том числе и тому, кого вроде бы не было, и кто всё ещё перевязывал себе рану, приятно улыбаясь мне, устремился вперёд.
Зачем? А потому, что все шли в атаку, и я тоже не мог оставаться в стороне. Продолжать же вести огонь как снайперу мне было попросту нельзя. Я небезосновательно полагал, что в кутерьме, где наши во время штурма будут мелькать в окнах, запросто могу в них попасть. Поэтому я принял единственно верное в данной ситуации решение и пошёл в атаку.
Однако по закону подлости нормально начать наступление я опять не смог. Кто-то схватил меня за ногу и вновь уронил. И этим «кто-то» оказался Садовский.
— Погоди, Лёшка! Куды ты опять бежишь? — прошипел он.
— Как куды⁈ Я ж пояснил уже: иду в атаку конечно⁈ Как все! — ответил я и гаркнул: — А ну отпусти!
Так как я свой крик сопроводил ляганием, то Садовский, ойкнув, вынужден был пояснить свои действия.
— Да зачем тебе туды⁈ Ты ж там никого не увидишь⁈
— Увижу кого надо! А сейчас отпусти по-хорошему, иначе хуже будет! — зарычал я, вырвавшись из захвата. Но потом, приняв, что красноармеец действует не в каких-то своих корыстных интересах, а опасается за жизнь наших товарищей, согласился с ним, сказав: — Хочешь помочь, побежали вместе. Будешь подсказывать!
Тот согласно кивнул и сразу же начал хитрить, предложив вначале направиться к броневику, в котором был Воронцов, мол, с ним переговорим.
Но я отмёл его предложение, как несвоевременное, сказав, что сейчас не место и не время для переговоров.
— Дело надо делать, а философией будем заниматься потом!
И бойцу ничего не оставалось, как только принять неизбежное.
Апраксин с перематывающим рану бойцом остались на месте, а Садовский поспешил за мной.
Пока бежали, я пояснял добровольному помощнику, как будем вести бой.
— Если видишь противника, то мгновенно приседай или падай и стреляй в его сторону. И неважно — попадёшь или нет. Я сразу же выстрелю туда же и мы пойдём дальше, — говорил я ему, перепрыгивая через камни.
Садовский говорил, что так и сделает, и очень просил не лезть на рожон.
Через минуту мы вместе с несколькими бойцами вбежали через парадный вход больницы. Мы не были первыми, поэтому сейчас здесь сопротивления не ждали. Волна красноармейцев уже разлилась в разные стороны, стараясь найти и добить противника, который отступил на второй этаж.
Оказавшись внутри, осмотрелся и предложил Садовскому следовать за мной к левой лестнице, что вела наверх. Но тот, стараясь не упасть, подбежал, прыгнул к стенке и опёрся на неё рукой. А всё потому, что какой-то умник включил в здании больницы свет, который по какой-то неведомой причине работал в полуразрушенном городке.
И всё было бы ничего, вот только моя проблема с глазами никуда не исчезла. И когда свет зажегся, то вместе со слезами, появившимися на глазах, я понял, что свои солнцезащитные очки давным-давно где-то потерял.
— Лёшка, что с тобой? Ты ранен? — подбежал ко мне Садовский.
— Почти, — ответил я и пояснил: — Не вижу ничего, — закрыл глаза и, стараясь сориентироваться, махнул рукой в сторону дверей: — Давай-ка, браток, на выход. Будем наших прикрывать с улицы. А то тут я не боец.
В здании раздавались выстрелы. Подошли к вестибюлю, пропустили группу бойцов и собрались было выходить, как услышали громкий крик «Ура!». А вместе с бегающие по этажу бойцы по цепочке стали передавать: «Замкомдив Селиванов и наши раненые командиры живы!».
— А медсёстры⁈ — крикнул я бойцу, что стоял вдалеке.
— Откуда мне знать? — крикнул тот и побежал по лестнице наверх.
Я тяжело вздохнул и, посмотрев в сторону Садовского, сказал:
— Отступление отменяется. Пошли Алёну искать и других женщин. Действуем, как договаривались: ты стреляешь и падаешь, а потом стреляю я.
— А ты сможешь? — усомнился тот.
На что я отвечать не стал, а проскрежетал зубами:
— Вперёд!
Сопровождающий, очевидно вспомнив, в каком неадекватном состоянии я сейчас нахожусь, спорить не стал, и мы направились вправо по коридору в сторону лестничного проёма. Я шёл в метре позади чуть правее Садовского и, прищурившись, старался максимально сосредоточиться, чему, к сожалению, очень мешали потоком льющиеся из глаз слёзы.
Из-за этих слёз видно, что происходит вокруг, мне было плохо, тем не менее общая картина, в общем-то, была ясна — хаос. Переступая через лежащие на полу и ступенях тела, через куски камня, дерева и осколки стекла, я старался не прозевать предупреждения помощника о том или ином препятствии.
«Атака практически слепого, что может быть глупее в жизни?» — витала в голове мысль, которую я всячески отгонял напоминанием о том, что «Клубничку» я должен спасти во что бы то ни стало.
По мере того, как мы поднимались на второй этаж, звуки взрывов гранат и выстрелов нарастали. Однако, как только лестница почти окончилась, и моя нога ступила на предпоследнюю ступень, всё неожиданно стихло.
Это было так неожиданно, что Садовский встал как вкопанный.
— Это что, мы с тобой умерли, что ль? — прошептал я в недоумении.
Тот кашлянул, повёл винтовкой из стороны в сторону, присел, высунулся в коридор и негромко ответил:
— Кажись, нет.
— А чего тогда так тихо?
— Сейчас узнаем, — пообещал тот и крикнул: — Эй, славяне, есть кто живой?
— Есть! — раздался крик ему в ответ.
А потом второй:
— Мы есть, а немцев нет!
— А где они? — вступил в разговор я.
И тут раздался голос сбоку:
— Кого положили, а кто и утёк, в окна попрыгав.
Голос был знаком и мне показалось…
— Товарищ командир?
— Я это, Лёшка, я! — закричал Воронцов, — Ай, чертяка, молодец! Как ты немцев хорошо проутюжил! Все с дырками во лбу! Нам почти
