— Нет, этого делать не надо. Участие в зимнем поиске добровольное.
В это время из-за угла сарая появилась Юля. Она прошла с независимым видом мимо Нестерова, оглядела возы, лошадей, потом, будто вспомнив что-то, быстро побежала к дому экспедиции.
Головлев засмеялся.
— Это она выписываться приходила, но увидела вас, Сергей Николаевич, и постеснялась. Наши отношения теперь такие: она в списке. Но ручаюсь, как только вы уйдете, придет выписываться. Как во время организации колхозов иной тугодум-единоличник, честное слово!
— Ну, если выпишется, так хорошо. Только уж больше не записывайте. И список передайте мне.
Они еще посовещались о грузах, назначили время выезда — восемь часов утра, — проверили до последней мелочи хозяйство и отправились по домам.
7
Варя опять задержалась на разведке.
«Очевидно, нарочно возвращается так поздно, чтобы избежать разговора со мной», — подумал Сергей. С того дня, как Варя освободила свою комнату для Сергея, она держалась по-деловому сухо и всячески отстраняла его попытки продолжить их неоконченный разговор.
Сергей поднялся к себе и уложил свой несложный багаж. Он просидел несколько минут, прислушиваясь к шуму и беготне в коридоре, — в этот последний вечер девушки собирались на танцы. Но вот и они ушли. В доме наступила тишина. Сергей написал о предполагаемом зимнем поиске письмо Бушуеву, выкурил папиросу, спрятал в ящик стола незаконченные записи — он делал сводное описание всей документации о русских алмазах — и задумался. Все, чем он занимался, оказывается, не трогало его, словно часть его души спала, и в опустошенной груди стало холодно, только гулко колотилось сердце. Он взглянул на полуоткрытую дверь и с грустью усмехнулся: он не прикрыл ее только потому, что надеялся услышать шаги Вари. Но она не поднялась к себе, а сразу прошла в столовую, и сейчас он слышал лишь ее голос. Она о чем-то спрашивала Федоровну, повариху. Сергей спустился в столовую.
Варя мельком взглянула на него, поиграла ножом, но говорить ничего не стала. Повариха поставила на стол сковородку с жареной зайчатиной и, остановясь у стенки, сложила руки на груди, умильно поглядывая на Сергея. Как и все жители этого городка, куда мало еще кто вернулся с войны, она ждала от Сергея необычайных и страшных рассказов о войне, о фашистах, о ранах. Ей хотелось, чтобы Сергей ел с аппетитом и чтобы он был весел.
— Кушайте, кушайте, Сергей Николаевич, — приговаривала она, вздыхая и покачивая головой. — Натерпелись, поди, там беды. Теперь бы отдохнуть… Да какой у нас отдых! Ни пищи, ни тепла настоящего, ни уюта. Живем чисто как цыганы, прости господи! Еда совсем плохая стала: кто зайца застрелит — только и праздника…
— Помолчи, Федоровна, — сказала Варя.
— Да я ведь не в обиду, — поджав губы, ответила повариха.
— И я не в обиду.
Федоровна вышла. Из-за двери донеслось ее ворчанье:
— Высокатная… И то не так, и это не в тютельку! А какое у самой понятие? Расстроить человека — это она может, а утешить — никакой бабьей жалости нету…
Варя молчала.
«Да, чем скорее я уеду, тем лучше», — подумал Сергей. Он видел, что это всеобщее обсуждение их размолвки становится невыносимым для Вари.
— Хорошо, — сказала Варя, как будто отвечая кому-то, и голос ее стал злым, — можешь объявить о свадьбе. Сегодня я перейду в твою комнату.
Сергей вздрогнул и промолчал. Варя подняла глаза. В них были слезы. Сергей растерянно наклонился к ней, не зная, что сказать. А Варя смахнула слезинки, выпрямилась и с вызовом спросила:
— Ну, что молчишь? Не рад?
— Успокойся, Варя…
— Говорят, говорят, говорят… Федоровна говорит, в коллекторской говорят, даже рабочие на разведочных участках спрашивают меня, когда свадьба. Разве мы обязаны отчитываться перед кем-нибудь?
— Нет.
— Пусть будет так, как ты хочешь.
— Я ничего не хочу, — с усилием сказал Сергей.
— А сам ходишь такой, что все тебя жалеют. Только меня никому не жалко. Саламатову жалуешься — что это такое!..
— Саламатову?
— Да!
Сергей медленно встал. Варя испуганно взглянула на него. Мелкая дрожь тронула левую половину его лица. Она еще никогда не видела у него этого странного тика, резко меняющего выражение лица. Значит, война оставила на нем еще один видный след? Но сколько же воли было у Сергея, если он умел подавлять эту непроизвольную гримасу! Вот и сейчас Сергей вдруг успокоился. Он не хотел, чтобы она видела этот след войны.
— Сережа! — умоляюще сказала она.
— Что? — тихо спросил он, как будто и не было этой внезапной вспышки, вызванной ею — она это знала — ярости.
— Уедем отсюда! — Голос ее снова стал жалобным, просительным.
Ему вдруг захотелось из-за одного только этого жалобного голоса махнуть на все рукой, сказать, что он согласен, что не надо портить жизнь и любовь, но хлопнула дверь, вошел Суслов. Он остановился посреди комнаты и с усмешкой сказал:
— Похоже на семейную сцену.
Варя стиснула руки, потом медленно разжала пальцы, все еще не сводя глаз с Сергея. Сергей стоял у стены, тяжело дыша. Суслов, словно не замечая их замешательства, заговорил быстро и развязно:
— А меня вызвал старик и втравил в поездочку. Это не ты ли похлопотал, Нестеров?
— Какой старик? — не понимая, спросил Нестеров.
— Саламатов. Уговорил Палехова, что мне надо ехать с Иляшевым искать какой-то проблематический вольфрамит. Ты не видел у Иляшева эти останки каменного века? А я, признаться, подумал, что это ты мне удружил… — Он искоса взглянул на потемневшее лицо Нестерова и усмехнулся. — Ну, ну, я шучу, шучу. Мы все тут шутим, как умеем. Ты на такую игру не способен. Это Палехов всех считает шулерами, потому что сам носит в кармане крапленые карты… — Он сел к столу, подвинул к себе блюдо с жареной зайчатиной, положил в тарелку. Спросил: — Что же вы не едите? А я-то старался, нарочно к твоему приезду зайца подстрелил. Хороший заяц был, прыткий…
Сергей видел, что Суслова съедает беспокойство, которое тот пытался скрыть за излишней болтливостью, резкостью, шуточками. Когда-то Иван Суслов учился у него, был скромен, тих; теперь он все время метался, словно горела его душа. Варя как будто не слышала слов Суслова. Может быть, она зла на него? Тут, кажется, все злы друг на друга.
Нестеров вернулся к столу, спросил:
— Но ведь есть же у Иляшева какие-то надежды? Иначе он не пошел бы с тобой!
Суслов как будто только и ждал, чтобы с ним заговорили об этом поиске. Он отложил вилку, сердито сказал:
— Я бы этого Палехова вздернул на самой высокой сосне и спросил: «А видите ли вы теперь ваш вольфрам, Борис Львович?» Черт знает что! Сначала разогнал экспедицию, а теперь следы заметает. Саламатова испугался!
