Передний край проходит примерно в километре. Впереди видна железнодорожная насыпь, в ней укрепились немцы. За насыпью - Зорау. Но его пока что скрывает туман.
Вхожу в маленькую комнату с несколькими плюшевыми стульями и никелированной кроватью. Командир корпуса генерал Мельников в распахнутом френче полулежит на кровати, подложив руки под голову.
- Вот валяюсь. Все готово. Делать нечего, жду.
Он присаживается на кровати. Мельников весь какой-то квадратный, с большой, наголо бритой головой и глубоким шрамом на лбу. У него квадратное туловище, тяжелое квадратное лицо и глуховатый спокойный голос. Но, несмотря на внешность, веет от него не угрюмостью, а какой-то солидностью, основательностью. На квадратном лице острые живые глаза.
Тут же в комнате сидят начальник штаба и начальник артиллерии. Все в состоянии томительного ожидания. То один, то другой выходит на улицу посмотреть погоду. Туман все еще не рассеялся, хотя день обещает быть хорошим.
- Раньше одиннадцати не рассеется, - угрюмо говорит Мельников. - Я еще вчера командующему это докладывал. Вчера тоже потом хороший день был, по рассеялось только к одиннадцати. Если раньше времени начнем, много снарядов зря покидаем.
Кто-то из присутствующих говорит, что лучше было бы вообще начинать в двенадцать или в час, тогда для немцев это непривычное время будет полной неожиданностью.
- По-моему, это и так для них будет неожиданностью, - говорит Мельников. - Я в этом убежден, что они пока ничего не знают. Ведут себя ни тихо, пи громко, как обычно. Но вот заряды даром покидаем, если начнем раньше, чем туман рассеется, вот это плохо будет.
Звонит Москаленко.
- Есть. Слушаю. Есть... - чему-то радуясь, говорит в трубку Мельников и кладет ее. - Отложено на час. Сейчас же сообщить всем, - оборачивается он к командующему артиллерией.
Потом снова хмурится и упрямо повторяет, что и в 9.15 все равно не рассеется. Не раньше, чем в одиннадцать.
Видимо, эта мысль его мучает, и разговор продолжает вертеться вокруг нее, пока не раздается новый звонок Москаленко. На этот раз, положив трубку, Мельников обращается к начальнику связи:
- А ну давайте немедленно выясните, у кого в корпусе позывные "Дуб", "Клен".
- У меня нет таких позывных, - не колеблясь, отвечает тот.
- Тогда выясните у всех приданных нам артиллерийских частей, у кого "Дуб", "Клен". Представьте себе, - говорит Мельников, когда начальник связи выходит, - какой-то мерзавец с этими позывными только что открытым текстом сказал по радио: "Дуб", я - "Клен". Помни, что через пять минут начнется".
- По-моему, и у приданных нам артиллеристов нет таких позывных, говорит начальник артиллерии.
- Черт его знает! - пожимает плечами Мельников. - Может быть, у соседей? Соседи раньше нас начинают, по опять-таки по времени не выходит. Через пять минут, значит, в 8.10... Не понимаю.
- Может, немцы провоцируют, - предполагает кто-то.
- Если провоцируют, плохо. Значит, беспокоятся...
Через пять минут, хромая, волоча одну ногу, входит командир артиллерийской бригады. Худощавый, остроносый и показавшийся мне очень молодым, пока он не стащил с головы солдатскую шапку с генеральской звездочкой. Голова у него была почти совершенно седая.
- Что там с этими позывными? - спросил он. Мельников объяснил.
- Нет, у меня в бригаде тоже нет таких позывных, - сказал артиллерист и, снова надев шапку и сдвинув ее набекрень, присел, поставив меж ног палку, на которую опирался.
Через пятнадцать минут начальник связи входит и докладывает, что ни в корпусе, ни в приданных корпусу частях позывных "Дуб" и "Клен" нет.
