще ко мне заходили... Сколько же вам лет?
- Двадцать четыре, - ответила директорша. - Что, изменилась?
- Пожалуй, изменилась...
- Я в зеркало не смотрю,- сказала директорша угрюмо.
- А меня разве не помните? - спросила Антонина Трофимовна.
- Теперь по голосу узнала...
Они замолчали и долго молча смотрели друг на дружку. Потом Антонина Трофимовна оглядела каморку, в которой помещался директорский кабинет, и спросила:
- Почему здесь темно?
- Потому что затемнение не снято...
- А почему вы днем не снимаете?
- Вечером опять затемнять...
- Так нельзя, - сказала Антонина Трофимовна строго.
Она легко вскочила на стул, со стула на стол и сняла с окна штору из синей бумаги. Покрытое толстым слоем льда полуподвальное окно упиралось в сугроб, и дневной свет проникал только через самый верхний край его. Но всё же комната озарилась вся - с двумя заваленными тряпьем кроватями, с жестяной печуркой, с грудой каменноугольной пыли, сваленной прямо в угол, и огонек на фитильке стал почти невидим. Антонина Трофимовна потушила его, шумно слезая со стола.
- Вы здесь и живете?
- Пока живу.
- Что значит "пока"?
- Сами знаете. Пока живу, а завтра умру.
- Почему завтра?
- Ну, может, сегодня...
- И давно вы здесь ночуете?
- Давно, - сказала директорша. - У меня дома топить нечем.
- Одна?
- Нет, я тут была с Лизаветой...
- Какая Лизавета?
- Старшая банщица первого женского класса. Вот ее постель.
- А где она?
- Умерла. Третьего дня. Я ходила за хлебом, вернулась, а она уже застыла. Вчера я ее выволокла в первый женский класс, на мороз, положила на полок...
- Там она и лежит?
- Там и лежит...
Соня слегка отодвинулась от кровати Лизаветы. Лицо Антонины Трофимовны приняло строгое, замкнутое выражение. Она словно хотела сказать: "Ну, довольно болтать, с тобой до хорошего не доболтаешься, поговорим о деле".
- А баня как? - спросила она.
- Мы дольше всех в городе работали, - сказала Директорша. - У нас котлы маленькие, меньше угля берут.
- Ну, а сейчас?
- Что "сейчас"? - не поняла директорша.
- Сейчас не работаете?
Тощее, черное, птичье лицо директорши дернулось от смеха:
- Да вы что, не видите, что у нас все стёкла высадило?
- И стёкла высажены и угля нет?
- Почему угля нет? - сказала директорша с некоторой даже обидой. - Я же и говорю, что уголь есть. Я, как пришла сюда, прежде всего угля напасла. Мне угля еще месяца на полтора хватило бы. И в печке моей этот уголь горит, Лизавета из котельной натаскала. У меня хорошая истопница была, всё топила да топила, мы дольше всех работали, одни на весь город остались...
- А где ж она теперь?
- Истопница? Как стёкла вылетели, она домой ушла. А что ей здесь делать? Она уже еле на ногах держалась. Может, и умерла...
- Да,- сказала Антонина Трофимовна,- стекол мы не достанем. Их во всем городе нет. Да у вас все ли стёкла вылетели?
- В трех классах ни одного стекла не осталось. В первом женском, в первом мужском и во втором мужском. По всему фасаду.
- А это как же? - спросила Антонина Трофимовна, указав на стекло в окне директорского кабинета.
- Да это же во двор выходит. Во дворе окна целы...
- А у вас все классы окнами на улицу?
- Почему все? Второй женский окнами во двор. Там стёкла есть...
- Вот там и обогреть, - сказала Антонина Трофимовна.
- Один класс?
- Один класс. Посменно.
Директорша опять рассмеялась.
- Ну, это не раньше будущей зимы, если система весной оттает, сказала она. - Ведь система-то замерзла.
- Система?
- Ну, трубы, понимаете. В трубах лед. Их теперь без автогена не отогреешь.
- А мы автоген достанем, - сказала Антонина Трофимовна. - На любом заводе. Скажем: пришлите нам автогенщика, и первыми будете мыться.
- Нет, вы не шутите? - проговорила директорша хмуро, но без прежней враждебности.
- Не шучу, - сказала Антонина Трофимовна. - Я и не думала, не гадала, что у вас уголь есть. А раз уголь есть, мы всё остальное достанем.
Директорша задумалась.
- А кто же будет работать? Ведь я одна осталась, у меня никого нет...
- Дадим тебе народу, дадим! Вот она будет работать, - сказала Антонина Трофимовна, указав на Соню.- Сколько тебе человек надо? Десять? Пятнадцать? И пятнадцать дадим. Я тоже работать буду...
- Пойдемте, я вам всё покажу! - внезапно сказала директорша. - Там еще в одном классе можно обогреть, если два окна фанерой забить. Система - я не знаю как... Если истопница успела из системы воду спустить, так система, может быть, ничего.
Она сбросила с себя одеяло, швырнула его на постель и, тоненькая, сгорбленная, с грязным старушечьим личиком, заторопилась наверх, ведя за собой Антонину Трофимовну и Соню.
Так Соня приняла участие в восстановлении бани. Каждый день она с раннего утра шла в баню и проводила там всё время до вечера. Антонина Трофимовна действительно привела в помощь директорше девушек - не пятнадцать, конечно, а только пятерых, но и это было немало. Все они прежде работали на ниточной фабрике; фабрика летом уехала, а они по разным случайным причинам остались. Они входили в состав девичьей комсомольской бригады, которая сложилась в конце лета на строительстве укреплений под Ленинградом. Когда они вернулись в город, Антонина Трофимовна уговорила их бригаду свою не распускать, и они помогали ей в самых разнообразных работах, необходимых для того, чтобы люди могли жить.
Все они были закутаны с ног до головы - наружу торчали только закопченные носы и потрескавшиеся щёки - и никогда не раздевались, потому что никогда не бывали в тепле; у них от голода гноились пальцы на руках и пухли ноги, они с трудом ходили, а всё-таки по молодости были очень разговорчивы, смешливы и даже неравнодушны к своей наружности.
