Наутро Аггей встал рано и пошел в конюшню, где кучер мыл щеткой каракового жеребца, который косил белым глазом, топал ногой.
Рассеянно Аггей обнял морду коня, поцеловал его в серую губу и велел оседлать верхового. Затем потер ладонью свои покрасневшие за ночь глаза и потянулся, запах конюшни был мил ему; подходя к решеткам конских стойл, он гладил рыжие, сивые и черные морды, ласково губами ловившие его пальцы, и думал:
"Проснулась? А вдруг - проснулась? Прочла..." Он вышел на стук выводимого из каретника верхового.
- Шибко Ваську не бейте, барин, - сказал кучер, - не любит.
Рыжий Васька покосился на Аггея и присел, когда плотно уселось на нем восьмипудовое тело.
От быстрой езды Аггей приободрился, и неотступные мысли его просветлели.
"Нет, еще спит, - думал он, повертывая к лесу, - ручку положила под щеку, спит".
Ветви задевали лицо не просохшими от росы листьями, и, глядя на грибные тропки, бегущие от дороги в чащу, крикнул Аггей, приподнимаясь на седле:
- Нет, Надя проснулась и читает письмо... Милая, милая...
Хлестнул коня плетью и поскакал,- придерживая шляпу.
Дорога сбегала- круто вниз; там шумела хвоя и желтел песок. Чтобы не утомить лошадь, Аггей повернул вдоль косогора и скоро' выехал на поляну, где курилась 'обложенная дерном куча и у шалаша на пне сидел в полушубке согбенный старичок, держа в руках кисет... Реденькая борода у старичка так и не поседела, хотя курил он деготь на этой поляне пятьдесят лет, и сколько прожил до того - не помнит. Заезжал к нему иногда барин и давал двугривенный; старичок за это кланялся ему в ноги. Увидев Аггея, он встал и снял шапку.
- Здравствуй,, дед, - сказал Аггей, тяжело впрыгивая на землю, - ну что, все еще живешь?
- Не дает господь бог смерти, - заговорил старичок торопливо и многословно, словно боялся, что его перестанут слушать. - Летом я с молитвой ему служу - за, пчелкой ли присмотришь, солнце встанет - перекрещу ее, а ночью врага колотушкой от ульев гоню... Господу это угодно; он от грехов-то и ослобонит... А за зиму лежишь на печке - такое надумаешь тьфу! - все лето пойдет насмарку: опять грехов полон рот... Оттого и зажился. И еще комар, прости господи...
- Донимает?
- Лют, дыму не боится; вот ужей тоже много, ох, много ужей завелось, бог с ними.
Аггей сел на обрубок и, оглядываясь кругом, прислушивался, как часто бьется сердце. А старичок все говорил, и прыгали воробьи на шалаше.
- Я у тебя до полудня посижу, - сказал Аггей, - разнуздай-ка лошадь.
И, когда старик, охлопотав коня, принес из шалаша дикого меду в бурачке и кувшин ключевой воды, Аггей сказал, краснея:
- Знаешь, дед, я женюсь. Старик перекрестился:
- Вот и слава богу, а то я все думаю - нет и нет у нашего барина хозяйства.
- Увидишь скоро ее; мы кататься поедем, а ты забеги на дорогу и посмотри; такой красавицы не только ты - я не видал. Ты что это - меду мне принес. Дикий? А смотри, в нем пчела.
- Утопла; за добро своей жизни лишилась.
И старик стал глядеть, как Аггей ест мед...
- Всегда по лицу видно, что человеку бог пошлет, - сказал он, - вот у тебя, гляди-ко, глаза белые, будто со страху.
Аггей потянулся и, отойдя, лег на траву, где легкий ветер отдувал мух; возбуждение улеглось, и сладкая дремота закрыла веки; поплыла земля, и, положив руку на грудь, Аггей улыбался, слушал шорох листьев, говор старика.
- Кормят тебя, рыжий, овсом, - говорил старик, подсев к Ваське, - а сено ты жрешь от жадности. Вот и видно, что бог скотине душу не дал, одну утробу... Ну, что ногами топаешь, я, брат, истину тебе говорю...
...С легким криком Аггей проснулся и сел, осматриваясь.
- Дедушка, - окрикнул он старика. - Где ты? Скорей, скорей лошадь...
Ударяя плетью, Аггей скакал, потеряв шляпу, и сучья хлестали по бледному его лицу.
"Поздно, поздно", - думал он, тоскливо глядя на солнце, взошедшее уже к полдню.
Обозлившийся Васька летел прямиком, но на плотине удалось Аггею задержать ход, и, чем ближе к дому, тем страшней становилось, а на самом дворе поворотил было Аггей коня обратно и, став, крепко сжал руки.
- Все равно, - сказал он. Быстро перекрестился несколько раз и спрыгнул у крыльца.
В доме было тихо; подойдя к кабинету, Аггей осмотрелся, не видит ли кто, и отворил дверь.
На диванчике, с книгой в руках, сидела Надя. Она повернула строгое лицо к вошедшему... Аггей ахнул, взялся за косяк. Надя, встав, сказала:
- Я давно жду вас, Аггей Петрович; я получила письмо...
