— Не дрожат. Не каркай.
— Дрожат. На каждый шорох вскидываешься. Боишься, что он, как в недавние злые времена, пролезет в окно и угостит тебя ножом или кистенем? По-моему, у него нет такого намерения. По-моему, он заявится в открытую потребовать свое.
— Что он потребует? — не выдержал Роуэн. — Он не может потребовать ничего, он от всего отрекся!
— Тогда почему ты превращаешься в студень с того дня, как сын Белвина начал петь о том, что он вернулся из Ангбанда? Почему ты посадил щенка в яму? Почему ты ходишь злой и больной как медведь-шатун?
— А не кажется ли тебе, мой тесть, что ты лезешь не в свое дело?
— Не кажется, Роуэн. Я избирал тебя в князья, но мы еще не сложили тебе беор. И посмотрим, стоит ли складывать, если ты мечешься как укушенный в задницу заяц, от каких-то слухов и песен.
— Это не просто какие-то слухи и песни. Он был там.
— И ты этому веришь?
— Да, — неожиданно для себя ответил Роуэн, хотя намеревался сказать «Нет».
— Вздор, — отрезал Фарамир. — В который могут верить только старые бабы да самые тупые из данов, владеющих замками в медвежьих углах.
— И еще Нимрос. И его отец, которого ни тупым, ни невежественным никак не назовешь. Что ты скажешь на это, разумный мой тесть?
— Скажу, что Нимрос держал его руку с тех пор, как он приехал в Химринг с государем Финродом. Он еще мальчишка. Берен окружал себя мальчишками, пренебрегал старыми воинами а знаешь, почему? Потому что мальчишкам легче всего задурить голову. Они все еще верят в сказки. Будто бы кто-то может войти в Ангбанд, снять Сильарилл с короны Моргота и уйти как ни в чем не бывало.
— Он не ушел как ни в чем не бывало. Он остался без руки.
— Руку можно потеряь где угодно. Как и глаз, — Фарамир дотронулся до своей повязки.
— Тогда тебе придется зачислить в мальчишки или в старые бабы Фритура Мар-Кейрна. Он тоже верит.
— Фритур из Бретиля. А тамошний народ всегда был невеликого ума. Имея дело с халадинами, Кейрн разучился думать.
— Но вот кого тебе не удастся ославить дураком — это лорда Кириона, герольда лорда Маэдроса. Когда он услышал о возвращении Берена, он помчался к Аглону так, что за ним аж закурило на всю долину.
— А от кого он услышал о возвращении Берена?
Роуэн на миг опустил глаза.
— То-то. Ты рассказал ему ту байку, которую услышал от Нимроса и которой испугался. А он… он из феанорингов. Они здравы во всем, кроме того, что касается Сильмариллов.
— Короче, почтенный Гортон, все, кроме тебя, или глупы, или безумны, или подпали под Береновы чары. А что же думаешь ты?
— Я думаю, что это хитрость, которой Берену не занимать. Он и вправду нарвался на кого-то, кто ему не по зубам, может быть даже на морготова гаура, которого не смог завалить. И вправду потерял руку. Но не держал в ней Сильмарилл. Смертная плоть не может коснуться Камня и не истлеть. Он бы умер на месте, доведись ему коснуться Сильмарилла. Моргот остался раненым навеки, а он ведь — из Могуществ. Его эльфийская ведьма нашла и выходила его, он где-то отлеживался, зализывал рану, а когда почувствовал себя в силе, высвистал Нимроса, который с прошлого года заглядывал ему в рот и делал по его слову. А сейчас невежественное мужичье подхватило молву и он едет сюда. Да, он отрекался — и что с того? Он служил Саурону однажды. Он нарушил свой беор, сложенный Финроду.
— Он служил Саурону, потом что был верен Финроду.
— Слова! Одни слова. Причем опять же слова Берена и мальчишек, которые вернулись с ним от Тол-и-Нгаурхот. Что там нашли? Трупы эльфов и живого Берена. А что было между ним и Сауроном — кто знает? Почему Берен остался жив? Как это Саурон не удостоверился в его смерти?
— Если ты так думаешь — почему же ты молчал на Тарганнат Беорвейн?
— Мне не сразу пришло это в голову. Какое-то время я тоже пребывал под его чарами. Но теперь прозрел. Своим одним глазом я вижу больше, чем иные двумя. Войти в Ангбанд и выйти оттуда живым может только верный Моргота.
— Ты же мне говорил, что он не ходил в Ангбанд, — криво ухмыльнулся Роуэн. — Выбери что-нибудь одно, почтенный Гортон: или он обычный лжец, или морготов слуга.
— Между двумя гнилыми яблоками не выбирают, Хардинг. Продался он или просто лжет, он достоин смерти. Не нужно сидеть тут и трясти гузном, нужно собрать дружину и выехать к нему навстречу. Ждешь феанорингов? Не жди, князь. Феаноринги не успеют даже если будут загонять в день по трех коней. Берен окажется здесь завтра. Я не знаю, как ты — а я поднимаю свою дружину.
У Роуэна словно глаза открылись: ба! Да тесть совершенно одет и даже перепоясан мечом.
— Вот, значит, оно что… ну, что ж, почтенный Гортон, ты иди поднимай дружину, а я попробую до света урвать еще часок-другой сна.
— Не дури!
— А я и не дурю. Я поостерегусь поднимать свою дружину, тестюшка, потому что я совершенно не уверен, против кого повернут оружие мои воины, если я поведу их на Берена.
— Я не подумал об этом, — Гортон изо всех сил старался не подавать виду, что смущен. — Да, ты молодец, сынок, ты это верно сообразил. Но я знаю, что делать: оставить дома всех, кого я приютил из береновых мальчишек и из здешних предателей. Взять только тех, с кем мы прошли годы в дружине лорда Маэдроса. Да, так будет правильно. На это уйдет немного больше времени. Но так будет правильно.
— Ты уверен?
— В чем на этот раз? — Роуэн заметил, что Гортон в раздражении слегка брызнул слюной.
— Ты так складно рассказываешь о том, что Берен продался Морготу или измыслил басню о своем походе в Ангбанд, чтобы поднять Дортонион против меня. А мне не дает покоя мысль о том, что он и вправду был в Ангбанде и каким-то немыслимым образом добыл Сильмарилл — и чудом спасся. Что тогда? Допустим, я сумею вывести против него дружину. Допустим, она останется мне верна, и Берен умрет под мечами. Так не будем ли мы тогда прокляты перед богами и людьми?
Гортон какое-то время сопел, не зная, что сказать. Но потом нашелся:
— Воина не должны пугать людские проклятия. А перед богами мы чисты, потому что намерения наши благи. Я не верю, что Берен добыл Сильмарилл в Ангбанде. Но если даже это так каким-то чудом — то боги не допустят его смерти. А если мне удастся его убить — значит, он святотатец и лжец.
— Слов нет, ладное объяснение. А что ты ответишь, если я спрошу: не нас ли испытывают боги?
— Вот именно, зять! Они испытывают нас: допустим ли мы, чтобы Беоринг вернул себе княжество либо чудовищной ложью, либо чудовищным предательством. Говорю тебе, Роуэн: лучше в чистоте и неведении убить одного невинного, чем допустить, чтобы виновный получил власть, и силу, и славу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
