— Слушаюсь, мой господин.
— Слушаешь и повинуешься, — уточнил лорд Слейтон, выбрасывая стрелу в камин, где она через миг вспыхнула ярким пламенем.
«Хорошая стрела, зря пропадает», — мелькнуло в голове Хука.
— Сэр Мартин тебя не любит, — понизил голос лорд Слейтон и повел глазами в сторону галереи, словно спрашивая, там ли еще его жена. Хук в ответ едва заметно покачал головой. — Не догадываешься, за что?
— Он мало кого любит, господин, — уклончиво ответил Хук.
Лорд Слейтон задержал на нем взгляд.
— А насчет Уильяма Сноболла ты прав. Он слабеет. Все мы старимся, Хук, и мне понадобится новый сентенар. Ты понимаешь, о чем я?
Сентенаром — сотником, главным над лучниками — Уильям Сноболл был всегда, сколько Хук себя помнил. Совмещая эту службу с должностью управляющего поместьем, Сноболл нажил состояние больше, чем любой другой из людей лорда Слейтона.
— Понимаю, господин, — кивнув, пробормотал Хук.
— Сэр Мартин мечтает видеть новым сотником Тома Перрила. Однако он боится, что я назначу тебя, Хук. С чего ему так думать, я и понятия не имею. А ты?
Хук посмотрел в лицо его светлости, борясь с соблазном спросить, насколько близко тот знавал его мать, но подавил искушение.
— Не знаю, господин, — вместо этого сдержанно проговорил он.
— Так что в Лондоне, Хук, будь осторожен. Сэр Мартин будет с вами.
— В Лондоне?..
— Я получил распоряжение отправить туда своих лучников. Ты бывал в Лондоне?
— Нет, господин.
— Теперь побываешь. Мне не сказано о цели: я посылаю лучников лишь потому, что так велел король. Может, он задумал воевать? Не знаю. Если и вправду грозит война — я не намерен ждать, пока мои люди друг друга прикончат. Бога ради, Хук, не добивайся, чтоб я тебя повесил.
— Я постараюсь, мой господин.
— Теперь иди. Скажи Сноболлу, пусть войдет. Ступай.
* * *
В январе по-прежнему стоял холод. После короткой рассветной метели низкое небо в тот день выглядело тяжелым и, несмотря на утренний час, по-вечернему сумрачным. Поверх тростниковых крыш лежал иней, а те немногие лужи, что еще не превратились в разбитое башмаками грязное месиво, покрывал тонкий ледок. Ник Хук — длинноногий, широкоплечий, темноволосый и хмурый — сидел у харчевни в компании семерых сослуживцев, включавшей его брата и обоих Перрилов. На нем были высокие, по колено, сапоги со шпорами, две пары штанов для тепла, подбитая шерстью кожаная куртка и короткий льняной налатник с изображением золотого полумесяца и трех золотых звезд — гербовых символов лорда Слейтона. У всех восьмерых бойцов поверх одинаковых налатников — грязных и потертых, так что прохожему пришлось бы вглядываться, чтобы различить полумесяц со звездами, — висели на поясе кошель, длинный кинжал и меч.
Прохожие, впрочем, не вглядывались: с вооруженными людьми в гербовых налатниках хлопот не оберешься, а уж тем более со стрелками. Пусть при них нет луков, но с первого взгляда на широкие плечи становится ясно, что каждый из таких оттянет тетиву боевого лука на добрый ярд и не поморщится.
Лучников в Лондоне боялись, и этот страх, едкий, как вонь нечистот, и стойкий, как запах древесного дыма, пропитывал собой все улицы, заставляя обывателей накрепко запирать двери. Даже попрошайки куда-то подевались, а немногие смельчаки, отваживающиеся выйти из дома — их-то россказни и породили страх, — норовили прошмыгнуть мимо стрелков по дальнему краю дороги.
— Господи ты боже мой, — длинно выдохнул Ник Хук, нарушая общее молчание.
— Хочешь молиться — иди в церковь, выродок, — огрызнулся Том Перрил.
— Сначала нагажу твоей матери на голову, — буркнул Хук.
— Заткнитесь оба, — вмешался Уильям Сноболл.
— Чего мы тут высиживаем? — проворчал Хук. — Сдался нам этот Лондон!
— Сидишь себе — ну и сиди, не ной, — осадил его Сноболл.
Харчевня стояла на углу тесной улочки, выходившей на торговую площадь. Вывеска гостиницы — резное раскрашенное изображение быка — свисала с мощного бруса, отходящего от фронтона здания и опирающегося на крепкую стойку, врытую в землю посреди площади. Вокруг площади тут и там виднелись лучники в гербовой одежде, прибывшие в Лондон по приказу своих господ. Самих господ, впрочем, здесь никто не видел. Два священника, тащившие по охапке пергаментных свитков, пробирались по дальней стороне улочки, косясь на лучников. Где-то в городе ударил колокол. Том Перрил сплюнул, и один из священников чуть не споткнулся.
