Одна из светских девиц со смехом повисла у меня на шее. Отто попытался помочь ей расстегнуть молнию и разорвал донизу юбку.
— Черные трусики, короткая нижняя юбка! — выкрикнул он, схватил девицу за руку и швырнул на кровать. — Надавать бы им пинков в задницу, липовым пролетариям. — И крикнул ее другу: — Разве ты сейчас не коммунист, красавчик?
Карл запел:
Die Neger in Afrika sie rufen alle laut:Wir wollen heim ins Reich![160]
— Ты коммунист? — угрожающе заорал Отто.
Парень кивнул. Вскинул сжатую в кулак руку и гордо выкрикнул что-то вроде «Рот фронт».
— Детская игра, — презрительно произнес Отто. Достал из бушлата пистолет и бросил парню. — Тогда выйди на улицу, найди гестаповца или полицейского вермахта и прикончи. Только ты, конечно, не осмелишься. Знаю я вас, шваль из гостиных. Знамена, офицеры-кадеты, паркетные лейтенанты, тьфу! Ни у кого из вас нет мужества древних римлян.
Аккордеоны смолкли. Все вдруг заинтересовались происходящим. Отто продолжал свое. Он был типичным матросом-подводником и ненавидел все, связанное с высшим обществом; слово «интеллектуальный» действовало на него, как красная тряпка на быка.
Ученого вида девица в очках попыталась вмешаться, Отто грозно сверкнул на нее глазами, и она опомнилась, лишь когда обнаружила, что сидит в дальнем конце коридора.
Молодой человек, которому не мешало бы постричься, вышел с пистолетом в дверь. Двое попытались удержать его.
Ко мне подошла еще одна девица.
— Сбрось свой мундир, пошли со мной, — предложила она. — Война скоро кончится.
Я погладил ее по бедру. Она легла на кровать, свесив ноги, я лег на нее.
Отто все еще рычал:
— Коммунисты! Ничего подобного! Они поднимут руки, завидев тылового полицейского со свастикой на заднице.
Вошел регулировщик с коллегой.
— Черт возьми, какое невезение! — злобно воскликнул он. — Два прокола, оба в передних колесах. Мы с Бруно следовали за двумя девицами в спортивном автомобиле. Они бросали назад гвозди. Такое можно ожидать только от хулиганья. За рулем сидел Бруно, и мы врезались в дерево. Но я знаю одну из этих девиц: ее отцу придется раскошелиться. — И осушил бутылку пива. — Я был в Киренаике, — сказал он Отто. — У меня в ноге засела пуля, поэтому я смог вернуться к работе регулировщика.
— Мне что до этого? — проворчал Отто. — Я военный моряк. Мы, моряки, несем основную тяжесть этой треклятой войны.
— Ничего не знаю об этом, — добродушно сказал грязный регулировщик и протянул ему бутылку пива. — Мои родные поколениями служили в полиции. Отца застрелил в Неаполе какой-то гнусный сутенер. Деда тоже убили. Он был сержантом-карабинером. Тело бросили в канаву.
— Это меня не волнует, — сказал Отто. — Я всегда не мог терпеть полицейских. Они во всех странах одинаковые.
— Я никому не делаю зла, — запротестовал регулировщик. — Но вот девица, которая бросала гвозди, — ей придется туго. Завтра же.
— Если она из высшего общества, — сказал, икнув, Карл, — то долой ей башку. Пожалуй, я и два моих друга пойдем, поможем разделаться с ней.
Все было залито пивом. Одну из девиц вырвало. На ней были голубые трусики. Марио всунул ей в задницу желтый цветок, но ей было так плохо, что она не заметила этого.
Потом Марио и оба полицейских стали, шатаясь, спускаться по лестнице; каждый горланил свою песню. Было пора открывать бар. На первом этаже они начали ссориться, обвиняя один другого в краже у него пива; потом добрая натура Марио взяла верх, и он расплакался. Попытался утереть глаза о полицейскую кобуру. Потом они не могли отпереть дверь бара и решили разбить замок выстрелом из полицейского пистолета. Как только замок был сломан, нашлись ключи. Тут началась новая бурная ссора: Марио требовал компенсации за замок и утверждал, что регулировщик подрывает работу его заведения. Грозился подать в суд за причиненный ущерб. Потом вдруг они вновь стали друзьями.
Я лежал с Элизабеттой под кроватью. Голова у меня раскалывалась, хотелось умереть. Отто стоял на коленях перед унитазом; стульчак охватывал его шею, словно хомут. Карл с Ритой сидели в гардеробе и спорили о высоте потолка. Карл утверждал, что он слишком низкий и не соответствует требованиям.
— Пошли, пьяные вы свиньи, — крикнул Марио. — Надевайте брюки. Пора на мессу. Остальные уже двинулись.
В церкви Святого Андрея стояла приятная прохлада. Мы все с трудом уселись на две скамьи, и наши лица приняли серьезное выражение.
