На другой же день по возвращении, а было это третьего числа, Цзиньлянь встала рано и направилась к Юэнян. С разговорами она засиделась у хозяйки, а потом, не успев добежать, пристроилась прямо у стены во внутреннем дворе.
После смерти Симэня гости, надо сказать, заглядывали в дом редко, и внутренние ворота перед большой залой были всегда заперты. Только Цзиньлянь подняла юбку и присела под гранатом, как ее рулады донеслись до ушей едва пробудившегося Цзинцзи, который жил тут же рядом в восточном флигеле. Цзинцзи подкрался к окну и заглянул во двор, не предполагая, что это она.
– А-а! – протянул он. – Тебя, оказывается, тут приспичило. Юбку-то повыше подыми!
Цзиньлянь тут же опустила юбку и подошла к окну.
– А-а! Это ты? – проговорила она. – Только встаешь, бездельник? Женушка у себя?
– У матушки Старшей, – отвечал Цзинцзи. – Недавно ушла. Мы в третью ночную стражу спать легли. Матушка не отпускала. Слушали «Драгоценный свиток о красном пологе».[1559] Всю поясницу разломило, пока до конца досидел. А нынче еле-еле встал.
– Будет уж тебе зубы-то заговаривать, разбойник! – обрезала его Цзиньлянь. – Когда ж это ты проповедь слушал, негодник, а? Пока меня не было, тебя сестрица Мэн Третья угощала. Мне ведь доложили.
– Да ты жену спроси, – не унимался Цзинцзи. – Она очевидица. Не был я у матушки Третьей.
С этими словами Цзинцзи встал на кан и просунул в окно свой отвердевший и распрямившийся, как палка, причиндал. Цзиньлянь расхохоталась.
– Чтоб тебе провалиться на этом месте, арестант проклятый! – заругалась она. – Нечего старьем-то трясти! Напугал только. Спрячь сейчас же, а то впущу иглу – запрыгаешь.
– А ты, почтенная, опять не замечаешь его бодрости, а? – Цзинцзи улыбнулся. – Попробуй-ка лучше отправь его куда следует да приголубь от души.
– Ишь ты какой хороший! – продолжала ворчать Цзиньлянь. – Вот разбойник, арестант проклятый!
Она достала зеркальце, поставила на подоконник и, делая вид, будто смотрится в него, занялась совсем другим. Своими алыми губами Цзиньлянь ухватила причиндал Цзинцзи и принялась нежно посасывать. Как только волшебный рог окропился чудесной влагой, грудь молодца переполнили любовные мысли и сладостные чувства.
Да,
Красавица любимому в постелиВсю ночь играть готова на свирели.
Если бы кто-нибудь увидел в этот момент Цзиньлянь, ему показалось бы, что она склонилась перед зеркальцем поправить прическу или подрумяниться. Ему бы и в голову не пришло, до какого бесстыдства распалила ее пагубная страсть. Она была всецело поглощена тем, что делала, когда послышались приближающиеся шаги. Цзиньлянь поспешно спрятала зеркало и отошла в сторону. Цзинцзи тоже отпрянул от окна.
К флигелю подошел Лайань.
– Зятюшка, – обратился он, – вас дядя Фу к обеду приглашает.
– Пусть обедает, – отозвался Цзинцзи. – Я сейчас причешусь и приду.
Лайань удалился.
– Вечером никуда не ходи, – шепнула Цзиньлянь. – Я Чуньмэй за тобой пришлю. Ждать буду. Поговорить надо.
– Слушаюсь и покоряюсь, – последовало в ответ.
Цзиньлянь ушла к себе, а Цзинцзи привел себя в порядок и направился в лавку, но не о том пойдет речь.
Однажды вечером, – небо было темное, звездное, стояла жара, – Цзиньлянь решила помыться и подрезать ногти на ногах. Она велела Чуньмэй нагреть воды, а сама приготовила постель, выгнала москитов и, опустив полог, зажгла в узорной курильнице благовония.
– Матушка! – крикнула ее Чуньмэй. – Жара стоит. Может, вам недотроги для ногтей нарвать, а? Я схожу.
– Ступай, – отозвалась хозяйка.
– Только за ними надо на большой двор идти, – продолжала горничная. – Сейчас принесу. А вы, матушка, велите Цюцзюй натолочь чесноку.
Цзиньлянь приблизилась к горничной и на ухо, чтобы никто не слыхал, наказала:
– Во флигель зайди, пригласи зятюшку. Пусть ко мне вечером заглянет. Разговор есть.
Чуньмэй удалилась.
Когда Цзиньлянь завершила омовение и подрезала ногти, явилась горничная с недотрогою и приказала Цюцзюй растолочь ее в ступе. Потом хозяйка угостила служанку вином и отпустила в кухню на ночлег. Цзиньлянь накрасила ногти на тонких, как молодой лук, пальчиках и попросила Чуньмэй вынести во внутренний дворик скамейку, прохладную постилку, одеяло и подушку.