— Господи, чего ж мы тут торчим-то? — простонал Роберт Перрил.
— Господь не скажет, — процедил Сноболл. — Хотя, говорят, наше дело Ему явно угодно.
Богоугодное дело состояло в том, чтобы охранять угол между улицей и рыночной площадью, преграждая путь в обе стороны и женщинам, и мужчинам. Приказ не относился к священникам, конным рыцарям и знати — только к простому люду, а простому люду и без того хватало ума сидеть по домам. Какие-то оборванцы тащили на площадь семь ручных повозок с дровами, бочками, камнями и длинными бревнами, но так как оборванцев сопровождали конные латники в накидках с королевским гербом, то стрелки даже не дернулись их окликнуть.
Дородная девка с изрытой оспой физиономией вынесла лучникам пива из харчевни и разлила по кружкам, с тем же безразличным видом застыв на месте, когда Сноболл полез ей под юбки. Дождавшись, пока он выпростает руку, она протянула ему ладонь.
— Нет уж, милашка, — ухмыльнулся тот. — Я сделал тебе одолжение, так что причитается не с меня, а с тебя.
Девка повернулась и ушла. Майкл, младший брат Хука, старался не отрывать глаз от столешницы. Глядя на его смущение, Том Перрил ухмыльнулся, но промолчал: задирать добродушного Майкла, который никогда не обижался, было бессмысленно.
Королевские латники остановили повозки в центре площади и теперь стоймя укрепляли два высоких столба в двух бочках, набитых камнями и щебнем. Кто-то из латников, проверяя столб на прочность, налег на него всем телом. Столб устоял — работа, видимо, была сделана на совесть. Латник спрыгнул на землю, и оборванцы рабочие принялись раскладывать вокруг бочек вязанки дров.
— Королевские дрова горят ярче, — ухмыльнулся Сноболл.
— Правда? — тут же откликнулся Майкл, который верил любому слову. Никто из лучников ему не ответил.
— Наконец-то, — проговорил вместо этого Том Перрил.
И Хук увидел на дальнем краю площади небольшую толпу, появившуюся из церкви: обычного вида люди, почему-то окруженные солдатами, монахами и клириками. Один из священников направился к «Быку» — харчевне, у которой сидели лучники.
— А вот и сэр Мартин, — объявил Сноболл, будто остальные могли его не узнать.
Хука при виде священника передернуло от ненависти. Тощий, как угорь, тот приближался размашистой походкой, на ходу склабясь все шире и не отрывая от стрелков по-всегдашнему назойливого взгляда странных глаз, которые, как говаривали, смотрели прямиком в мир иной; правда, в рай или в ад — тут мнения расходились. Хукова бабка на этот счет была категорична: «На нем след зубов преисподнего пса, — повторяла она. — Родись он простолюдином, его бы уже повесили».
Лучники нехотя поднялись с места, приветствуя священника.
— Ну что, готовы творить Божье дело? — заговорил, подойдя, сэр Мартин. Его черные волосы поседели на висках и поредели на макушке, недельная седая щетина покрывала длинный подбородок, словно иней. — Нужна лестница, за веревками уже пошел сэр Эдвард. Дворянство на побегушках — залюбуешься, а? Найдите где-нибудь длинную лестницу.
— Лестницу? — переспросил Уильям Сноболл так, будто впервые слышал о такой диковине.
— Длинную, чтоб достала до перекладины. — Сэр Мартин дернул головой в сторону бруса, на котором болталась вывеска с быком. — Длинную, — вновь повторил он с отсутствующим видом, словно уже забыл, что здесь делает.
— Поищите лестницу, — велел Уилл Сноболл двоим лучникам. — Длинную.
— Короткие слишком коротки для Божьей справедливости. — Сэр Мартин, вновь оживившись, потер тощие ладони и взглянул на Хука. — Что-то ты бледен, Хук. Заболел? — спросил он с радостной надеждой, словно Ник Хук собирался помереть прямо у него на глазах.
— Пиво тут подозрительное, — ответил Хук.
— Это потому что пятница, — сообщил священник. — В постный день надо воздерживаться от пива. Твой покровитель, святой Николай, по средам и пятницам отказывался от материнской груди — учись, Хук! Не положено тебе удовольствий в постные дни: ни пива, ни забав, ни грудей — и так будет всегда. А почему, Хук, почему? — Длинное лицо сэра Мартина перекосила злорадная усмешка. — Потому что ты вскормлен от отвислых грудей порока! И детей ее не помилую, говорит Писание, ибо блудодействовала мать их!
Том Перрил хихикнул.
