Он произнес это намеренно театрально, словно ему задали вопрос в ходе какой-то салонной игры: «Что бы вы сделали, если бы Лору Хант обвинили в убийстве?»
— Пожалуйста, — попросила я его, — пожалуйста, будь серьезен.
— Серьезен! — Он подхватил это слово и бросил его мне с насмешкой. — Ты достаточно много читала из того, что написал Уолдо Лайдекер, чтобы знать, насколько серьезно я отношусь к убийству. Это мое любимое преступление, — добавил он.
Я вырвала руку, вскочила и отбежала в другой угол комнаты.
— Иди сюда, драгоценная моя. Ты должна отдохнуть. Ты очень взволнована. Неудивительно, дорогая, эти хищники так на тебя накинулись. Шелби с его драгоценной галантностью и другой, этот сыщик, который намеревается добиться славы первой газетной полосы. Они разрушат все твое самоуважение, сразят смелость твоей страсти.
— Значит, ты действительно считаешь меня виновной.
Фосфоресцирующий свет придавал коже Уолдо зеленоватый оттенок. Я чувствовала, что на моем лице тоже, должно быть, отражается болезненный отблеск страха. Нервным движением я нажала выключатель лампы. При электрическом освещении моя комната обрела реальность. Я увидела знакомые очертания мебели. На столе стояли розы тети Сью, красные на фоне бледной стены. Я вынула из вазы одну розу, прижала прохладные лепестки к щеке.
— Скажи же, Уолдо, что ты веришь, что я виновна.
— Я тебя за это обожаю. Я вижу перед собой великую женщину. Мы живем в нереальном, кастрированном мире, ты и я. Между нами говоря, есть лишь несколько достаточно сильных для совершения насилия душ. Насилие, — он произносил это слово как будто с нежностью, его голос звучал, как голос любовника в постели, — насилие придает страсти убедительность, моя дорогая. Ты не мертва, Лора, ты сильная, живая женщина, жаждущая крови.
У моих ног на узорчатом ковре рассыпались опавшие лепестки. Мои холодные, нервные пальцы срывали последний лепесток розы.
ГЛАВА VI
Так нельзя записывать случившееся. Я должна излагать все просто и связно, событие за событием, чтобы таким образом разобраться в хаосе, царящем в моей голове. Если меня спросят: «Лора, ты вернулась в пятницу вечером, чтобы убить ее?», я отвечу: «Он не похож на человека, который говорит неправду и флиртует, только чтобы выдавить признание». Если меня спросят о звонке в дверь, об ожидании под дверью момента, когда она подойдет, и я убью ее, я скажу, что больше всего на свете хотела бы встретить его до наступления всех этих событий.
Вот в каком состоянии я нахожусь. Целых два часа я дрожала, сидя в одной лишь комбинации и будучи не в силах одеться. Однажды, давным-давно, когда мне было двадцать лет и сердце мое было разбито, я так же, как и сейчас, сидела на краю постели в комнате с грязными стенами. Я тогда подумывала, не написать ли мне роман о молодой девушке и мужчине. Роман оказался скверным, я его не закончила, но процесс сочинительства как будто вычистил все темные уголки моей души. Сегодня процесс сочинительства добавил бы только больше пыли в эти углы. Теперь, когда Шелби оказался моим врагом, а Марк показал сущность своих трюков, я опасаюсь цепи старательно упорядоченных фактов.
Вероломство Шелби было как бы подано нам на ужин, под непрекращающийся аккомпанемент шуршащего и стонущего за окнами дождя. Я не могла притворяться, что ем, свинцовые руки отказывались поднимать ко рту вилку; Уолдо, напротив, ел с такой же жадностью, с какой он прислушивался к каждому новому сообщению.
Шелби отправился в полицию и под присягой сообщил, что находился в квартире с Дайяне в пятницу вечером. Он рассказал, как он поведал мне, что, когда зазвонил звонок, Дайяне простучала каблучками, проходя через комнату в моих серебряных туфельках, и что она была убита после того, как открыла входную дверь. Шелби сказал, что Дайяне просила его прийти в эту квартиру, потому что боялась какого-нибудь акта насилия. Дайяне уже угрожали, сказал Шелби, и хотя ему не хотелось видеть ее в доме Лоры, он не мог ей отказать, ведь она так слезно его умоляла.
Адвокатом Шелби был Н. Т. Солсбери-младший. Он пояснил, что Шелби не признался раньше, потому что он кого-то при этом оберегал. Имя этого оберегаемого лица не упоминалось в радиосообщениях. Заместитель комиссара полиции Пребл отказался сообщить репортерам, знает ли полиция, кого оберегает Шелби. Признание Шелби превращало его для суда штата в свидетеля обвинения.
