газету получали все учреждения, потому что обязаны были получать и непременно держать ее на виду.
Программа этой газеты, утвержденная правительством, была шире всех газетных программ того времени. Ей было разрешено печатать «все, что интересно читать и потребно обывателю». Так и написано было в разрешении, которое мне показывал сам редактор, маленький чиновничек, назначенный из канцелярии обер-полицмейстера.
Он имел шикарную квартиру при редакции и жил так, как полагается жить человеку, занимающему подобную квартиру.
Редактор никогда не читал своей газеты, имевшей свою хорошо оборудованную типографию. Газету вообще никто не читал, а меньше всего подписчики.
Интересовались ею только самые злополучные люди, справлявшиеся о том, какого числа будет продаваться за долги их обстановка, да еще интересовались собачьи воры, чтобы узнать, по какому адресу вести украденную ими собаку, чтоб получить награду от публикующего о том, что у него пропала собака. Эти лица, насколько я знаю, читали газету, а кто были остальные читатели, если только они были, — неизвестно.
Меня вопросы об аукционах не интересовали, а если у меня пропадала породистая собака, что было два раза в моей жизни, то я прямо шел на Грачевку, в трактир Павловского, разыскивал Александра Игнатьева, атамана шайки собачьих воров, — и он мне приводил мою собаку.
Цензурный комитет в глаза не видал этой газеты, в которой печатались обязательные постановления Городской думы касательно благоустройства города, краткие сообщения из полицейских приказов и протоколов о происшествиях и список приехавших в столицу и выехавших особ не ниже пятого класса.
Кроме того, в газете «припечатывались» казенные и частные объявления, и на квитанциях писалось: «За припечатание сего объявления получено 33 копейки серебром».
Частные лица редко сдавали сюда торговые объявления, и называлась эта газета «Ведомости московской городской полиции».
Распространение газеты зависело от энергии участкового пристава и характера участка, которым пристав этот ведал. Так, в Арбатской и Пречистенской частях этой газеты и не увидишь, хотя каждый домовладелец обязан был на нее подписываться. Эти два участка были населены дворянством, которое гнало полицейских, приходивших с подписной книгой на газету. Зато в некоторых более подходящих участках были приставы, ревностно заботившиеся о доходах газеты, причем, конечно, не забывали и о своем кармане.
В 1881 году московская полиция была преобразована: прежнее административное деление столицы на кварталы было уничтожено, и Москва была разделена на 40 участков.
Квартальных переименовали в участковые пристава и дали им вместо старых мундиров со жгутиками чуть ли не гвардейскую форму с расшитыми серебряными воротниками и серебряными погонами с оранжевым просветом.
Пузатые, небритые квартальные надели почти что гвардейские мундиры, и только некоторые из молодых побрились и стали лихо закручивать усы.
Некоторые из них отпустили бороды по примеру царского двора, где бакенбардисты превратились в бородачей: царь носил бороду.
Квартальные, ставши приставами, конечно, заважничали и подняли тариф: теперь фунтом чернослива или ногой телятины торговцы уже не отделывались — гони наличные, купить сами умеем.
В это время я написал для «Будильника» четверостишие, которое мне показали, троекратно и зло зачеркнутое красными чернилами, да еще с цензорской добавкой: «Это уж не либерально, а мерзко!»
Четверостишие было такое:
Квартальный был — стал участковый,
А в общем та же благодать:
Несли квартальному целковый,
А участковому — дай пять!
В числе таких квартальных, переодевшихся в почти гвардейский мундир, был капитан Змеев — щеголь и козырь вовсю.
Он в это время был приставом на Тверской-Ямской, где улицы и переулки были населены потомками когда-то богатого сословия ямщиков и вообще торговым, серым по тому времени, людом.
Поручил собрать подписку околоточным, но безуспешно. Ответы были такие:
— На кой она нам!
— Мы люди неграмотные, газетов отродясь не читали!
В одно из воскресений, после обедни, на обширный двор участка были согнаны все домовладельцы, трактирщики и лавочники — хозяева.
Поддевки, длинные сюртуки ниже колен, смазные сапоги и картузы как у Дикого из «Грозы» наполнили двор. Вынесли стол с книгой подписки на газету.
Вышел на крыльцо грозный пристав Змеев:
— Здравствуйте, почтенные!
— Здравствуйте, вскородие!
— Кто у вас на «Полицейские ведомости» подписался, руку подними.
Поднялись две руки: трактирщика Осипова и лавочника Луки Прокофьева.
— Выходи сюда.
Подошли без шапок, дрожат.
— Ну, спасибо вам, молодцы! Можете идти домой! — даже руку им подал на прощанье.
Затем обратился к писарю и приказал каждому раздать по газете, кому хватит.
— Здесь, вот видите, на первой странице высочайшие приказы и обязательные постановления напечатаны. Их обязан знать каждый обыватель. Берите газету, располагайтесь на травке и выучите наизусть пока первую страницу. Да чтоб без ошибок было! А кто выучит — пусть доложит мне, я проэкзаменую сам.
И крикнул городовым:
— Никого не выпускать со двора!
Городовые заперли ворота. Пристав важно ушел в свой кабинет.
Ошалелые обыватели бросились к писарю. Некоторые стали по складам читать газету и заучивать.
Писарь предложил желающим подписаться и с квитанцией идти к приставу в канцелярию. Подписка была четыре рубля за год. Конечно, сдачи с пяти рублей не давали. Брали квитанции, шли в канцелярию и исчезали.
Некоторые, упорные, пробовали учить заданное, но ничего не выходило.
В результате весь участок Змеева подписался на «Полицейские ведомости», а выходившие из кабинета с аудиенции через парадный ход участка прямо на улицу почесывали затылок:
— Н-да! Что ловко, то ловко!
В Москве была еще такая же газета с обязательной подпиской, но той в столице не видали.
Она выходила раз в неделю, посылалась в провинцию почтой, где ее сваливали, не распечатывая бандероли, в архив присутственных мест уездных городов. Оттуда она поступала в конце концов через сторожей в соседние лавочки на оклейку стен или употреблялась на курево.
В ней печатались циркуляры, еще ранее разосланные по уездам почтой, и «припечатывались» объявления о пропавших коровах и забеглых лошадях, о потерях документов и разных находках.
Я в первый раз познакомился с этой газетой, носившей громкое название «Московские губернские ведомости», в начале 80-х годов, на охоте под Коломной, где в сельской лавочке в половину этой газеты мне завернули фунт мятных пряников.
На привале в лесу я стал смотреть газету и среди объявлений о пропажах и находках наткнулся на такое сообщение:
«В лесу близ Черкизова найдены неизвестно кому принадлежащие кандалы с потертыми подкандальниками. Владельца просят явиться с доказательствами принадлежности в Московское губернское правление, в стол находок».
Цензура и цензоры
Самым глухим и трудным временем для печати было, пожалуй, десятилетие с 1881 по 1891 год,
