Вечером после ужина (опять лапша из дешевой забегаловки) Крис почувствовал себя ужасно уставшим. Он заснул задолго до наступления темноты. Ему снилось, что он повар в японской забегаловке и ему поручили сварить суп из свиных ножек. Стоя над кипящим котлом и помешивая половником отвратительное варево, он испытывает отвращение от вони, бьющей ему в лицо. И всякий раз, когда он пытается сделать перерыв, то видит вокруг полдесятка якудза — стоя руки в боки, они смотрят на Криса и орут на него. Все они похожи на Таро. Они по пояс обнажены, и когда Крис отрывается от супа, видит на груди каждого татуировку.
Тут и Одзава. Он в костюме медсестры и солнечных очках и улыбается широко, как сумасшедший. Наручники болтаются на его правом запястье, а кандалы, разомкнутые, — на полу. Кажется, что Одзава недвижим, но когда Крис поворачивается, у него создается впечатление, что старик приблизился к нему на шаг. Крису хочется выбраться оттуда, сбежать, но он не знает как. Джессика не помогает. Она стоит у входа в ресторан, на ней розовая блузочка и туфли на острых каблуках. Она изображает из себя официантку. Иногда она входит, отдает ему приказания. Оглядывает якудза, потом смотрит на Криса с вызовом, словно ждет от него какого-то действия. Он оглядывается на нее, словно спрашивая: «Что я должен сделать?», а она качает головой и уходит. Словно он трус. Одзава тем временем приближается и приближается, и когда Крис уже чувствует за спиной его горячее дыхание, то хватается обеими руками за половник, собираясь повернуться и вмазать старому хрычу по морде. Но не успевает он и пошевелиться, как все остальные якудза окружают его, и он замечает острые ножи в их руках. Один из них делает резкое движение, и Крис не может удержать половник: тот выскальзывает из его пальцев и падает прямо в кипящий суп. Теперь якудза хватает его за руки, разводит их в стороны…
Крис проснулся и увидел над собой Таро. Правая рука Криса была прижата ногой Таро, а левая лежала на полу, освещенная карманным фонариком. Изрыгая ругательства, Крис попробовал стряхнуть Таро с себя, но у него ничего не получилось: Таро крепко держал его. Где-то в темноте плакала Джессика, умоляя Таро прекратить. А затем Крис почувствовал зверскую боль, рванувшую от его левой ладони к плечу, и, стискивая зубы, чуть не откусил язык. В следующий момент Таро с ухмылкой посмотрел на него и показал ему отрезанную фалангу пальца. Он поднес ее так близко, что кровь капала Крису на лицо.
— Хуесос, — прошипел Таро.
Крис должен был это предвидеть.
Сначала он хотел встать и полезть в драку. Но удержался. По многим причинам. Во-первых, рука болела как проклятая. Во-вторых, вставая, Таро наступил ему на колено, и Криса пронзила боль едва ли не большая, чем от отрезанного пальца. Драться с двумя ранами было немыслимо. В-третьих, Таро отобрал ломик. В-четвертых, он забрал рюкзак с ножом.
Но ни одна из причин не была достаточно серьезной. Главное, без Таро было невозможно претворить в жизнь их план. Если Таро удовлетворен своей местью, то Криса это устраивало.
Ведь это всего лишь палец.
И у них еще будет время выяснить отношения.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
21
— Это была группа «Сумеречные девчонки» с их великолепным хитом «Вперед! Вперед! Моя самая большая любовь!», занявшим восьмое место в хит-параде на этой неделе. Кэйко-тян, несколько дней назад ты встречалась с солисткой группы — Такако. Не так ли?
— Да, я с нею встречалась!
— Ну и что она за человек?
— Она такая прикольная! Прикольно одета, прикольно выражается, даже лицо у нее такое прикольное.
— Такая прикольная, прикольная, прикольная!
Синдзи Одзава лежал в темноте и слушал передачу «Горячая сотня Осака».
Уже в третий раз прокручивали хит-парад этой недели. Он уже знал, что седьмым номером пойдет новый хит Мистера Хип-Хоп Драйва «Пулемет». После этого девушка с Окинава, Ами, даст Кэйко-тян интервью о своем новорожденном ребенке. Потом новая песня Ами — «Чудесная жизнь», это был шестой номер. Пятый и четвертый номера Одзава не запомнил. Он ждал третий номер, «Счастливую семерку» группы «ВНА» («Власть Народного Артиста»). Она ему нравилась.
Он выучил уже целую кучу новых песен.
Смешно, но Одзава не мог вспомнить, когда в последний раз слушал радио. Ему просто никогда не приходило в голову включить его. Он считал, что это не для него. Что было еще смешнее, так это то, что организация контролировала четыре или пять кансайских радиостанций, включая (как он предполагал) и эту. Ему следовало бы хоть иногда настраиваться на их волны, чтобы следить за тем, куда идут инвестиции.
