Вздохнул. Ложиться спать не имело смысла, ежели уезжать, то сейчас, до света. Он тихим свистом подозвал стреноженного коня, снял с него путы, взвалил ставшее тяжелым седло ему на спину, затянул подпругу. Привязал к седлу за долгое ужище поводного коня. Скривясь, горько подумал о том, что на Руси не будет кумыса, к которому привык за долгие годы жизни в Орде, вдел ногу в стремя, рывком поднялся в седло. Повел коней шагом, дабы не привлекать внимания, и, только уже миновав спящий стан, перешел на рысь.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Слава Богу, что августовские ночи теплые и можно было спать прямо на земле, завернувшись в халат и привязав к ноге арканом повод пасущегося коня.
В селения Васька не заезжал, справедливо полагая, что одинокому татарину никто здесь не будет рад. (А иначе как за татарина его по платью и принять не могли.) Останавливался в поле. Но и в поле свободно могли наехать и прирезать сонного. Спать приходилось вполглаза, по-волчьи, поминутно вздрагивая и вскакивая. За две недели, что добирался до Курска, исхудал, спал с лица, завшивел до того, что все тело зудело, и уже нетвердо держался в седле. Где-то уже под Курском наехал на разбойничью ватагу. Знал, чуял, к кому едет, но от телесной истомы не выдержал, устремил на огонь. Подъехав к костру, понял по косматым диким лицам, к кому его прибило судьбой, но отступать было поздно.
— Хлеб да соль! — сказал, тяжело слезая с седла. К нему обернулись молча. Под расстрелом враждебных глаз он подошел к костру.
— Накормите хошь, други? — сказал.
Старшой, не отвечая, кивнул ему: садись, мол! Васька, решивши выдержать все до конца, придвинулся к котлу. Ел, обжигаясь, чуя, что никто не тянет ложкой к котлу, глядят на него.
— А ты, однако, жрать горазд! Мож ли што иное деять? — вопросил один из ватажников, и хмуро так вопросил, не издевки ради, а как бы прикидывая: сейчас, мол, тебя порешить али спустя время? Васька отстранился, облизал ложку, чуя отвычную тяжесть в желудке.
— Драться умею! — высказал. — И из лука стрелять!
— Покажь!
— Со светом, други! — возразил и тяжело встал, обрядить коней. (Хотелось одного: свалиться у костра и спать, спать, хошь до Судного дня.) Стреножил лошадей, привязывать скакуна к ноге ужищем не стал, махнувши рукою (убьют, дак и так убьют!), повалился у костра, натянув полу своего мелкостеганого халата на голову. Ватажники переглянулись, усмехаясь.
— Сейчас, што ль? — вопросил один, доставая нож.
— Не! — с неохотою возразил атаман. — Пущай выдрыхнется да расскажет, кто и откуда… Сонного губить, што мертвого!
— А уйдет?
— От нас не уйдет! — успокоил ватажника атаман. — Фомка Заяц нынче в стороже, от ево не уйдешь!
Скоро и все ватажники, докончив варево из ярицы с дичиной, полегли вокруг костра, кто подложивши овчинную свиту, кто на куче лапника, кто подгребши под себя горку теплого пепла.
Васька проснулся, словно толкнули. Небо слегка засинело, близил рассвет.
— Сам-то отколе бежишь? — вопросил атаман, тоже не спавший, лежал навзничь, глядя на звезды.
— Бегу из Орды! — честно отмолвил Васька.
— На Русь?
— Вестимо!
— Давно дома не был?
— Да, сказать не соврать, летов тридцать, и поболе того…
— Думать, жонка ждет по сию пору?
— Парнем был, отроком… Родителя убили литвины. Братовья у меня на Руси… — неохотно отмолвил Васька, подумав о том, что ни ринуть к коню, ни снять путы с жеребца, ни взнуздать, ни даже всесть в седло уже не успеет.
— Я тоже… — начал было атаман и не докончил, замолк.
Васька ждал продолжения, да так и не дождался, атаман похрапывал. Он приподнялся было, узрел настойчивый зрак сторожевого, мысленно махнул рукою и, глубже запахнув халат на груди, тоже заснул. И ночью видел одно: его вели куда-то убивать, вели, зели и никак не могли найти годного места, чтобы зарезать. Спор шел прямо у него над ухом.
Васька проснулся и еще полежал мгновение, дивясь, что не связан и жив. Неуж отпустят? Он осторожно приподнялся, воровато оглядываясь. Костер почти потух, и дозорный раздувал уголья, подкладывая мелкие сухие веточки. Васька посидел, подумал. Осторожно поднялся, цапая глазом: далеко ли кони?
— Да ты посиди, похлебай ухи! — донесся ленивый, чуть насмешливый голос атамана. — Мы тебя ночью-то порешить хотели… Поснидай с нами! Неуж мы для тебя хуже татар?
Васька усмехнул насильно. Холод прошел по спине. Хотелось бежать отселе стремглав. Пересилил себя, уселся у костра, взял ложку.
За трапезой начал было сказывать о сражении — смолк. Здесь это мало кого интересовало.
