— Давай сначала я покажу тебе, что ты должна делать. Потом пойдем к Машеньке, нашей сестре-хозяйке. Она подберёт тебе сменную одежду.
Аню умиляло название своей теперешней профессии — сестра милосердия. Ирочка объяснила ей, что сам главврач Андрей Валентинович настоял убрать из лексикона пресловутое слово "санитарка".
— И правильно сделал! Мы все здесь как одна семья: и персонал и больные. Братья и сёстры. Тем более, больные обычно задерживаются у нас надолго. Или возвращаются через времячко. К своим возвращаться всё ж легче…
В круг Аниных обязанностей входило следить за чистотой, помогать медсёстрам и выполнять некоторые просьбы пациентов. До неё этим занималась другая сестра милосердия, Валентина. Недавно она ушла в декретный отпуск.
— У нас текучести практически нет. И Валентина вернётся через полтора года.
Значит, у Анны в запасе было восемнадцать месяцев. Немало, чтобы разобраться во всём и выполнить миссию.
Халаты один за другим обвисали на ней, как ветви на берёзе.
— Не умеют у нас, шьют по стандарту, а откуда он взялся, этот стандарт, никто не знает! — причитала сестра-хозяйка Машенька. — Ой, девонька, подкормить тебя не мешало бы. Кожа да кости! Мало чем от больных отличаешься. Ты хоть ведро-то поднимешь ли? Валентина наша была — три против тебя!
Аня воспроизвела в уме габариты Валентины и порадовалась за неё: небось, при таких объёмах родит, как выплюнет. С нижней полки бельевого шкафа Машенька выудила короткий халатик с непомерно длинными рукавами. Шили явно на урода, но зачем?
— Не смотри ты так, не халат это! Рубашка, с хирургии осталась. К ней ещё штаны полагаются, но штанов нету. А тебе рубашка эта аккурат халатом будет. Рукава-то обрежем, не бойся. Полчаса работы.
— Тётя Маша, хотите я её дома сама ушью? — обрадовалась Аня.
— Нет, домой нельзя такие вещи носить. У нас стерильность надо соблюдать — больные после лекарств очень к инфекциям восприимчивы, — Мария достала большие портняжьи ножницы и прикинув на глаз, лихо откромсала рукав. — Дома кошки-собаки есть?
— Кошки… — девушка побоялась назвать их количество.
— Ну так хорошенько следи за собой. Ира душевую показала тебе? Вот с неё и начинается наш рабочий день. А одёжу мы часто меняем, прачечная — в детском отделении. Будешь со мной ходить, увидишь. Там и утюжат, какой раз и сами помогаем. На-ко, примерь!
Аня разделась до трусиков и влезла в мини-халатик.
— Загляденьице! Сымай теперь, я смётку обошью руками — от машинной строчки не отличишь, — ловко орудуя иглой, Машенька по ходу успела рассказать Анне много нового об отделении. В настоящее время три палаты пустовало. Двоих недавно выписали: маленького мальчика, у которого наступила ремиссия и анализы нормализовались, и пожилую женщину. Её дочь забрала домой умирать, отчаявшись найти деньги на дальнейшее лечение. С детства Аня росла уверенной, что человеческая жизнь бесценна. Постепенно сама жизнь опровергала это убеждение. Всё имеет свою цену, и в денежном эквиваленте тоже. Чем ты беднее, тем меньше у тебя шансов на спасение. С другой стороны, ты трезво оцениваешь ситуацию, и полагаясь на божью волю или провидение, рано или поздно смиряешься с неизбежным.
Кроме огромных затрат на саму операцию требовался донор: человек с почти идентичным костным мозгом. Его надо искать, всесторонне обследовать, а это опять деньги и главное — время. Когда болезнь прогрессирует, время исчисляется в долларавых купюрах со многими нулями. За рубежом существуют целые донорские банки. Регистры, которые облегчают поиск. Мы только на пути к этому.
— Потом и очереди своей дождаться нужно. Сколько их, болезных, в очереди-то, страна-он какая необъятная. А центров таких — раз два и обчёлся! Врачи у нас гуманные, смотрют кому раньше, а кто потерпит. На западе-то доллар — погоняйло. Слава богу, мы ещё не до конца капиталисты.