- Как так нет? - строго переспрашивает Мельников.
- Никак нет, - стоит на своем начальник связи.
- Ну и слава богу, что нет, - облегченно вздохнув, говорит Мельников. Так и доложим.
Через несколько минут снова звонят сверху, что артподготовка отложена еще на час.
- Это хорошо, - говорит Мельников. - Это, значит, в десять пятнадцать. А только все равно туман раньше одиннадцати не поднимется, - упрямо повторяет он.
В связи с погодой вдруг начинаются воспоминания о Крыме. Артиллерийский генерал называет хорошо мне знакомые места на Керченском полуострове: Корпеч, Тулумчак, Джантару...
- Вот уж когда нам с погодой не повезло, то есть так не повезло! Ну что за погода была! С утра, как только начали наступление, и дождь, и снег, и град, и черт знает что... Ужас просто.
- Да, кто в Крыму не бывал, тот горя не видал, - соглашается начальник штаба корпуса, который тоже был в Крыму.
Я выхожу на улицу. Туман все-таки начинает понемногу рассеиваться. Уже видны крыши домов на окраине Зорау. Мне начинает казаться, что Мельников ошибается и туман поднимется все-таки раньше одиннадцати.
- Ну как, рассеивается? - спрашивает Мельников, когда мы входим обратно.
- Понемножку рассеивается.
- До одиннадцати не рассеется, - еще раз повторяет он.
- А вы бы доложили командующему, - советует кто-то.
- Что ж я буду докладывать. Им там тоже все видно не хуже, чем мне. Они же не где-нибудь в штабе, а тут же, в восьмистах метрах от меня сидят.
- Да, значит, еще час и сорок минут, - говорит артиллерист. - Такое чувство, словно стоишь, ждешь на платформе, а поезд опаздывает.
Мельников заговаривает о том, что, видимо, сегодня все же, удастся обеспечить внезапность.
- По-моему, спрятались мы хорошо. Конечно, два-три дня назад они заметили, когда мы ставили артиллерию на прямую наводку. Но я приказал в тот же вечер всю артиллерию еще раз переставить. Немцы под утро стали бить по засеченным точкам, побили, побили по пустому месту, подумали, что разбили, и успокоились. А у меня все цело.
Из дивизии звонят по телефону, что немцы отдельными группами с ручными пулеметами подходят к железнодорожной насыпи.
- Неужели все-таки пронюхали? - встревоженно говорит в трубку Мельников. - Не должно этого быть. Стреляйте по ним понемножку теми орудиями, что на прямую паводку стоят. Ничего! - добавляет он, уже положив трубку. - Пусть немножко по ним постреляют, сколько-нибудь побьют, все польза. А кроме того, даже подозрительно было бы, если бы мы их наблюдали не стреляли.
Через двадцать минут с наблюдательного пункта дивизии сообщают, что, оказывается, немцы не подходят к железнодорожной насыпи, а, наоборот, отходят от нее. Наблюдатели, когда в первый раз докладывали, ошиблись.
- Вот это уже хуже, - говорит Мельников. Все в комнате взволнованы.
- Неприятно, если что-то все-таки почувствовали, - говорит Мельников. Хотя мое мнение прежнее - не должны они почувствовать. Но тогда вопрос, почему передвигаются. Ну ничего через пятьдесят минут начнем. Значит, даже если отойдут на вторую линию, все равно недалеко уйдут. Мы по первой линии дадим только десять минут огня и сразу перенесем огонь на вторую. Еще неизвестно, где их гуще накроет. Хотя, конечно, с психологической точки зрения плохо, если догадались заранее. Когда догадываются заранее, крепче держатся. Но все равно всех их так или иначе перебьем. А у мертвых психологический фактор особой роли не играет. Да, да, - подтверждает он начальнику артиллерии, - пусть пушки прямой наводкой бьют, и поактивнее. Пусть, не открывая общего огня, бьют отдельными орудиями.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