— Оружия там, поди, братцы, навалено! — мечтательно протянул один из ватажников. — Собрать бы! — И снова смолкли мужики, поглядывая на приблудного русича, что бежал из татар на родину.
— А то оставайся с нами! — предложил атаман.
И у Васьки опять стало сухо во рту: откажись, прирежут! Помотал головою, понурился:
— Меня поймите, други, столько годов! Може, и до смерти не придет узреть боле своих… Тамо уж как-нито… Може, и не признают совсем, тогда и к вам в ватагу попрошусь! А ныне отпустите ради Христа, дайте мне доскакать до дому!
— Ежели есть он у тебя, тот дом! — тяжело примолвил один из ватажников.
— Ежели есть… — эхом отозвался Васька.
Ватажник, до того угрюмо молчавший, качнул головой.
— Отпустим, дружья-товаршци? Все христьянская душа! И хлебом-солью нашими, гляди, не побрезговал!
Легкий необидный гогот прошел по разбойной ватаге.
— Грозился ищо показать, как из лука бьет! — подхватил молодой тать. — А ну, покажь!
Васька, уже сидя в седле, неторопливо достал лук, наложил стрелу, обозрел небо и лес. Над вершинами тянула стайка крякв, поднявшихся с ближайшего болота. Он плавно повел луком, прищурил глаз, натягивая тетиву. Крупный селезень словно споткнулся на лету, перекувыркнулся через голову и рухнул вниз, теряя перья.
— Знатно! — проговорил молодой, подымая птицу, насквозь пробитую стрелой.
Васька сунул стрелу, обтерев от крови, в колчан, крепче уселся в седле.
— Скачи! — подсказал атаман. — Скачи, а то передумаем!
Вторично Васька едва не погиб уже в самом Курске, где рискнул напроситься к какой-то убогой вдовице на ночлег. Женщина пустила. Но тотчас начала жаловаться, что у нее нет корму ни для коней, "ни для тебя, добрый молодец".
Васька, не разговаривая много, достал из калиты серебряный диргем. Обрадованная жонка убежала рысью, но воротилась уже не одна, а с целою толпою, впереди которой, робея и ярясь, подвигался к нему дюжий мужик с подсученными рукавами и большим мясницким ножом за поясом.
— Татарин, татарин! — слышалось в толпе жонок и мужиков.
Ваську на сей раз спасла злость.
— Вы што! Очумели тут навовсе? Али по речи да по обличью свово русича не признать?!
И много еще чего наговорил Васька, пока не почуял вдруг, произнося непотребные слова, что настроение мужиков переломилось. По ругани поверили, что свой. Пошли обычные: что да как? Зазвали в соседний дом, усадили за стол, перевели туда же коней и накормили овсом. Те же люди, которые только что едва не порешили его, сейчас предлагали Ваське наперебой и ночлег, и баню, сетовали, толковали, что, мол, одет не по-нашему, потому и смутились умом…
Выпаренный в бане, отоспавшийся, Васька из утра двинул на базар. Мелкостеганый щегольской халат свой, не без сожаления, обменял на крестьянский зипун сероваленого сукна грубой домашней выделки, а татарский малахай — на круглую русскую шапку. С одежей что-то отпало от души, что-то сдвинулось, и уже чужими и чуждыми показались татарские шайки, что, по словам жителей, разбойничали на дороге под Курском.
Не рискуя далее ехать один, Васька, по совету жителей, пристроился к каравану сурожских торговых гостей, что возвращались из Крыма, и тут-то едва не потерял и свободу, и голову.
Сурожане поглядывали на попутчика с недоверием, посмеивались, расспрашивали въедливо и хитро. Не чаявший беды Васька рассказывал про себя все как на духу, не ведая, что тем самым укрепляет в торговцах их подспудную недобрую мысль. На третью или четвертую ночь — спал в стороне, а тут что-то как толкнуло — тихо подтянулся к костру. И почто тихо? От единой привычки степной да дорожной! Подтянулся, хотел привстать, да и замер. У костра говорили о нем:
— У беглый! То и смекай! Правит на Русь, а с какой такой целью? Нам неведомо! Сотником был, бает, дак и не из плена бежит, тово! Може, он какой соглядатай ханский!
— В Кафе за ево немалые деньги дадут! — подхватил второй. — Только бы не ушел дорогою!
Тут вмешался еще один, доселе молчавший:
— Сковать ево надобно! На чепь посадим, братцы, тогда уж от нас не удерет!
"Кони! — лихорадочно думал Васька. — Что делать? Кони, всем стадом, были в ночном, а седло и сбруя лежали в шатре, там же и сабля с саадаком. До утра бежать было нельзя. Но и возвращаться в шатер не стоило. Стараясь не шуметь, он отполз в кусты, нашел канаву, полную палым сухим листом, зарылся в лист, в хворост — лишь бы огоревать ночь! Лежал, не спал, поминутно представляя себе, что его уже ищут. Как только начали вставать и торочить коней, Васька ужом выполз из своего схрона, развалисто шагая, подошел к палатке.