В каждом сообщении по радио имя заместителя комиссара полиции Пребла упоминалось трижды в минуту. Имя Марка не фигурировало вовсе.
— Бедный Макферсон, — сказал Уолдо, опуская две таблетки сахарина в свой кофе, — его оттеснили с первого плана Шелби и заместитель комиссара полиции.
Я встала из-за стола.
Уолдо снова пошел за мной по направлению к кушетке, держа чашку с кофе в руке.
— Он вовсе не такой, — сказала я. — Марк не такой, он никого не будет приносить в жертву… ради славы и собственной карьеры.
— Бедное маленькое дитя, — произнес Уолдо. Чашка с кофе звякнула, когда он ставил ее на стол; он снова взял мою руку.
— Для него это игра, Лора, этот парень дьявольски умен. Пребл сейчас празднует свою маленькую победу над ним, но наш маленький Джек Хорнер еще насладится результатами своей победы. Запомни эти мои слова, дорогая, пока ты еще не погибла. Он идет по твоему следу и скоро появится здесь с каким-нибудь планом, чтобы выдавить из тебя признание вины.
Паника вновь охватила меня. Я выдернула руку, вытянулась на кушетке, закрыла глаза и задрожала.
— Тебе холодно, — сказал Уолдо и пошел в спальню, чтобы принести теплый шерстяной платок. Он накрыл мои ноги, разгладил поверхность платка, подоткнул под меня и стоял рядом с кушеткой, испытывая то чувство, которое свойственно довольным собой хозяевам положения.
— Я должен оберегать мое дорогое дитя.
— Не могу поверить, что он всего лишь хотел заполучить мое признание. Я нравилась Марку. А он искренен, — сказала я.
— Я знаю его лучше, чем ты, Лора.
— Это ты только так думаешь, — ответила я.
— Лора, я ужинал с этим парнем практически каждый вечер с тех пор, как завертелось это дело. Он странным образом обхаживал меня, не знаю, почему, но мне представилась редкая возможность наблюдать за ним и за методами его работы.
— Значит, он должен быть интересен, — сказала я. — Все эти годы, что я тебя знаю, я никогда не замечала, чтобы ты ужинал с глупыми людьми.
— Милое дитя, ты всегда оправдываешь свой плохой вкус, не так ли? — Уолдо засмеялся. — Я провел с этим парнем несколько часов, значит, он стал за это время умным и проницательным человеком.
— Он гораздо умнее, чем большинство людей, которые толпятся вокруг и называют себя интеллектуалами.
— Какой же ты становишься твердолобой, когда начинаешь проявлять интерес к мужчине! Хорошо, если хочешь, сознаюсь, что испытывал кое-какой ничтожный интерес к этому парню. Хотя должен признаться, мое любопытство было вызвано тем, что он стал демонстрировать свою любовь к тебе.
— Ко мне?
— Не волнуйся, моя птичка. Ты же была мертва. В его безответной страсти было своеобразное благородство. Он не мог воспользоваться тобой, не мог соблазнить тебя, ты была недосягаема и поэтому желанна, но за пределами всех желаний.
— Уолдо, как ты умеешь все переиначить! Ты не понимаешь Марка. В нем что-то есть, — настаивала я, — что-то от жизни. Если бы он был вовлечен в неудачный роман, то ни в коем случае не был бы так рад моему возвращению.
— Это все трюки.
— Ты и твои слова, — сказала я. — У тебя всегда наготове слова, но они не всегда имеют смысл.
— Этот человек шотландец, дорогая, он так же скуп на чувства, как и на шиллинги. Ты когда-нибудь анализировала эту особую форму романтики, объектом которой становятся мертвые, потерянные, обреченные? Мэри дикого Мура и дорогая Алиса с ее каштановыми волосами — эти героини либо мертвы, либо больны туберкулезом. Смерть — лейтмотив всех их любовных песен. Самое удобное объяснение скудости их страсти по отношению к живым женщинам. Будущее Марка разворачивается, как на экране. — Уолдо как бы развернул свиток этого будущего своей пухлой рукой. — Я вижу, как он романтизирует свою трагедию, призывая бедных обманутых женщин вздыхать вместе с ним по его умершей любви.
— Но он был рад, рад, когда я появилась живая. Он по-особому был рад, как будто, — я смело подбирала слова, — как будто он ждал меня.
— Ах! — произнес Уолдо. — Когда ты появилась живая! — Его голос задрожал. — Когда Лора стала реальной и досягаемой, обнаружилась другая сторона его чувства. Исконная скупость, потребность извлекать выгоду из живой Лоры.
— Ты что же, полагаешь, что его доброта и искренность — это все уловки для того, чтобы добиться признания? Это же глупо, — сказала я.