Рита походила на Деву Марию. По крайней мере, на наше представление о Деве Марии.
Один за другим мы подходили к алтарю. Отто протянул Карлу свою фляжку. Идти на мессу для них было чуть ли не подвигом, и им требовалась взаимная поддержка.
Моя девица из высшего общества стояла на коленях рядом со мной.
Отто неуклюже сложил руки на груди. Я смотрел на крест — и вдруг поймал себя на том, что бормочу:
— Спасибо, Господи, за то, что помог нам вчера ночью, когда явились охотники за головами. Помоги и тем, кого они схватили.
В эту минуту на лицо Распятого упали солнечные лучи. Каким усталым Он выглядел! Кто-то взял меня за руку. Это оказался Марио, все еще в пуловере, с шейным платком. От него несло пивом.
— Пошли, Свен. Ты что, заснул?
— Пошел к черту, — проворчал я.
Хватка стала сильнее, чуть ли не жестокой. Подошел Отто. Рубанул меня ребром ладони по затылку.
— Не наглей, сопляк. Без глупостей в церкви. Не делай вид, будто лично знаком с Богом.
Они вытащили меня. Карл хотел стащить серебряный поднос, но Отто и Марио сочли, что это будет слишком.
— Если встретить на улице священника с подносом подмышкой, это дело другое. Приложить ему по затылку и рвать когти с подносом; но в церкви красть нельзя. Существуют какие-то границы.
Карл сдался, но был разочарованным и злобным — до того злобным, что сильно ударил по голове шарманщика, от чего тот уронил шарманку, и заорал на него:
— Как ты смеешь крутить свою пошлую музыку возле церкви, нечестивый макаронник?
Часа через два мы простились с Марио и девицами, решив осмотреть достопримечательности. Посетили несколько баров и таверн, где не снимали ранцев и рюкзака.
Вскоре мы остановились выпить пива и посетить бордель. Оказались также на выставке картин, но это было ошибкой. Карлу понравилась картина с изображением обнаженной женщины, но, услышав цену, он захотел избить членов комитета выставки. Те пригрозили вызвать полицию. Такие всегда грозят полицией. Если б они предложили нам по стакану пива, им бы не пришлось заменять толстое листовое стекло в четырех больших окнах.
Мы зашли в фешенебельный ресторан на виа Кавор и обнаружили, что не нравимся метрдотелю и четырем официантам. Началось с того, что гардеробщица отказалась принимать ранцы и вещмешок. Атмосфера ухудшилась, когда Отто решил сменить носки в фойе, но взрыв произошел, когда нас отказались обслуживать. Карл разозлился и обложил официантов всевозможными ругательствами, потом бросился на кухню, схватил большое блюдо равиоли[161] и выбежал, разметая служащих, будто тайфун.
Двум пожилым полицейским удалось соблазнить нас пойти в таверну в переулке, где мы оказались более желанными посетителями. Пока мы шли туда, Карл непрестанно бранил высшее общество. Блюдо с равиоли он не бросал. В ресторане наверняка сочли его дешевой платой за то, что от нас избавились.
Когда мы уселись в таверне, Карл угрожающе поднес под нос полицейским половник.
— Тротуарные адмиралы, вы понимаете, что мы пошли с вами добровольно, не так ли?
За пивом они уверили нас, что у них в этом нет никаких сомнений.
Поздно вечером мы оказались у фонтана. Карл плавал кругами по бассейну, демонстрируя мне, как надевать спасательный пояс в дурную погоду, а мы с Отто создавали волны. Потом распахнулось окно, и сонный вульгарный голос начал выкрикивать брань и угрозы по поводу нашей шумной демонстрации спасения утопающих.
— Чертов скандалист-макаронник, — крикнул из воды Карл. — Как ты смеешь мешать немецким военным морякам во время учений по спасению жизни?
Отто поднял камень и запустил прямо в лицо орущему римлянину. Тот психанул и хотел выпрыгнуть из окна, но супруга в отчаянии удержала его. Как-никак, жили они на втором этаже. Потом Отто бросил еще один камень и угодил в другое окно. Тут началось настоящее столпотворение. Проснулась вся улица, и началась большая драка. Это походило на маленькую революцию, из которой мы вышли, когда она достигла разгара, и люди забыли, с чего все началось.
На другое утро мы решили, что все пойдем в госпиталь, но судьба распорядилась иначе. Как нарочно, мы оказались в обществе итальянского матроса, отправлявшегося на военно-морскую базу в Геную. С ним был капрал-берсальер, только что вышедший из госпиталя в Салерно, где ему выдали ножной протез. Протез причинял ему боль, поэтому капрал носил его под мышкой и ковылял на костыле. Изначально у него было два костыля, но он продал один пастуху. Пастух в костыле не нуждался, но пытался заглянуть в будущее.
