Вот еретик-Бах и создал двуединую музыку, чтобы показать кровное родство двух религий. Глубокое понимание этого родства и заставило Баха изучать каббалу и даже иногда пользоваться ее знаковой системой для сочинения музыки.
И еще одно очень важное добавление. Многих оно, возможно, удивит. Мой друг детства, замечательный поэт Борис Старосельский, который пишет великолепные стихи, но совершенно не интересуется славой, изданиями, почестями, сделал перевод стихотворения И. С. Баха (!!!), главным героем которого является его курительная трубка! Сам факт существования этого стиха еще больше подчеркивает бесконечную космическую многогранность его создателя. Внимательно прочитав этот стих, вы согласитесь со мной в том, что И. С. Бах ни в чем не ортодоксальный мыслитель. «Пятый евангелист господа Иисуса Христа» (так его называют многие исследователи его музыки), немецкий бюргер-шутник, невероятно требовательный Мастер, автор величайших творений от самого серьезного до самого комичного уровня, любитель пива (второе название его остроумной «Крестьянской кантаты» — «Пивная кантата», где главный герой — пиво), куритель трубки, дважды познавший великую земную любовь и воспевший Любовь небесную. Вот он, этот стих (даю его немецкий оригинал и перевод Бориса Старосельского). Те, кто хочет познакомиться с поэзией, переводами, с невероятно многогранным творчеством Бориса, наберите в браузере «Борис Старосельский / Стихи. ру». Думаю, для многих этот человек станет открытием.
![]()
Назидательные размышления курильщика табака
https://www.youtube.com/watch?v=-Fyg_147jd4
Назидательные размышления курильщика табака
Из тетради И. С. Баха для Анны Магдалены Когда беру я трубку в руки, набью отменным табаком и время отниму у скуки, курю, задумавшись о том, что, вероятно, на нее же черты мои весьма похожи. Я тоже вылеплен из глины, мы с ней однажды упадем на землю твердую и спины сломаем хрупкие вдвоем. Мне вместе с ней придет труба, Нас ждет подобная судьба. Да, трубка блещет белизною, но ждет меня ее удел, и спор не разрешив с судьбою, я, умирая, стану бел, хоть, прогорев как сухари, мы с ней чернеем изнутри. Она горит, владея дымом, и он летит, как похвала, и так же пролетает мимо, и остается лишь зола. Витает слава в небесах, но тело превратится в прах. А надоест дымить, не зная где был толкач, то в суетне притушишь пальцем, обжигая его на гаснущем огне, — так заболит потом, не рад, но как же будет жарок Ад? О, где б я ни был, размышляю о том, как выбрать верный путь, тружусь, и не понять лентяю, в чем этой бренной жизни суть, а если и придет тревога, дымлю, молюсь и славлю Бога. ______________________ Sooft ich meine Tobacks-Pfeife, Mit gutem Knaster angefüllt, Zur Lust und Zeitvertreib ergreife, So gibt sie mir ein Trauerbild — Und füget diese Lehre bei, Dass ich derselben ähnlich sei. Die Pfeife stammt von Ton und Erde, Auch ich bin gleichfalls draus gemacht. Auch ich muss einst zur Erde werden — Sie fällt und bricht, eh ihr’s gedacht, Mir oftmals in der Hand entzwei, Mein Schicksal ist auch einerlei. Die Pfeife pflegt man nicht zu färben, Sie bleibet weiß. Also der Schluss, Dass ich auch dermaleinst im Sterben Dem Leibe nach erblassen muss. Im Grabe wird der Körper auch So schwarz wie sie nach langem Brauch. Wenn nun die Pfeife angezündet, So sieht man, wie im Augenblick Der Rauch in freier Luft verschwindet, Nichts als die Asche bleibt zurück. So wird des Menschen Ruhm verzehrt Und dessen Leib in Staub verkehrt. Wie oft geschieht‘s nicht bei dem Rauchen, Dass, wenn der Stopfer nicht zur Hand, Man pflegt den Finger zu gebrauchen. Dann denk ich, wenn ich mich verbrannt: O, macht die Kohle solche Pein, Wie heiß mag erst die Hölle sein? Ich kann bei so gestalten Sachen Mir bei dem Toback jederzeit Erbauliche Gedanken machen. Drum schmauch ich voll Zufriedenheit Zu Land, zu Wasser und zu Haus Mein Pfeifchen stets in Andacht aus.
Бетховен и Брамс
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Жизнь всякого подлинного гения полна загадок
![]()
Л. ван Бетховен
![]()
И. Брамс
Жизнь Брамса вроде не изобилует невероятными неожиданностями. Но если пойти в глубину, то и музыка, и жизнь Брамса — сплошная загадка. Причем психологически сложная и драматичная. И предельно повлиявшая на его музыку. Попробую коснуться одного из самых интимных вопросов жизни Брамса и его странного, труднообъяснимого поведения. Можно сказать, что изучение сверхсложных моментов частной жизни необязательно. Возможно. Но только тогда, когда это не касается понимания особенностей творчества. Разве такое бывает? — спросит читатель. Ведь личная жизнь всегда связана с творчеством. Это правда! Скажем так: почти всегда! Но порой в копании в интимных подробностях нет необходимости. Музыка Моцарта предельно объективна. Как и Гайдна. И необязательно связывать подробности личной жизни с их симфониями, сонатами, квартетами. И это потому, что они классики, их творчество не является их дневником, а отражает расцвет веры в человеческий разум. Но уже Бетховен, третий венский классик, по всем каналам связанный с Гайдном и Моцартом, обнаруживает в своем творчестве связь с эпизодами и особенностями личной жизни.
Потому что Бетховен уже частью своей личности и творчества в романтизме. Он, в отличие от первых двух, обретает независимость от работодателей, склонность к одиночеству и одновременно огромное желание любить и быть любимым. Причем первое (любить) проходит через всю бетховенскую жизнь (он постоянно был влюблен в разных женщин), а второе (быть любимым) становится непреодолимой преградой к счастью.