Приближалась первая ночная стража. В домах богатых затихли голоса, повернулось и спустилось вниз созвездие Нефритовый шнур.[1560] Небесною Рекой разлучены, стоят на берегах Волопас и Ткачиха. Вдруг повеяло ароматом цветов, то тут то там замерцали светлячки.
Цзиньлянь легла на скамейку и стала обмахиваться веером. Она ждала. Чуньмэй отперла калитку.
Да,
Когда луна в моем окне –Качнется цветочная тень на стене.Откроет двери ветерок,И милый заглянет ко мне на часок.
Цзинцзи, надобно сказать, качнул куст цветов. Это был их условный знак. Цзиньлянь заметила, как заколыхались тени цветов, и тотчас же отозвалась из дворика тихим покашливанием. Цзинцзи распахнул калитку и вошел. Они сели, крепко прижавшись друг к дружке.
– А как дома? – спросила она.
– Жена не приходила, – отвечал он. – Мне Юаньсяо даст знать. А Цюцзюй спит?
– Давно легла.
Они обнялись и тут же, во дворе на скамейке, сняв с себя одежды, отдались утехам. Так велика была их любовь!
Только взгляните:
В порыве любовном друг друга лаская, милуя,Сплели они руки, уста их слились в поцелуе.Груди ее нежной, как шелк, он игриво касалсяИ ножку ее поднимал, и за туфельку брался.От чар восхитительных плыл пред глазами туман,Все крепче сжимал он в объятьях нефритовый стан.Казалось, гвоздичный исходит из уст аромат…Вот парою феникс и иволга в небе парят.Давно уже, кажется, дождик из тучки идет.«Дай слово, мой милый, – твердит зачарованно рот, –Дай слово, – тут их охватила последняя дрожь, –Дай слово, любимый, что завтра пораньше придешь!»
Завершив игру дождя и тучки, Цзиньлянь достала пять лянов мелкого серебра и передала Цзинцзи.
– Матушка родная ведь у меня скончалась, – пояснила она. – Гроб ей покойный муж в свое время справил. На третий день, когда в гроб клали, хозяйка позволила мне отбыть за город и сожжением жертвенных денег почтить родительницу. А завтра похороны, но хозяйка меня не отпускает. У самих, говорит, по мужу траур, а ты из дому выходить. Вот я и даю тебе пять лянов, поезжай завтра за город, проводи мою матушку. Надо будет могильщикам заплатить. Ты утешишь меня, если пойдешь. Тогда я могу считать, что сама присутствовала при погребении праха матери.
– Не волнуйся! – уверял ее Цзинцзи, принимая серебро. – Когда тебе доверяют поручение, ты обязан его выполнить во что бы то ни стало. Будь покойна, я все сделаю, что ты просишь. Завтра же утром поеду, а по возвращении расскажу во всех подробностях.
И опасаясь, как бы не обнаружила его отсутствия жена, он поторопился уйти, но об этом вечере говорить больше не будем.
На другой день Цзинцзи вернулся к обеду. Цзиньлянь только что встала и занималась утренним туалетом, когда к ней вошел Цзинцзи. Он поднес ей две ветки жасмина, которые сломал за городом в буддийском монастыре Светлого Воплощения.
– Ну как? Предали земле? – спросила Цзиньлянь.
– Ну а как же! – воскликнул Цзинцзи. – Зачем же я ездил?! В последний путь проводил почтенную. Думаешь, пришел бы я к тебе, если б серебро припрятал, а? Осталось у меня два с половиной ляна. Так я их твоей младшей сестрице на расходы отдал. Как же она тебя благодарила! Поклон просила передавать.
Когда Цзинцзи заговорил о погребении, Цзиньлянь проронила слезу.
– Поставь цветы в чашку, – велела она Чуньмэй. – Да угости чаем.
Немного погодя горничная подала две коробки сладостей и четыре тарелочки закусок. После чаю Цзинцзи ушел. С тех пор они сблизились еще больше.
И вот однажды – дело было в седьмой луне – Цзиньлянь еще с утра договорилась с Цзинцзи о свидании.
– Нынче, смотри, никуда не ходи, – говорила она. – Жди, я к тебе приду.
Цзинцзи обещал, но потом его пригласил Цуй Бэнь, и они с компанией отправились за город, где и прогуляли целый день. Вернулся Цзинцзи пьяный, едва добрался до кровати и сразу, забыв обо всем, захрапел. Под вечер к нему незаметно пробралась Цзиньлянь. Цзинцзи лежал навзничь на кровати. Рядом валялись вещи. Как ни старалась она разбудить его, он так и не проснулся. Было ясно, что он где-то пировал. Выведенная из себя, она пощупала у него в рукавах. Оттуда выпала золотая шпилька-лотос с двумя выгравированными строками:
«Топчет конь с золотой уздечкойи цветы на лугах, и пашни.Гость, пробравшись среди абрикосов,опьянеет в Яшмовой башне».[1561]
Поднеся шпильку к огню, Цзиньлянь поняла, что принадлежала она Мэн Юйлоу.