Глядя, как она опустила глаза, Аггей возликовал, но сейчас же лицо его покрылось смертельной тоской.
- Аггей Петрович, - сказала Надя тихо, - я замужем...
Она тряхнула головой и, вынув из книги, подала Аггею его письмо.
- Милый, не огорчайтесь, я вас очень люблю...
Потом, легко коснувшись губами лба Аггея, подобрала синее дорожное платье и вышла, не обернулась в дверях - не спеша, удаляясь, стукали ее каблучки по коридору.
Письмо дрожало в руке Аггея, когда он подошел к пыльному окну; на дворе, выкатив, смазывали людми-линскую коляску.
- Вот и конец, - сказал Аггей, и ноги его задрожали, став бессильными, как после испуга.
- Что же, я возьму и лягу... Должно быть, меду съел натощак: тошнит...
Мотая головой, он лег на спину, скользя пальцами по гладкой коже дивана.
- Дурно мне... - сказал Аггей. Пот крупными кап-" 'лями выступил на лбу, и тело холодело. Аггей прижался к холодной спинке дивана; не в силах привстать, глядел на клочок мочалы, торчащей из-за обивки, и, жалея себя, начал глотать соленую слюну.
Приходил Людмилин, сконфуженно объяснил, что должны они уже уехать, иначе опоздают на агрономический съезд, и что непременно ждут Аггея в Петербург, где сейчас белые ночи. Аггей приподнялся, взял Степана за руку и, глядя в сторону, сказал:
- Хорошо, я постараюсь приехать.
И сел опять, комкая носовой платок. Степан вышел, ударившись плечом о косяк.
В коридоре разговаривали; топая ногами, пронес кучер, должно быть, чемодан. Нежный, изумительный голос Нади у самых дверей произнес:
- Он спит, не тревожьте его...
Тогда Аггей вышел на крыльцо и, стараясь улыбнуться, помахал отъезжающим рукой.
Когда же тройка выкатила за ворота и Надин лиловый шарф еще раз мелькнул сквозь зелень, Аггей, пожавшись, словно от холода, пошел в залу и сел против окна на любимое кресло.
Не было видно - закатилось ли солнце, или нет: сизая туча клубами поднялась из-за холмов; порыв ветра нагнул ветви, поднимая выше окон обрывок бумаги; на террасе с силой хлопнуло окно...
Несколько капель ударилось в стекла, потекли струйками; брызнуло сильнее, и зашумел по листьям крупный дождь.
Звуки в просторных комнатах утихли, запахло травой, сыростью, и стало совсем темно...
Аггея звали ужинать, а он все смотрел в окно и думал несвязное.
3
Три дня ливнем лил дождь. Аггей ходил по залу, где шум дождя был слышен всего сильнее, становился спиной к изразцовой печи и щурил глаза.
Ровно и глухо барабанил дождь по крыше и листьям, стремительно бежали вниз потоки, и напрасно, приотворив дверь, шепотом звала Марья Ивановна к столу.
Аггей глядел на нее, не видя, и экономка бормотала, бредя обратно в столовую:
- Вот беда-то... Наехали, намутили и след хвостом замели, - тоже гости.
Постояв у печки, Аггей уходил в библиотеку. Отворив один из темных шкафов, где пахло затхлыми книгами, он поднимал руку, чтобы взять волюм, но рука так и оставалась поднятой, а глаза видели сквозь полупрозрачное от струй дождя стекло сизую лужайку со сломанной березкой, склоненной к земле вершиной, и около примятую траву.
"Дождик все следы прибил", - думал Аггей и шел обратно в кабинет...
Но в кабинете стоял тот низенький диван, обитый коричневой кожей, тошный и раскоряченный, - свидетель всех неприятностей; глядя на него с ненавистью, Аггей думал:
"Как глупо, для чего мне нужно вообще шататься по этому дому... Будто бы я обязан видеть всю эту гадость..."
И, вдруг страшно рассердившись, он выдвинул ящик стола; дрожа от легкого озноба, перевернул бумаги и вынул тяжелый кобур.
С любопытством рассматривая револьвер, Аггей взвел курок, направил дуло на себя и легко нажал гашетку.
Рука его вдруг отдернулась, и он проговорил глухо:
- Нет, это страшно ..
Часто дыша, он положил револьвер и отошел к окну...
Было сумеречно и безнадежно сыро там, на воле, где висели мокрые ветви; Аггей отворил раму, холодные капли упали на руки и лицо, и он опять побрел к столу.
- Куда деться! - сказал Аггей. И снова взял револьвер. Начал поворачивать холодный барабан.
"Он будто приказывает, - подумал Аггей, - тупой какой-то, с дыркой. Ах, нет, только не сюда.."
Собрав всю волю, вытянул Аггей руку от себя, зажмурился... Оглушительно грохнуло, дернуло руку, защекотал в носу пороховой дым.
И сейчас же в доме все затихло, будто все присели в страхе... Аггей облегченно вздохнул и повалился в кресло.
А в коридоре уже слышались испуганные голоса и хлопанье дверей...