Теперь-то, конечно, он был настроен на волну двадцать четыре часа в сутки. Он не мог поверить, одна и та же песня может повторяться два-три раза в час. Для этого на радио был даже специальный термин — тяжелая ротация. Одзава был уверен, что это американское выражение. Он не до конца понимал, зачем слушателям навязывают определенные песни: на его слух, они все звучали одинаково. Один продюсер в интервью заявил, что все песни для своих певцов пишет с помощью компьютера. У него есть программа, которая самостоятельно аранжирует основную мелодию в разных стилях; все, что от него требуется, — так это сидеть и ждать, когда получится что-нибудь удачное. Одзава удивился: «Неужели детям это нравится?» Но в «Горячей сотне Осака» было семь разных групп, исполнявших песни этого продюсера.
Каждое утро в семь и одиннадцать часов, а затем в шесть часов вечера и в полночь были пятнадцатиминутные перерывы на новости, благодаря чему он мог следить за событиями. «Хансинские тигры» выиграли, и для него это был приятный сюрприз. На фондовом рынке по-прежнему был спад. О нем ничего не сообщали, и это казалось ему странным, хотя причина, возможно, была в том, что радиостанция была нацелена на детскую и подростковую аудиторию. Может быть, другие станции передавали? Кому-то должно было быть известно хоть что-то.
Прошло уже четыре дня.
Его последнее воспоминание: он сидит голый на краю кровати в любовном отеле и пьет скотч, а Джессика говорит, что привкус ей кажется странным. Не обратив на это особого внимания, он выпивает залпом свое виски, ставит бокал рядом с кроватью, ложится и засыпает. Все, что было после этого, расплывалось в его сознании. Он не знал, когда проснулся. Постепенно, с течением времени, его ощущения становились все более и более реальными. Во-первых, конечно, звуки радио. Наушники вставлены в уши. Лоб болит и саднит, словно от пореза. В рот вставлен какой-то мячик, кончиком языка он может ощутить его пластиковый вкус. Толстая пленка удерживает мячик на месте, а поверх пленки надето еще что-то, вроде врачебной маски. Тонкое полотенце и еще один слой пленки были обмотаны вокруг его головы, над глазами. Руки-ноги были связаны веревкой. На нем была какая-то одежда, но не его собственная. Ему казалось, что на нем длинные трусы, но это было маловероятно. Что бы это ни была за одежда, она была жаркая и неудобная, и Одзава чувствовал, что страшно вспотел.
Он не стал паниковать. Он помнил, что отнесся к своему положению спокойно, рассудительно. «Похоже, что меня похитили». Как будто это была самая естественная вещь на свете. Ему дали снотворное? Теперь, четыре дня спустя, он был уверен в этом. Вот почему Джессика заметила, что у выпивки странный привкус. Ей тоже дали снотворное.
Но если ей тоже дали снотворное, то кто тогда..
Нет, давайте все по порядку.
Как он представлял себе все происшедшее сейчас, первым делом его положили в фургон или грузовик. Он помнил, что лежал на толстом ковровом покрытии, и поэтому временами ему казалось, что он оказался на полу в каком-то офисе. Или — что было более вероятным — все еще находится в любовном отеле. Но потом, пытаясь сесть, он наткнулся спиной на что-то металлическое, скорее всего, алюминиевое. В «Счастливом Казанове» не было ничего алюминиевого. Внезапно эта опора — чем бы она ни была — вдруг исчезла, и он упал на спину, головой вперед, и, сильно ударившись о землю, оцарапал лицо о камни и чуть не задохнулся от пыли. Он понял, что оказался на улице, но не имел возможности обдумать это, потому что что-то вроде ботинка ударило его в бок, в живот, а что-то другое — по голове, и он потерял сознание.
В следующий раз он очнулся уже в другом месте — там же, где и сейчас. Диджей по радио тогда объявил, что сейчас три часа дня, а это означало, что с момента похищения прошло уже около двенадцати часов. Он находился в каком-то помещении, лежал на тонком соломенном татами. Он был связан крепче, чем прежде, веревки врезались в его запястья и щиколотки. Было нестерпимо жарко, как в сауне, и пахло тухлой рыбой и дизельным маслом. Где он находился? Где-то рядом с водой. Чувствовал он себя прескверно. Все тело болело от ночных побоев. Что-то липкое текло по правой щеке, и он был уверен, что это кровь. Голова была словно в тисках. Пластиковый шарик во рту, казалось, приклеился к его языку и небу и мешал сглотнуть накопившуюся во рту слюну. Но что хуже всего, его мучили колики, раздирая кишечник острой, стреляющей болью. В тот момент он утратил контроль над своими чувствами. Как долго он лежал, стеная и перекатываясь с боку на бок? Он не знал. Весь этот период как-то стерся из памяти. Он помнил только, что вышел из забытья, когда какая-то женщина положила его голову себе на колени.
