На встречу приехал первый секретарь Московского горкома партии Гришин, ещё несколько человек из руководства. А первый заместитель Косыгина Тихонов, который тоже был в зале, к своему патрону даже не подошёл. Такие вещи просто так не делаются. Как в России говорят: «Чует кошка, чьё мясо съела».
В тот короткий период осени 1980 года, когда Алексей Николаевич был на пенсии, мы были в Индии с Брежневым. У меня было немного денег, командировочных, а я знал, что Косыгин очень любит кокосовые печенья. Купил их, да ещё супруга нашего посла мне небольшой запас дала. Приезжаю, звоню Людмиле Алексеевне: «Я из Индии приехал, Алексею Николаевичу к чаю любимые печенья привёз». Она говорит: «Спасибо тебе. Я сейчас машину пришлю». А потом и сам Алексей Николаевич меня поблагодарил. Он был на пенсии, уже не мой шеф, но я его любил и уважал.
А потом у Алексея Николаевича убрали Карасёва, начальника охраны, остался он один. И за несколько дней до смерти попросил меня прийти. Говорит: «Алёша, Карасёва отбирают, помощник тоже со мной работать не захотел. Ты согласишься со мной остаться? Мы с тобой будем гулять, в театр ездить. Всё время будем вместе. Людмила Алексеевна и все члены семьи очень будут рады».
Меня такая откровенность растрогала. И хотя я служил в «девятке», решение пришло сразу. Не важно, что пришлось бы переходить в систему Совмина на гражданскую службу. Да и времени для размышлений не было. И я говорю: «Алексей Николаевич, я согласен!» И буквально считаных дней не хватило для того, чтобы меня перевести…
После смерти Косыгина для меня многое изменилось. Я иногда ездил в командировки, прилежно занимался обслуживанием первых лиц страны, но уже не на основных ролях. Думал выйти на пенсию, но получилось так, что отработал в органах госохраны ещё 16 лет. Многое и многих повидал, конечно.
Брежнев мне не особо нравился. Мне приходилось работать с ним. У нас ведь задача какая? Быть как можно более незаметными. А он говорит на встрече: «Стой возле меня и никуда не отходи!» А соображал-то он в те времена уже не очень… И вот на приёме я стою сзади, а он ко мне обращается: «Я хорошо сказал? Всё хорошо?» У нас на встречах, особенно за рубежом, публика разная бывала, иностранных разведчиков много. А он всё время ко мне обращается… Я подбегаю, он мне что-то говорит, все думают, что сообщение какое-то передает, а он на самом деле просто одобрения искал тому, что сказал. Или спрашивал: «А там всё хорошо?» И пойми его, что он имеет в виду…
Было время, когда он не просто плохо разговаривал, но и путал слова. Приведу такой пример. Устинову в 1978 году присваивают звание Героя Советского Союза. И 71-летний Брежнев вручает 70-летнему Устинову награду и говорит: «Я тебя поздравляю с девочкой!» Перепутал слова «звёздочка» и «девочка». Я в это время работал, так что сам всё слышал. А про то, что он, опять же в моём присутствии, в ФРГ говорил, даже вспоминать не буду. Скажу только, что начальник его охраны Рябенко меня спрашивает: «Вы что, его напоили?» Я отвечаю: «Нет, это он сам, мы все, как договорились, всё разбавленное наливали!»
В отличие от Хрущёва или Косыгина, у Брежнева время от времени проявлялась какая-то жадность. Даже на приёмах в Кремле он, собираясь уезжать, говорил, указывая на стол: «Вот это, это и ещё то заверните и увезите на дачу!» И ведь знал, что туда уже отправлена машина с его любимыми блюдами, а всё равно давал указания. Может быть, это уже старческое у него было…
Во время советских праздников с демонстрациями или парадами довольно часто мне приходилось передавать сообщения на трибуну Мавзолея. Представляете, если вдруг туда на глазах у всех гостей, в том числе и зарубежных, пойдёт начальник управления из КГБ или кто-то другой такого уровня? Сразу станет понятно: что-то случилось! А так связь была налажена по-другому: кто-то кивнёт мне, я подойду, а потом буквально на корточках, чтобы не было видно за перилами, поднимаюсь на Мавзолей и передаю информацию тому руководителю, которому она предназначается.
Вот когда сбили самолёт Пауэрса 1 мая 1960 года, приходилось таким образом раз за разом бегать туда-сюда. И никто из посторонних даже не подозревал о том, что над нашей страной появился самолёт-разведчик, что его пытались сбить, сначала неудачно, что сбили сначала свой самолёт, а потом всё-таки ракета попала в У-2, а лётчика задержали.
