Скорым шагом она отправилась в путь сквозь высокую траву. Пальцы ног приятно погружались в тёплую землю, а росшая вокруг трава была с неё ростом. «Когда я ездила верхом на Серебрянке рядом с моим солнцем и звёздами во главе его кхаласара, она не казалась такой высокой». Дени шла и похлопывала себя по бедру кнутом распорядителя игр. Кнут да одетые на ней лохмотья – вот и всё, что она прихватила с собой из Миэрина.
Зелёное царство, через которое пролегал её путь, уже не было изумрудного цвета, как летом. Даже здесь чувствовалось дыхание осени и не такой уж далёкой зимы. Трава была бледнее, чем помнилось Дени – какая-то тусклая, чахлая, уже готовая пожелтеть, а затем и вовсе стать бурой. Трава умирала.
Дейенерис Таргариен не понаслышке знала Дотракийское море – великий травяной океан, раскинувшийся от Квохорского леса до Матери Гор и Утробы Мира. Впервые Дени увидела его ещё совсем девочкой, недавно обручённой с кхалом Дрого, направляясь с ним в Вейес Дотрак, чтобы предстать перед старухами дош кхалина. Тогда у неё перехватило дыхание от зрелища бескрайних лугов. «Небо было голубое, трава зелёная, а я полна надежд». Её сопровождал сир Джорах, её грубый старый медведь; о ней заботились Ирри, Чхику и Дореа; её солнце и звёзды обнимал её по ночам, и его сын рос в чреве Дени. «Рейего. Я собиралась назвать его Рейего, и дош кхалин в один голос заявил, что тот станет Жеребцом, который покроет весь мир». Она не была так счастлива с тех полузабытых времён, когда жила в Браавосе в доме с красной дверью.
Но в красной пустыне всё её счастье обратилось в прах. Её солнце и звёзды упал с лошади, мейега Мирри Маз Дуур убила Рейего в чреве матери, а потом Дени собственными руками задушила ту пустую оболочку, что осталась от кхала Дрого. После этого великий кхаласар Дрого распался. Ко Поно объявил себя кхалом Поно и увёл с собой множество всадников и рабов. Ко Чхаго объявил себя кхалом Чхаго и увёл ещё больше. Маго, кровный всадник покойного кхала, изнасиловал и убил Ероих – девушку, которую когда-то спасла от него Дейенерис. Только благодаря тому, что в огне и дыму погребального костра родились драконы, никто не уволок Дени в Вейес Дотрак доживать остаток дней среди старух дош кхалина.
«Огонь не причинил мне вреда, лишь сжёг мои волосы». В Яме Дазнака произошло то же самое – это она помнила, хотя происходившее потом словно заволокло туманом. «Там было много людей, они кричали и толкались». Она помнила встающих на дыбы лошадей, перевёрнутую тележку с рассыпавшимися дынями. Снизу прилетело копье, а за ним град арбалетных болтов – один пронёсся так близко, что оцарапал Дени щёку. Другие отскакивали от чешуи Дрогона, застревали там или пробивали насквозь перепонку на драконьих крыльях. Она помнила, как бился под ней дракон, содрогаясь при каждом попадании, а она отчаянно цеплялась за его чешуйчатую спину. Раны дымились – на глазах Дени вспыхнул один из пробивших драконье тело болтов. Другой, сбитый ударом драконьих крыльев, отлетел в сторону. Внизу метались объятые пламенем люди, воздев к небу руки, точно захваченные муками какого-то безумного танца. Женщина в зелёном токаре подхватила плачущего ребёнка и повалила его на землю, прикрывая от огня своим телом – Дени успела разглядеть цвет её одежд, но не лицо. Женщина лежала на кирпичной мостовой, обняв ребёнка, а по ней бежали люди, в том числе и горящие.
Потом всё это растаяло, звуки отдалились, люди стали маленькими, как муравьи, копья и стрелы за спиной падали вниз на излёте – Дрогон прокладывал себе дорогу в небо. Всё выше, и выше, и выше возносил он Дени, высоко над пирамидами и ямами, расправив крылья, чтобы поймать тёплый восходящий поток над прокалёнными солнцем кирпичами Миэрина. «Если я упаду и разобьюсь – оно всё равно того стоило», – подумала тогда она.
Они летели на север, за реку. Дрогон парил на порванных и ободранных крыльях сквозь облака, трепещущие на ветру точно знамёна какой-то призрачной армии. Дени разглядела внизу берега Залива Работорговцев и старую валирийскую дорогу, которая бежала под ними через пески и пустоши, пока не исчезла на западе. «Дорога домой». Затем внизу не осталось ничего кроме колышущейся травы.
«Как давно был этот первый полёт? Тысячу лет назад?» Иногда ей казалось, что так оно и было.
Чем выше поднималось солнце, тем сильнее оно припекало, и вскоре у Дени загудела голова. Её волосы отрастали, но слишком медленно.
– Мне нужна шляпа, – сказала себе Дени. На Драконьем Камне она попыталась соорудить себе головной убор, сплетая стебли травы, как это делали на её глазах дотракийские женщины в кхаласаре Дрого, но либо ей попалась какая-то не такая трава, либо просто не хватало умения. Все плетёные шляпы разваливались у неё в руках. «Попробуй снова, – говорила она себе, – в следующий раз получится лучше. Ты кровь дракона, что тебе стоит сделать какую-то шляпу?» Дени предпринимала всё новые и новые попытки, но последняя оказалась ничуть не успешнее первой.
После полудня она нашла тот самый поток, который заметила с вершины холма. Это был родничок, ручеёк, струйка не шире руки Дени... а её руки становились тоньше с каждым днём, проведённым на Драконьем Камне. Она зачерпнула воду пригоршней и умылась. Сложив ладони ковшиком, Дейенерис задела костяшками пальцев ил на дне ручейка. Будь её воля, она пожелала бы воды почище и попрохладнее... но нет, если бы её желания что-то значили, она пожелала бы спасителей.
Дени всё ещё надеялась, что её будут искать. За ней, возможно, отправится сир Барристан – глава её Королевской Гвардии, поклявшийся оберегать жизнь королевы, как свою собственную. А для её кровных всадников Дотракийское море было родным, и они тоже поклялись ей жизнью. Её супруг, благородный Хиздар зо Лорак, может отправить людей на поиски. И Даарио... Дени представляла, как он едет к ней на коне через высокую траву, улыбается, и его золотой зуб блестит в последнем луче заходящего солнца.
Вот только Даарио отдали в заложники юнкайцам, как гарантию того, что юнкайским командирам не причинят вреда в Миэрине. «Даарио и Герой, Чхого и Гролео, и трое родных Хиздара». Сейчас, конечно, всех заложников уже должны были освободить. Но...
Хотелось бы знать, висят ли ещё мечи её капитана на стене опочивальни, ожидая возвращения хозяина? «Оставляю тебе моих девочек, – сказал он. – Сохрани их для меня, любимая». И тем более хотелось бы знать, знают ли юнкайцы о том, как дорог ей капитан. В тот день, когда заложники отправились в юнкайский лагерь, Дени задала этот вопрос сиру Барристану.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