Ане захотелось поспорить c Машенькиным дремучим патриотизмом. Разгромные статьи о подпольной торговле человеческими органами, документальные триллеры, посвященные врачам-убийцам являлись не только отрыжкой гласности или охотой за сенсацией коммерческих массмедиа. Это тоже рак, метастазирующий в сознании слабых людей и пока неизлечимый. Нет, не хочется разубеждать тётю Машеньку! Пусть она подольше верит в торжество справедливости и больным внушает свою веру. Вера — сильное лекарство, она продлевает жизнь.
— Ну вот и готово. Можешь пощеголять в обновке, — кроме халатика Анне достались мягкие кожаные чешки с широкой резинкой на подъёме. — Остались от больной девочки. Маленькие, тридцать четвёртого размера… А тебе как раз.
Ноги похолодели и взмокли:
— А что с девочкой?
— Выписали. Она детдомовка, шестнадцать лет. Уехала куда-нибудь учиться. К нам больше не поступала…
Дай-то Бог.
Покинув Машенькины владения Аня направила стопы прямиком к боксу номер семь. Тихонько постучала на всякий случай, вошла и огляделась. Здесь было очень уютно: медицинская и бытовая аппаратура состовляли основной костяк дизайна. Экзотическое дерево на подоконнике, несколько фотографий в рамочках и прозрачный шкаф с книгами "одомашнивали" обстановку. Юноша не спал. Внимательно и пристально он изучал Аню. Всю, с головы до ног, каждую детальку:
— Ты кто?
Девушка приблизилась к высокой кровати на колёсиках и протянула руку:
— Я — новая сестра милосердия. Меня зовут Анна Гаранина.
Его пожатие было слабым и тёплым:
— Роман Мицкевич. Ты вместо Валентины?
— Да. А почему все здесь зовут её полным именем?
— Не знаю. Так привыкли. Ко всему со временем привыкаешь.
— Просто остальные — Раечка, Ирочка, Машенька…
— А ты у нас будешь Анечкой, Анютой или Нюрочкой? — он её на что-то провоцировал, этот Роман Мицкевич. Но на что?
— Я бы хотела остаться собой, то есть Аней.
— Замётано.
Она ему понравилась с того самого момента, как вошла. Маленькая, худая, с тёмно-каштановой кичкой на голове. Смелая и робкая одновременно. Это чувствовалось в манере держаться, говорить. Он угадал её голос: низкий, из самых глубин, как будто с придыханием. Именно такой голос соответствовал ей больше всего. И даже поза… Склоненная набок головка, выкинутая вперёд надломленная в колене правая нога, упор на левую со сведенным для надежности внутрь носком, одна рука лежит на пояснице, другая согнута в локте и крепится остриём на изгибе бедра. Птичка-невеличка. Эта поза — её фирменный лейбл. Визитная карточка. Каждый новый человек в их отделении — событие, яркая личность — событие вдвойне. Ромка боялся выдать волнение, боялся казаться мальчишкой и больше всего боялся, что она сейчас куда-нибудь улетит. Пока девушка перечитывала глазами корешки книг, удивляясь про себя многообразию тематики, он украдкой подглядывал её "физиогномику", а на простом человеческом языке — черты лица. Аню нельзя назвать красивой в обычном смысле: идеальные пропорции, симметрия черт. Своей внешностью она низвергала эту банальность и всё потому, что на неё хотелось смотреть без конца. Бледная пергаментная кожа казалась почти прозрачной, приоткрывая тонкую сеть сосудов и пульсирующие венки. Открытый лоб. Прямой, с едва уловимой горбинкой нос и точеные скулы. Пожалуй, скулы излишне высоки. Но какие у девушки глаза! Настоящего зелёного цвета, без всяких примесей — цвет луговой травы перед грозой. А рот! Скромницы отдыхают вне всяких сомнений. Верхняя губка коротковата и едва касается нижней, пухленькой и оттопыренной. Наверное из-за того, что она обделена влагой, хозяйка часто проводит по ней язычком. Но отчего покусывает краешек нижней? Причем в полной задумчивости, рефлекторно, а у мужиков поблизости сердце выпрыгивает из штанов! Анин рот — свидетель скрытой сексуальности, бесценный подарок старушки Афродиты. Интересно, догадывается ли она об этом?