В моей работе нужно было учитывать все нюансы. Если я наливал графин с водой в спальне и туда кто-то заходил, я замечал, прибавилась ли вода или убавилась. Не плеснул ли туда кто-то посторонний что-то, либо запил мой подопечный таблетку или забыл.
За границей, когда мы бывали в резиденциях, приходилось убирать все следы. Особенно упаковки от таблеток и других медицинских препаратов. Разведки-то везде работали, весь мусор просеивали, чтобы узнать, чем наш «царь» болеет. Всё нужно было отслеживать. Сейчас этому такого внимания не уделяют уже.
А сколько раз в моей практике я иглы находил! При Брежневе приезжаем мы в Финляндию. Я стал щупать предназначенную для охраняемого лица постель, проверять. Новое одеяло вроде, а в нём игла оказалась. Скорее всего, конечно, не специально оставили, просто забыли иголку при изготовлении. У Никиты Сергеевича тоже был случай. Приехали мы за границу. Там на веранде резиденции стоит диванчик, на нём пледик, мягонький такой. Стал я его прощупывать. Игла!
Андропов был человек очень простой, не капризный. Работа с ним, в общем-то, была почти отдыхом. Правда, болен был давно, чувствовал себя плохо. И народ вокруг него был тоже разный. Многие стремились пообщаться, приблизиться тогда, когда он этого не хотел. Он иногда говорил мне: «Лёш, а Лёш, не подпускай никого ко мне».
Юрий Владимирович встречался с людьми не только на работе или на даче, но и в других местах. Звонит ему какой-нибудь академик, просится на приём. Не приглашать же его в КГБ! Встречались на конспиративных квартирах, и я его там сопровождал. Своя система оповещения была, открыта форточка, например, значит, что квартира в порядке, всё готово.
В середине 1980-х меня назначили шеф-инструктором. Я учил молодых, инструктировал, проверял. Когда мне исполнилось 60 лет, вроде бы уж и по возрасту на пенсию пора. Но всё равно оставили меня на работе. Я, когда ездил с первыми лицами за рубеж, много видел и всё запоминал. И увлёкся, как сейчас говорят, флористикой. Я знал, как цветы располагаются во время приёмов, встреч, торжеств. Что-то копировал, что-то своё вносил. И в горбачёвские годы, и в ельцинские.
Раисе Горбачёвой моя работа нравилась. Я, например, оформлял её встречи с жёнами членов Политбюро. И в доме приёмов на Воробьёвых горах, и в Ново-Огарёво. Она была в восторге. Интересовалась, кто делал, благодарила, премировала даже.
А однажды погорел. Она говорит мне: «Сделайте мне маленькие букетики. Я хочу 23 февраля поздравить охрану». Нужно было 12 штук приготовить. А в то время, это ведь не нынче, с цветами проблема была. Я поездил по нашим объектам, где цветы выращивались в теплицах. Собрал цветы, сформировал букеты. А завернуть их не во что. Ну, пошёл в магазин «Цветы» на Новом Арбате, купил специальную бумагу. Завернул, поставил в воду, чтобы до утра постояли. А когда она стала вручать цветы, у неё руки испачкались от бумаги. Очень была недовольна. Она была, возможно, излишне требовательной. Любила задавать тон. И ещё демонстрировала жёнам старых членов Политбюро экономию. Настаивала, чтобы стол был простой, чтобы конфет на столе было немного и недорогих, чтобы закуски на столе было не пять видов, а один-два. Говорила: «Не транжирить!» Чтобы изобилия не было…
Конечно, когда с человеком, даже генеральным секретарём или главой правительства, работаешь много лет, видишься практически ежедневно (с Хрущёвым мы по 270 дней в году бывали в разъездах), появляются определённые отношения. И самое главное – это соблюдение баланса, дистанции. Следить за этим должны обе стороны. Чтобы не было панибратства, например, или, наоборот, недоверия, отдалённости. Мне много лет приходилось практически жить жизнью этих людей. Вместе с ними я радовался успехам и победам, переживал неудачи и неприятности. И скажу читателям: «Помогайте близким вам людям не забывать о мелочах. Из них складывается наша жизнь».
Был ли секс в политбюро?
Секса в СССР не было. Во всяком случае, так думала и даже в телевизионном мосте между СССР и США 17 июля 1986 года заявила Людмила Николаевна Иванова (в то время администратор гостиницы «Ленинград» и представительница общественной организации «Комитет советских женщин»). Её фраза была растиражирована всеми мировыми агентствами. И хотя в диалоге говорилось совсем не об отсутствии секса как такового, а о том, что у нас в то время не было проблемы с сексуальными образами в рекламе, фраза осталась. И стала частью нашей истории.
